«Колубби! О, моя божественная юность! Да, я люблю тебя каждой каплей моей крови… Но, увы! Я не принадлежу больше себе! Я могу обожать только моего сына. Ты видишь, как выпрямляется все больше и больше мой стан! Ты видишь, как ныряет в облака и дырявит их моя голова, словно пловец, который, ныряя, продырявливает волны!..
«Мои руки… О, Колубби, мои руки тоже увеличиваются!.. Если б я обнял тебя, между нами была бы пустота, был бы огромный круг горизонта между моими гигантскими руками, если я не оберну их, как змей, несколько раз на наших расплавленных любовью телах!..
«О, нет!.. Отстрани свои губы от моих, и пойдем со мною готовить августейший дом для моего сына!.. Помоги мне смести облака, заграждающие небо! Работай, как я!.. Но твои руки так хрупки, так коротки, и так скоро устают! Раскрой же их и прогони облака, как прогоняют дым в праздничном зале. Мне необходим свет луны для того, чтобы изваять лицо моего сына и исследовать полный угроз горизонт!..»
И стоя на вершине скалы, Мафарка вытягивался, махая руками, как огромными цепами в летучей конопле облаков, крошащихся в вихре. И раз за разом он наполнял легкие, чтобы кинуть в пространство буйные и зычные бури. Небо прояснилось, и луна, как газель, шаловливо запрыгала.
– Газурмах! О, мой сын! Предсказания зловещи!.. Я не доверяю этому горизонту, чистому, и прозрачному, как водоем из нефрита… Вот поэтому-то я и принесу жертвы Урагану, чтобы утишить его!.. Я зажгу на всех мысах высоких скалистых выступов громадные костры; там, где утес возвышается над невидимыми рифами почти в уровень с водою и с опасными течениями, там я зажгу костры!.. Я обагрю огромным пламенем ночь и оно привлечет корабли, все корабли на сто верст вокруг, и завлечет капитанов, как зеркала завлекают жаворонков, и убедят их причалить прямо в объятия смерти!..
И Мафарка бросился к еловому лесу, покрывавшему скалы. Огромными руками Мафарка вырвал триста гигантских деревьев и расположил их кучами, в ста локтях одна от другой. Потом, столкнув две гранитные глыбы, он высек огонь и поджег эти мрачные костры.
Хрустящая эссенция вечного желания двигалась длинными языками, облизывая лозы, нервы, корчащиеся от наслаждения. Первая Огненная Струя грубо разделась и, вдруг появившись голой из дымного платья, прильнула к стволу, осыпая его ласками.
Другая Огненная Струя, более могучая, выступила торжествующе, держа в объятиях трех густолиственных самцов. Свое безумное сладострастие, свою лютую жестокость она кидала через голову красными криками, прической искр, брошенных к безднам, падавших розовыми отблесками на гладкую стену скал, вплоть до нетерпеливых волн моря.
А Мафарка без устали бегал туда и сюда, как мрачный сводник, уготавливая сладострастные постели для любовных утех красных богинь. Он укладывал на матрацы листьев молодые стволы и стволы вековые, уже парализованные, изъеденные червями, с гноящимися глазами и зелеными язвами…
Целый лес, целое племя гигантских деревьев было таким образом, принесено в жертву, чтобы намазать и надушить смолою проворные ляжки ветра.
– О, перелетные ветры!.. Вот опьяняющие благовония и бальзамы для ваших дерзающих жонглерских ног!.. Успокойте вашу нелепую злобу и пощадите моего сына!.. Он опасный борец, но он молод, так молод, что было бы преступлением и подлостью предательски напасть на него!..
«О, придите же, корабли, вы, чудные ночные бабочки, обжечь крылья о мои костры! О, придите!..»
Вдруг гром, одетый в пламя, задыхающийся, с дождевыми волосами, застывшими от ужаса, кубарем скатился с зенита и, падая по железным ступенькам, сплющился в подземельях горизонта.
Вдали засверкали меловые топоры, которые невидимые руки точили на жестком и черном камне облаков. Вдруг голова грома была начисто срезана молнией.
Моментально за нее ухватились титаны и стали без конца катать ее в непроницаемых погребах, где ночь пучила в родах живот.
Какой мир она родит?.. И ветры суетились, чтобы услужить ей, бегали направо и налево, сверху вниз, по скалам, толкали матрацы облаков, приоткрывали драпри тумана, которые проворно открывали усталые, сейчас же теряющиеся вдалеке, лампы звезд.
Крики, резкие крики достигли вдруг Мафарки. Это буря кидала ему прямо в лицо разъяренных кошек.
А он оставался невозмутимым, поддерживая в душе усилия шквала и шум дерущихся ветров, ползущих снова и снова, как на башенку. Его лоб напоминал непобедимый белый парапет под волосами, стоявшими как дротики часовых.
Крики еще раз зацепились за живой гребень скалы… Тогда Мафарка отошел от пламени, чтобы осмотреть необъятный мрак, и не мог удержать рычания торжества, потому, что он был, наконец, услышан!.. О, Ураган был так любезен, что кидал направо и налево молнии, напоминавшие огромные голые руки, с которых стекала фиолетовая вода!.. Ураган открывал Мафарке зрелище из зрелищ!.. У его ног, в трехстах локтях, эта кипящая масса, эта битва огромных черных петухов, раздирающих ударами клюва друг друга на скале…
– Наконец-то ты утолено, мое обжорливое сердце! – воскликнул Мафарка. – А вы, великие Огненные Струи с руками, бренчащими от кораллов и рубинов, вы довольны вашей работой!..
Отвесно, под скалами, враждебные и молчаливые утесы, как негры, свернувшиеся клубком в плащах, топырящихся под очень длинными, прямыми копьями, смотрели на мрачное фланирование прибоя. Он углублялся, как передник, полный серебристой, розовой и желтоватой лавы, и в его углублении поднимавшемся, качающемся и встряхивающемся был виден клубок мачт с пронзенными животами парусов и гневными гроздьями утопающих…
И почти тотчас же Ураган убрал свою неистовую руку в глубины горизонта. Потом трижды он ударил свинцовым кулаком прямо в качающуюся и дымящуюся воронку залива. Ярость загромождала мрачным катаром его бронзовое горло, и он раздражался, может быть, от желания быть понятым.
А Мафарка издевался:
– Что с этой скотиной?.. Не собирается ли этот морской волк звать на помощь?.. Чего он вмешивается?.. И почему он идет, освещая агонию этой тартаны?.. Ах, пусть деловые морские течения без конца будут качать в грохоте прибоя эту кучу обломков и разодранных раскрашивающихся тел! О, идеальная мука, от которой загустеет море, чтобы кормить вас, старые, присевшие на часах, утесы!
Тем временем, четвертованные облака вытягивали свои чудовищные птичьи шеи, трепеща под гневом Урагана, который выдирал у них из зоба плеву и совал живые, перламутровые пальцы в их расплывающиеся, мягкие и железистые кишки.
Мафарка кричал:
– Хвалю тебя, прекрасный Ураган, за то, что ты так гневаешься! Я хвалю твой мрачный и грубый жест чистильщика! Я хвалю твои пальцы с огненными ногтями, насквозь пропитанные божественными нечистотами! Ты облегчаешь небо!..
Порою Мафарка свешивался, чтобы лучше разглядеть волнующиеся качели прибоя, где качалась тартана, обнажаясь, как изнуренная жарою женщина, освобождается от одежд.
И голая, совсем голая, тартана выставляла то зад, то живот; она срывала железные браслеты и колье цепей, все время качаясь вниз и вверх, взад и вперед, вправо, влево, чтобы проветрить свою ужасную похоть и развлечь свое одиночество.
Она уже потеряла якоря, свои тяжелые драгоценные амулеты. И свою шевелюру она отдала бешеному сосанию моря. Потому что было жарко на этой отмели.
Тартана легла на спину, и ее спина подскакивала, чтобы усилить размах качелей волн. И по временам она стряхивала с плеч темных червей.
– Сильнее! Скорее! Еще скорее!
Медленно, отяжелевшая от огромных жгутов и канатов, голова тартаны увлекла ее разодранное тело.
Но она совсем не тревожилась под тумаками урагана, который со всей яростью своих темно-красных молний неутомимо обтирал, бил и щипал ее бедра. Вдруг, тартана скользнула вперед, перекувырнулась от тяжести своей прически из канатов и несмоленых снастей и исчезла.
– О, проклятие! – вскрикнули Огненные Струи костра, склоняясь над головой Мафарки.
Он чувствовал их почти на спине, прижатых друг к дружке, возбужденных жаждой зрелища.
– Однако, куда же скрылась прекрасная тартана?
Поднявшись на цыпочки, с растрепанными огнедышащими волосами, они свешивались через край утесов. Каждая выгибалась, упираясь в плечи соседки, чтобы стать выше и лучше видеть.
Их заживо ободранные любопытством тела потрескивали там и сям, беспрестанно орошаясь яростью и кровью, срываясь с цепи, в искрах и криках…
У их ног обугливались черные, усталые и разбитые стволы старых растительных любовников, в пепле бород.
И Мафарка издевался над голыми Огненными Струями:
– А, вы огорчаетесь оттого, что ваше новое удовольствие испорчено?.. Вы хотели бы съесть поцелуями каркас этого медленно идущего ко дну корабля!.. Радуйтесь же!.. Это ваша работа!.. И другие гордо натолкнутся и разорвут плоть парусов о грозный барьер, который охраняет ваш притон любви!.. Обнимайтесь же, радостные, топчите надорванные стволы; их предсмертный хрип заставит выпрямиться в необъятной ночи бушприты кораблей!.. Посмотрите туда, туда, при золоченом жесте молнии, в глубину залива!..
И гигантские голые Огненные Струи наклонялись вперед с видом женщин, возбужденных добычей. Их надежды не были обмануты.
Действительно, пред дебелым огромным мысом, под зеленоватыми пощечинами больших жестикулирующих молний, появились три черных корабля, гарцующих, как три воина.
Они подвигались красивой, быстрой и размеренной походкой, напоминая всадников, устремив глаза на рифы, быстро появляющиеся и исчезающие в волнах, которые, готовясь к атаке, симулировали защитные маневры.
– О, эти корабли прекрасны! Так прекрасны, что хочется вечно их целовать!.. И их мужество возбуждает нас!..
Огненные Струи тряслись от наслаждения и так теснились на вершине, что рисковали упасть в пропасть, и аплодировали руками, с которых капала кровь.
– О, надо бы было побежать туда! Я бы хотела обнять первого, этого черного всадника и всего зацеловать его!
Вдруг первый корабль встал на дыбы, но следовавший за ним толкнул его бушпритом, и первый, делая невероятные усилия, чтобы повернуться на месте, плюхнулся животом, проколотым острием скалы.