Так Африко окончил жизнь в печали.
О милом память — речке сохранять.
Оставим их и возвратимся снова
Мы к Мензоле, о ней продолжу слово.
А Мензола тем временем страдала
И грустно и раздумчиво жила.
Но все ж, поняв, что облегчить нимало
Всего, что совершилось, не могла, —
В несчастиях терпенье обретала
И, как бывало, снова начала,
Хоть изредка, с подругами встречаться
И, хоть и против воли, оживляться.
И повстречать не раз ей приходилось
Тех нимф, что были с ней, когда она
Досталась Африко. Все, что случилось,
И все другие знали уж сполна, —
Не о грехе, конечно: говорилось
О том, как честь успешно спасена.
И Мензола, умея лицемерить,
Заставила в свое спасенье верить.
И с каждым днем спокойней становилась
И тверже Мензола, убеждена,
Что к ней все уваженье сохранилось
Ее подруг, считавших, что она,
Как и они же, чести не лишилась,
И лжи ее поверивших сполна,
Так что казалось ей, что и Диана
Уж ни греха не вскроет, ни обмана.
Не значит это, что она изгнала
Из сердца Африко иль чтоб могла
Забыть услады прежние, — нимало;
Иль чтоб его тихонько не звала,
Когда не страшно, или не вздыхала
По нем частенько, ласково-мила;
Влюбленную, любовь ее страшила, —
Она огонь глубоко в сердце скрыла.
И, как всегда, бродить уже решилась
С подружками она, с копьем в руке,
Охотясь. Вот в том месте очутилась,
Где Африко сдалась. И вдалеке
Любуясь, завздыхала, умилилась,
Чуть слышно молвя в сладостной тоске:
«Мой Африко, всей радостью земною
Ты здесь упился, овладевши мною!
Теперь уж я не знаю, что с тобою,
Но, думаю, тоскуешь обо мне
Глубоко. Только не моей виною:
Страх не дает мне мыслить об огне».
Так говоря, желала всей душою,
Чтоб Африко доволен был вполне,
Теперь уверенная уж заране,
Что все здесь тайна — нимфам и Диане.
Так Мензола любила и не смела
Любить — и подневольною жила,
Лицом прекраснейшим чуть побледнела,
Затем, что в лоне тихо зацвела
Плодом любви и им отяжелела.
Три месяца в неведенье была,
Что быть ей матерью, в великой боли
Родивши сына — и не минуть доли.
Природа между тем свой ход свершала,
И на четвертом месяце, слышна,
Жизнь существа быть ясной начинала,
Которое в себе несла она.
Всем этим озабочена немало,
Дивилась Мензола, изумлена,
Что стан и бедра явно пополнели,
И так окрепли и отяжелели.
И Мензола, не ведая, в чем дело,
Была тут очень всем удивлена, —
Ведь никогда ни сына не имела,
Ни дочери; и думала она;
«Иль это к худу, что теряет тело
Всечасно стройность? Верно, я больна,
И с каждым днем я становлюсь тяжеле, —
Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!»
Близ Мензолы, — по берегу с полмили, —
В то время нимфа некая жила
(Ее жилье чащобы затаили), —
Во врачеванье сведущей слыла
Превыше всех и знала в полной силе
Премудрости науки — без числа.
И ей уж больше сотни лет считалось,
И нимфа Синедеккья называлась.
К ней Мензола-простушка побежала
И молвила: «О мать, мне твой совет
Необходим». И тотчас рассказала,
Что чувствует и как боится бед.
Та головой поникшей покачала,
Смущенная, и молвила в ответ:
«Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила,
И не могу, чтоб это тайной было».
Тут Мензола всем ликом покраснела,
Такие речи слыша, со стыда;
И, видя, что не скрыть такого дела,
Потупилась, робея; и, горда,
Обидеться хотела — не посмела,
Увидела, что не минет беда
В глазах у той, что все уже узнала,
И молча, и не глядя — зарыдала.
И Синедеккья тотчас убедилась
Из этих слез и чистого стыда,
Что не по доброй воле все случилось,
Что тут не преступленье, а беда.
И бедная насильно подчинилась.
Она смягчилась несколько тогда
И, чтобы деву ободрить немного,
Заговорила медленно и строго:
«Тут прегрешенье, дочь моя, такое,
Что не мечтай надолго скрыть его.
И так как сделала ты зло большое,
Не должно, чтоб гордыни торжество
Тебе сказало: это все — пустое;
Ведь вправду ты погибла оттого.
Попробуем помочь; скажи мне: кто же
Похитил чистый цвет твой, всех дороже?»
Но Мензола словца не проронила,
А со стыда поникла головой,
В колени Синедеккьи лик сокрыла,
Услышавши один вопрос такой.
И вместо глаз лишь два потока было,
Наполненных обильною водой,
И непрерывно так она рыдала,
Безмолвная, и все не отвечала.
Но в речи Синедеккьи вдруг открылось
Ей все — и сквозь рыдания и стон
Отрывисто, чуть слышно повинилась:
Как юношей обман произведен,
Как дело началось и как случилось,
Как ею овладел насильем он.
А после все отчаянней рыдала
В огне стыда и к смерти все взывала.
Старуха нимфа, слыша, как все было,
Какую тонкую сплетая сеть,
Ее в обман вовлек юнец постылый,
Несчастной не могла не пожалеть.
И вот ее немного пожурила
За промах, чтоб ей вновь не потерпеть
От легковерья, чтоб уж не грешила,
Вновь обмануть себя не допустила.
И столько ободрить ее сумела,
Что перестала Мензола рыдать;
Ей обещала дочерью всецело
Ее считать, во всем ей помогать;
Предупредить заране захотела
И стала ей такую речь держать:
«Послушай, дочка, речь мою толково,
Вникай во все от слова и до слова.
Со дня, как ты впервые согрешила,
Как полных девять месяцев пройдет,
Родишь дитя. И чтобы легче было,
Взывай к Люцине[272] в первый же черед,
Моли ее, тебе поможет сила
Богини милосерднейшей. И вот,
Когда дитя родится, мы рассудим
И дальше все ко благу делать будем.
Об этом же не думай ничего ты,
Мне предоставь. Уж в сердце я своем
Обдумала подробно все заботы
Вслед за рожденьем, знаю обо всем.
А ты смотри, чтоб не было охоты
Отсюда выходить, чтоб о твоем
Грехе никак, нигде бы не узнали
И злейшей не нажить тебе печали.
Нет, оставайся ты одна в пещере,
Широкие одежды заведи,
Без пояса, и так по крайней мере
Свои грехи от взоров огради.
И в тихости, спокойствии и вере
Дни кроткие разумно проведи,
И часто приходи ко мне: тебя
Учить я буду, как блюсти себя».
Такие речи ободреньем были
Для девушки. «О мать, — она в ответ, —
Меня к надежной пристани стремили
Мой грех, мое безумье — море бед,
И вижу ясно я и в полной силе,
Что в вашей помощи — добро и свет, —
И ей и вам я предаюсь сердечно,
Другой опоры лишена навечно». —
«Теперь ступай. Что раз я обещала, —
Сказала Синедеккья, — то за мной.
И ни о чем не думай ты нимало,
Таи лишь крепко грех невольный свой».
А та слезами щеки орошала,
«Исполню», — молвила, пошла домой,
Пришла тропой кратчайшей, как и прежде,
Немного укрепленная в надежде.
И там жила задумчиво, страдала
И не ходила, как всегда, кругом
И лишь с собой в уме воображала
Все Африко с сияющим лицом,
И так как в теле полном возрастала
Все время, постоянно, с каждым днем,
Одежды все без пояса носила
И к Синедеккье часто заходила.
И сердце начало расти так властно
За неродившееся существо
Любовью к Африко, такою страстной,
Что больше не желала б ничего,
Как быть лишь неразлучно с ним всечасно
В тот страшный день — паденья своего.
По нем она все время сокрушалась,
Его звала, слезами обливалась.
И в думе той не раз она ходила
На место, где была осквернена,
Там Африко застать все время мнила,
Пойти домой хотела с ним она.