К стр. 96
Библида – Как было сказано раньше, Библида – это сестра Кавна, в которого она влюбилась и, не имея возможности соединиться с ним, в отчаянии повесилась. Боги сжалились над ней и превратили ее в источник, о чем подробнее говорилось раньше.
Мирра – Как сказано раньше, это дочь царя Кинира, в которого она влюбилась и по совету и с помощью своей кормилицы обманным путем предавалась с ним любви. Потом, спасаясь от гнева Кинира, она бежала; боги сжалились над ней и обратили ее в дерево, которое зовется ее именем. И потому говорит Овидий:
Flet tamen, et tepidae manant ex arbore guttae.
Est honor e lacrimis, stillataque robore murra
Nomcn erile tenet nullique tacebitur aevo.[90]
Канака – Как сказано раньше, это дочь Эола, царя ветров. Она влюбилась в одного из своих кровных братьев по имени Макарей, зачала от него и родила. Отец, прослышав об этом, заключил ее в тюрьму, где она покончила с собой.
Пирам был прекрасным юношей из города Вавилона; он влюбился в свою соседку, красавицу Тисбу и условился с ней встретиться ночью вне города, назначив место свидания возле источника. Они должны были поджидать там друг друга; Тисба пришла первой и, ожидая Пирама, увидела льва, шедшего к источнику напиться. Она бросилась бежать от страха и обронила платок с головы; лев, увидев платочек, разодрал его и выпачкал в крови. Когда на место встречи пришел Пирам и обнаружил окровавленный платок Тисбы, он решил, что его возлюбленная погибла в когтях разъяренного зверя. Отчаяние охватило его, он извлек меч и закололся. Прибежала Тисба и, найдя умирающего Пирама, закололась в отчаянии его же мечом. После их гибели вмиг почернели белые ягоды тутовника, росшего неподалеку. И потому говорит Овидий:
At tu quae ramis arbor miserabile corpus
Nunc tegis unius, mox es tectura diorum
Signa tene caedis pullosque et luctibus aptos
Semper babe fetus, gemini monimenta cruoris.[91]
Дидона – Как было сказано раньше, она была родом из Сидона. Когда ее мужа Сихея убил ее брат Пигмалион, который хотел овладеть его казной, Дидона бежала, забрав с собой все сокровища, и оказалась в Африке, где основала город Карфаген. После разрушения Трои в Карфаген прибыл Эней. Дидона влюбилась в него, но он ее оставил, уехав в Италию, где ему предстояло заложить Рим. Дидона в отчаянии покончила с собой. Достоверность этой истории оспаривалась, как указывает Юстин.
К стр. 97
Геро – Как сказано раньше, Геро была родом с острова Сеста. В нее влюбился Леандр из Абидоса и, чтобы увидеться с нею, пересекал море, плывя к острову. Но однажды ночью разразилась буря, волны поглотили Леандра и вынесли его труп на берег, к тому месту, где его обычно поджидала Геро. Она горько рыдала над телом любимого. О безрассудстве великой любви Леандра говорит Вергилий в третьей книге «Георгик».[92]
Федра – Как уже сказано, она была дочерью Миноса и женой Тесея, царя Афин. Федра влюбилась в своего пасынка Ипполита, но тот не захотел уступить постыдному желанию мачехи, и Федра оклеветала Ипполита перед его отцом Тесеем. Когда несчастный юноша бежал из родного города, он был растоптан лошадьми, впряженными в его колесницу, о чем ясно сказано раньше.
Лаодамия – Как было сказано раньше, это жена Протесилая, которого она очень любила, что подтверждает Овидий в «Посланиях»[93]. Протесилай первым пал под Троей, и его смерть причинила Лаодамии страшную скорбь. Деифила и Аргия – Как указывает Стаций в «Фиваиде»[94], это две сестры, дочери царя Адраста, правившего греческим городом Аргосом. Как-то в ненастную ночь судьба свела в Аргосе Полиника, сына царя Эдипа, покинувшего царя Этеокла, которому в тот год надлежало править Фивами, и Тидея, сбежавшего от отца после того, как он нечаянно убил одного из своих братьев. Между Полиником и Тидеем разгорелась жестокая битва за право на место. От шума проснулся царь Адраст и пошел узнать, что побудило юношей устроить столь страшное побоище. Он спросил, кто они, те назвали себя, и царь устроил в их честь пышный прием. Заметив, что у одного на щите изображен дев, а у другого – кабан, Адраст вспомнил сон, привидевшийся ему недавно, согласно которому ему надлежало выдать свою дочь Деифилу за льва, а Аргию – за кабана. Поняв, что тот сон был вещим, царь страшно обрадовался и предложил молодым людям в жены своих дочерей. С помощью царя Адраста Полиник и Тидей вскоре пошли на Фивы. Тидей, сын Ойнея из Калидона, погиб, совершив до этого многие подвиги, а жизнь Этеокла и Полиника оборвалась в братоубийственном поединке, о чем рассказывалось раньше, и потому Деифила и Аргия долго горевали, оплакивая смерть мужей.
Эвадна – Она была женой царя Капанея, одного из семи царей, что пошли на Фивы. Капаней был жесток в бою и презирал богов. Сражаясь у стен Фив, он всячески поносил Юпитера. Тот поразил его молнией, и Капаней вмиг скончался. Недруги Фив были разбиты, спасся лишь Адраст, остальные погибли. Фивами стал править Креонт, который жестокосердно запретил хоронить трупы погибших. Узнав об этом, Эвадна призвала Деифилу и Аргию и всех других греческих женщин предать земле тела воинов, несмотря на запрет. Так они и сделали, заручившись помощью Тесея, правителя Афин, который убил Креонта и разорил Фивы.[95]
Деянира – Как было сказано раньше, это жена Геракла; прослышав, что тот полюбил Иолу, Деянира задумала вернуть любовь мужа и отослала ему платье, пропитанное кровью кентавра Неса, павшего от руки Геракла. Перед смертью Нес, чтобы отомстить Гераклу, передал это платье Деянире и сказал, что оно обладает волшебным свойством: может изгнать из сердца Геракла всякую любовь и вернуть первую. Деянира поверила ему, но все обернулось против ее желания: платье было отравлено, и, как только Геракл одел его, в тот же миг погиб в страшных муках, сгорев заживо. Стремясь сделать добро, Деянира сотворила зло, и горю ее не было предела. О смерти Геракла говорит Овидий:
Nec mora, letiferam conatur scindere vestem,
Qua trahitur, trahit ille cutem, foedumque relatu,
Aut haeret membris frustra temptata revelli,
Aut laceros artus et grandia detegit ossa.[96]
Посвящение поэмы «Тезеида» Фьямметте
Хотя память моя, воскрешая былое счастье, нестерпимее делает горе[1], в коем сейчас пребываю, и великая скорбь вновь причину свою являет, все же не столь постыло мне, о жестокая, постоянно терзать усталый разум мечтою о вашей прелести совершенной. В ту пору, что я был молод[2] умом и годами, она победила мою решимость не поддаваться любовной власти. И сколь бы часто ваш образ не представал душе моей, всецело поглощенной этим созерцанием, я вижу его исполненным скорее небесного, а не земного очарования; и то, что госпожа моя именно такова, какой я ее почитаю, – ее благодеяния тысячекратно доказывают, ибо, когда я, пытаясь обмануть свою боль, мыслию к ней устремляюсь, какая-то сокровенная сладость нисходит на истерзанное сердце и повседневную горечь забыть помогает, рождая во мне чувство самое смиренное, которое мне говорит: «Вот та Фьямметта, от света дивных очей которой наша душа возгорелась и поступки которой во многом нашей трепетной страсти угодили». О, какое великое облегчение я испытываю, когда, умом воспарясь, вижу начало моей любви; я не ценил ту пору, а теперь знаю – она была счастливой. И уж верно, коль не с таким бы усердием злая Фортуна меня опекала, которая каждую секунду, и не один раз, а тысячу, мне доселе неизведанную боль причиняет, я нашел бы, думаю, прибежище в созерцании, каковое чуть ли не пределов блаженства мне достичь позволяет. Ведь и время немалое с той поры прошло[3], а я его все за день один принимаю; даже слепой узрит, насколько я к Любви, которой все мои воздыхания ведомы, душой прилепился. И страсть моя, что вам из угодной противною несправедливо показалась, меня не отпускает. Ни обстоятельства плачевные, ни в вас перемена не могли и не смогут погасить в душе пламя, которое благодаря вашей прелести вспыхнуло, напротив, оно все жарче пылает, юношеской надеждой питаясь: по сей день, как и раньше, я покорный слуга ее. И вправду, сколь уж премного удачлив был я прежде, столь ныне несчастлив, и, вам наскучить страшась, одним утешаюсь: того вы у меня отнять не можете, чтобы я душой к вам не тянулся и не любил вас, пусть вы и взаимности меня лишили и любовь моя у вас больше досаду, чем приязнь вызывает. И коль скоро сверх всего злой удел отвергнутого мне выпал, знаю, что лишь покорностью беду свою одолею и награды дождусь желанной. Бог весть, чему быть суждено, но что бы со мной ни приключилось, смирение меня не покинет и верность вам хранить никогда не устану. А дабы сочинение мое стало наилучшим словам свидетельством, – помнится мне, как в те дни счастливые, но недолгие, вы благосклонное ухо и взор к разным историям[4], в большинстве своем любовным, иной раз обращали, воспламеняясь огнем, что меня сжигает; возможно, вы так поступали, дабы унылая праздность еще большей скуки не породила, – я, ревностному слуге уподобляясь, который не только повелений своего господина ожидает, но спешит упредить их, услаждая его вещами приятными, вспомнил одну старинную и многим незнакомую историю