ных идей!
«У меня нет лукавой мудрости бухгалтеров… Я могу овладеть властью, но для того лишь, чтобы передать ее немедленно терпеливым рукам… Мои пальцы борца сломали бы вашу корону. И я не хочу проводить время в раскрытии и в разоблачении измен!»
Один голос крикнул:
– Господин!.. Господин!.. Нет больше изменников, нет больше врагов у тебя!.. Сторонники Бубассы исчезли!.. Сабаттан тоже!..
– О, это я отлично знаю. Ведь я же сам убил его на палубе того корабля, где он устроил мне последнюю западню!
– Слава тебе, Мафарка! Слава твоей непобедимой силе! Мы требуем твоих всемогущих рук!..
– К чему они вам, ведь война уже кончилась!.. А, впрочем, вы можете разгласить повсюду, что я стал созидателем механических птиц! Вы смеетесь!.. Ага, вы даже не понимаете!.. Я создаю и рождаю мое дитя, непобедимую и гигантскую птицу с огромными гибкими крыльями, созданными для того, чтобы охватить звезды!
«Ничто не в силах бороться с ним, ни лягания бури, ни хлыст молнии!.. Он там, в глубине залива, и вы можете его увидать! В те тридцать дней, что я работаю, я ни разу не усомнился в том, что я создам сына, достойного моего духа. Ему принадлежит бесконечность! Вы думаете, что это чудо невозможно!.. Это потому, что вы не верите своим силам самцов! Надо со всей радостью, со всей силой воли отдаваться, отдавать себя целиком этому чуду, как отдает себя морю самоубийца! Собственными руками я создал моего сына из древесины молодого дуба… Я нашел состав, который превращает растительные ткани дерева в живое мясо и в могучие мышцы. Его лицо прекрасно и могущественно; но никто еще не любовался им. И я работаю моим резцом в течении ночи, при свете звезд.
«Днем я завешиваю его шкурами тигров для того, чтобы рабочие не загрязнили его скотскими взглядами. Кузнецы Мильмиллаха по моим указаниям сооружает огромную клетку из дуба и железа, которая должна ограждать моего сына от алчности ветра. Их две тысячи; они согнаны ударами хлыста из поселков и покорены моим голосом. Тем временем, ткачи из Лагахурзо приготовляют прочную и легкую ткань, которая должна покрыть огромные крылья из китового уса. Это неразрушимое полотно, сотканное из пальмовых волокон. Под лучами солнца, оно окрашивается в различные оттенки золота, крови и ржавчины…»
Он ходил по вершине утесов большими взлетными шагами. Его тело казалось настолько освобожденным от человеческой неуклюжести, что, по временам, он кидался, свободный и окрыленный, на трепыхание парусов и выклики матросов, как огромная орлица, защищающая свой выводок.
И Абдалла кричал, вскарабкавшись на мачту корабля:
– Мафарка! Мафарка! Мы предлагаем тебе наши силы, наши руки готовы служить тебе в этой божественной работе!..
– Нет, нет! Я благодарю вас, жители Телль-эль-Кибира!.. Абдалла! Ведь тебе досталась власть над народом!… А кроме того, это не те подданные, которых я хотел бы: это – рабы!
Вдруг над морем грянул гром. Молния, как гигант, вниз головой, соединив вокруг нее руки, блестя золотом ног, метнулась справа электрическим, фиолетовым броском, с трамплина одного облака и нырнула в морскую глубину. Табун валов, словно буйволов с дымящимися рогами, галопировал в открытом море, перед заливом, подстерегая добычу, состоявшую из барок и людей, столпившихся в заливе, и предназначенную ему.
– Уходи, Абдалла! Уходи!.. Ты видишь: там буря подкарауливает вас. И я не могу вас охранить!.. Немыслимо взобраться по этим скользким утесам!..
Прекрасный, воздушный голос Мафарки соответствовал грому. Король быстро шагал, говоря, по высоким, крутым утесам, и рот, раздутый от брызг, кидал могучие слова, рубившие, подобно топору, шквалы.
– Уходи! Я не хочу смотреть, как вы все утонете в этой воронке.
Но Абдалла отвечал:
– Нет, нет!.. Что нам буря и смерть?.. Мы жаждем еще и еще созерцать твое лицо!.. Мы хотим, чтобы наши глаза, обреченные смерти, упились твоим могучим обликом…
Тут Мафарка выпрямился во весь рост и вскричал:
– Аллах! Аллах! Благодарю тебя! Вот оно: мои уроки наконец принесли сумасшедшие плоды. Да, да, Абдалла!.. Да, да, мои братья!.. К вам простираю я свои объятия, прижимаю вас к своему сердцу, ибо вы достойны выслушивать таинственные глаголы моей религии. Я учу вас презирать смерть, насыщаться опасностью, играть жизнью, что вы и делаете ради идеи, ради взгляда, ради зрелища!
«Ваши глаза светлее и могучее, чем когда либо! Ваши уши могут слышать голос солнца и рыдание звезд в этот миг, когда буря рушит на вас громадные вращающиеся хлысты пены, которые хлещут волны! Я учу вас излучать из мускулов, изо рта волю, как красное дыхание печи, как сверхъестественную силу, такую волю, чтоб она покоряла, превращала и вздымала дерево, железо, гранит и все металлы.
«Так я освобождаю ныне мою волю, еще молодую и могучую, от тела, которое уже истаскалось в бесполезных усилиях… Так я вдыхаю мою волю в новое тело моего сына. Он будет могуч во всей своей красоте, которую никогда не корчило зрелище смерти! Я передаю ему в поцелуе мою душу, я буду жить в его сердце, в его легких и за оконницами его глаз… Я нагнусь над красными террасами его губ… Он прекраснее всех мужчин и женщин на земле. Его гигантское изваяние имеет двадцать локтей в вышину, и всесильные руки его могут махать целый день крыльями более широкими, чем шатры бедуинов и крыши ваших хижин. О, знайте, что я родил моего сына без помощи самки!.. Вы не понимаете меня!.. Послушайте же!.. Однажды вечером я внезапно спросил самого себя: – Необходимы ли гномы, бегающие, подобно матросам, по капитанскому мостику моей груди, для того, чтобы поднять мои руки?.. Необходим ли капитан на юте моего лба, чтобы открыть мои глаза, как два компаса?.. На эти два вопроса мой непогрешимый инстинкт ответил: «нет!» Из этого я вывел заключение, что возможно выделить из моей плоти, без зловонной помощи самки, бессмертного гиганта с непогрешимыми крылами!
«Вы должны поверить в абсолютное и окончательное могущество воли, долженствующей воспитываться и усиливаться по суровой дисциплине вплоть до того момента, пока она не вырвется из нервных центров и не бросится за пределы наших мускулов, с неизъяснимой силой и быстротой!
«Наша воля должна выйти из нас, чтобы овладеть веществом и обработать его по нашему капризу. Таким образом, мы можем переработать все то, что нас окружает, и возобновлять без конца лик мира. О, скоро, если вы обратитесь к своей воле, вы станете рожать, не прибегая к помощи самок!..
«Вот так я убил любовь, заменив ее высоким сладострастьем героизма. Для того, чтобы испробовать это новое блаженство вы должны обострить до спазма радость выполненной задачи и постепенно увеличить для этого ваше усилие, отдаляя его цель. Следует довести до самого чрезвычайного восторга сожаление об утраченных ласках. Следует владычествовать непоколебимым взглядом над томными, завлекательными и меланхолическими пейзажами, над всеми сумерками, над лунными светами земли. Надо приготовить и воспитывать опасности, чтобы подчинить дисциплине острое удовольствие избегать их!..
«Вот новое сладострастие, которое освободит мир от любви, когда я положу основание учению выявленной воли и ежедневного героизма!
«Но где же ваша воля?.. Где ваш героизм??.. Ведь у вас нет недостатка в храбрости… ибо вы долго ласкали чрево смерти, там, на валах. Но ваше хотение было слишком ничтожно!.. Поэтому смерть не сочла вас достойными своего ложа, усыпанного бриллиантами червей. Вы еще все не понимаете?.. О, скоты! Не надейтесь, что я вдуну в вас принципы моей философии, подобно тому, как игроки в зоммарак, постепенно надувающие щеки!.. Нет, моя мысль стиснута, как мой кулак. Подобно тому, как существуют бесчисленные осколки органического вещества, кружащиеся возле солнца, от которого они получают свет и к которому они остаются прикованы незримыми, но неразрушимыми узами и сыновьей верностью, – подобно этому, каждый из нас получает от мира беспрестанный свет и подчас обогащается воспоминаниями и представлениями, собранными во время его паломничества, во время его бесконечных преображений, которые принимало его бессмертное вещество!..
«Наш разум, являющийся наивысшим проявлением органического и живого вещества, сопровождает во всех превращениях самое вещество, сохраняя в новых формах ощущения своего прошлого, тонкие дрожания своей энергии, упражнявшейся прежде. Божественность и индивидуальность беспрерывного свободного и всемогущего разума, который следует выявлять, чтобы изменить мир. Вот единственная религия!..
«Устремим к великолепию все минуты жизни деятельностью бушующей воли, от рискованного к рискованному, без отдыха ухаживая за смертью, которая обессмертит грубым поцелуем осколки нашего вспоминающего вещества, во всей их красоте!..
«Так, да украсятся будущие существования, где новые жизненные формы заживут радостью удвоенной нашими чудовищными жизнями.
«Я славлю насильницу – Смерть на краю юности, Смерть, которая срывает нас, когда мы становимся достойными ее обожествленных сладострастий!.. Горе тому, кто позволяет стареть своему телу и дрябнуть своему разуму!..»
При этих словах, сын Муктара выпрямился во весь рост на бушприте корабля и пропел:
– Я верю в тебя, Мафарка! Ты увидишь сию минуту, как я умру в ликующем великолепии моей юности!..
После, с высоты качающегося корабельного носа, он бросился, раскинув руки, на острие утеса и пронзил себе им живот; и повис на острие, как на вертеле, кроваво трепеща, как скумбрия, пригвожденная шквалом.
Ревом ответили на его последний, раздирающий вопль.
– Молчать! – крикнул Мафарка. – Я возвышаю голос, ибо сама смерть не имеет права и силы лишить меня слова!
Он стоял против ветра, который окружал его со всех сторон буйными порывами, подобно тому, как толпа поднимает на руки тирана или освободителя. И его голос парил над хлопаньем мачт и сталкивающихся рей, над хлопьями летящей пены, которую цепы молотящего ветра крошили на току этого трагического залива.
– Созерцайте мою закаленную душу, мои нервы, гибкие и вибрирующие под неумолимой и ясной волей!.. Мой, уподобившийся металлу, мозг всюду видит острые углы суровых симметричных систем. Вот передо мной, они, грядущие дни, дни определенные, прямые и параллельные, как военные дороги, отлично проложенные для армий моих желаний!.. О, что касается далекого прошлого моей юности, то оно уничтожено, уничтожено!.. Да и у меня бывали вечера, в которые я любил закрывать мои глаза свежими руками девственницы… И я прятал голову между благоухающими грудями, чтобы не видеть многообразных угрызений совести, возникающих, подобно облакам, на горизонте. Да, любовь, женщина… Это может на миг закрыть небо и наполнить колодец пространства… Но я вычеркнул их из моей памяти! А между тем у меня на родине были тихие, тенистые уголки, где свет в сумерках бывал ласков и интимен!.. Звезды казались столь родственными, что хотелось протянуть им пригоршню проса, как посеребренным воробьям… А ночь покровительствовала моей низменности. В объятиях женщин я чувствовал воспоминание о слабостях дня, которое карабкалось по ногам, охватывало сердце, нащупывая расстроенные и лихорадочные нервы, в то время, как в воображении были сладостные и золотистые прыжки, при быстрой смене ощущений… Все это яд жизни!.. Тогда я мечтал и страдал от всего: оттого что жил и желал, что мечтал и вслушивался в мои страдания в тени