Вся эта псевдоисторическая и мифологическая бутафория служит, однако, лишь фоном или введением для центрального эпизода поэмы, составляющего основное ее содержание. Это — любовная история, свободно измышленная Боккаччо или составленная им из различных новеллистических элементов. Двое благородных фиванских юношей, Палемон и Арчита, связанные узами верной дружбы, после разрушения Фив живут в качестве пленников в Афинах. Здесь они видят прекрасную Эмилию, сестру Ипполиты, и оба страстно в нее влюбляются. Арчита, освобожденный Тесеем из тюрьмы, но изгнанный, томится ревностью. Он тайком возвращается и вступает в поединок со своим другом-соперником, но их застает Тесей, который велит прекратить бой. Узнав, в чем дело, он великодушно прощает их, но приказывает возобновить поединок в другой назначенный день, в торжественной обстановке, в афинском театре, с участием поручителей, согласно рыцарскому этикету, и при большом стечении зрителей. В этой встрече побеждает Арчита, но вследствие вмешательства Венеры, покровительствующей его сопернику, он падает с лошади и смертельно ранит себя. Умирая, он великодушно завещает Эмилию Палемону. По мнению многих критиков, весьма правдоподобному, под видом Эмилии Боккаччо изобразил Марию д'Аквино, под видом Арчиты — самого себя, а под видом Палемона — своего счастливого соперника, вытеснившего его из сердца Марии.
Несмотря на некоторые изящные описания и трогательные моменты, эта поэма в отношении психологического реализма, по сравнению с «Филострато», все же означает шаг назад. Ее притязательная эпическая рамка и чувствительный центральный эпизод находятся между собой в стилистическом противоречии, ослабляя друг друга и образуя дисгармоническое целое.
К неаполитанскому периоду принадлежит также наибольшая часть лирики Боккаччо. Он писал канцоны, сонеты, мадригалы, баллаты, преимущественно любовного содержания. В самых ранних из них он воспевал неизвестных нам неаполитанских дам. Две из них, Пампинея и Абротония, впоследствии появляются снова в «Декамероне» в качестве рассказчиц историй, но вскоре Фьямметта становится единственным объектом его любовных стихов. В основном Боккаччо — последователь школы «сладостного нового стиля» и, в частности, Данте; однако его поэзия носит гораздо менее философский характер, она более конкретна и реальна. Платоническая мечтательность решительно уступает в ней место непосредственному переживанию.
Следуя поэтической традиции, идущей от Данте и частью от Петрарки, Боккаччо в своих стихах идеализирует Фьямметту. По поводу ее красоты он говорит: «Когда она смеется, небо кажется отверстым и весь мир улыбается. Природа соединила в ней и золотые кудри, и смеющиеся глаза, блестящие и нежные...» Он прибавляет: «Если я страстно вздыхаю по ней, да не осудят меня те, кто ведает, что награда моих страданий — надежда». Боккаччо подчеркивает чувственную прелесть своей возлюбленной. Он то рисует в своем воображении, как она «сидит под тенью дерев, плетя из своих золотых волос сети, куда попадут все, взглянувшие на нее», то как она «катается на лодке и поет; у нее чарующий голос, дельфины следуют за нею, как за поющим Арионом». Образы — столь же сладостные, как у Петрарки, но не меланхолические, а смеющиеся. Фьямметта добродетельна, она спутница Дианы, но она не дала обета девственности и уже учится молиться Венере. Поэт молит ее о любви, долго и тщетно. Он начинает грозить ей: она состарится, на лице ее появятся морщины, и тогда он скажет: «Мадонна, Амур вас более не любит, и вам остается только оплакивать свою былую неподатливость». Наконец, ее сердце смягчается, и поэт испытывает блаженство. Но за первыми моментами счастья следуют новые муки: боязнь доносчиков, страдания ревности.
Боккаччо первый в европейской поэзии выразил как в своей лирике, так и в юношеских романах и поэмах не только всю тонкость и силу любовного чувства, но и ту сладость, которая в нем таится, доставляемое им упоение чувств даже в том случае, когда к наслаждениям примешиваются неизбежные в любви мучения.
С большой силой в стихах Боккаччо сказалось влияние народной поэзии. Особенно это заметно в лучших образцах его лирики — в десяти балладах, вставленных в «Декамерон», где по большей части воспеваются радости простой и чистой любви или страдания любящих, которым что-нибудь мешает соединиться. Уже в пожилые годы, прочитав сонеты Петрарки, Боккаччо разочаровался в своих лирических стихотворениях и сжег их. Все же, часть их сохранилась в списках, которые успели до этого распространиться среди его друзей. Это обстоятельство, делающее невозможной датировку большинства стихотворений и спорным авторство очень многих из них, весьма затрудняет их изучение, в результате чего значение лирики Боккаччо для общего развития итальянской поэзии сейчас еще далеко не выяснено.
Возможно, что Боккаччо начал в Неаполе еще несколько поэм или романов, законченных им затем уже во Флоренции, подобно тому как это случилось с его «Филоколо». Во всяком случае, в течение первых двух или трех лет после своего отъезда из Неаполя Боккаччо еще полон неаполитанских впечатлений, воспоминаний, поэтических замыслов и образов, увезенных им оттуда. Поэтому следующие две поэмы его, написанные или законченные в 1341-1342 гг., непосредственно примыкают к его предшествующему творчеству и все еще содержат в себе отклики любви к Фьямметте.
Однако в них есть нечто и новое. Пережитые любовные страдания закалили Боккаччо. Его юность окончилась, и он чувствует себя более зрелым и вместе с тем более ответственным перед собой и окружающими. Не меняя сущности своего творчества, он стремится придать ему более глубокое содержание или, по крайней мере, более серьезное и внушительное облачение. Данте, его великий предшественник и учитель, пережив кризис сердечного чувства в том же возрасте, что и Боккаччо, обратился к изучению наук и философии. Этот великий пример стоит перед глазами и обязывает — особенно здесь, во Флоренции, где так жива дантовская традиция. Боккаччо еще не уходит с головой в ученые занятия, — для этого он еще не «созрел», — но он стремится сейчас придать своему творчеству философский, морально-назидательный характер. Образцом служит ему опять-таки Данте, следуя которому Боккаччо пытается писать морально-аллегорические поэмы. Но живое чувство Боккаччо всегда опережало его мысль, отдававшую обильную дань старым, средневековым традициям. Аллегорическая поэзия не дается Боккаччо. Его аллегоризм при столкновении с непосредственным чувством, составляющим основу творчества Боккаччо, отпадает как чуждая оболочка, за которой открывается истинный Боккаччо — жизнерадостный, чувственный реалист, влюбленный в жизнь и в природу.
Первая из флорентийских поэм Боккаччо, «Амето» («Ameto»), написана смесью прозы и стихов, причем стихи имеют форму терцин, в подражание поэме Данте. В этом произведении Боккаччо возродил на итальянском языке форму и тон латинской буколики, тем самым положив основание столь впоследствии развившейся итальянской пасторальной поэзии. Следуя античным образцам, Боккаччо широко вводит в свою повесть изображение сельских празднеств в честь богов, споры пастухов о любви, о том, как следует ухаживать за стадами и т. п. Наряду с Вергилием и другими римскими поэтами, образцом для Боккаччо могли послужить также символические латинские эклоги Данте, написанные им в конце жизни. Новым в «Амето» является внесение в эту традиционную форму новых, современных автору мыслей и чувств.
Амето (от греч. admetos — «необузданный»), грубый и простодушный юноша, находящий радость только в охоте, однажды Б лесу, около ручья, застиг собравшихся нимф и, услышав пение одной низ них, Лии, влюбился в нее. С этих пор он следует за нею неотступно. Любовь оказывает на него просветляющее, облагораживающее действие; он становится нежным, сдержанным, способным к высоким чувствам. Он присутствует на другом собрании семи нимф, которые рассказывают разные поучительные истории, и жадно внимает им. По окончании рассказов появляется сноп сверхъестественного света, из которого звучит сладостный голос: «Я свет небес, единый и троякий, начало и конец всего...» Это — «небесная Венера». Лия погружает Амето в реку, после чего, очищенный, он способен вынести вид богини; он познает теперь истину, которая скрывалась ранее под оболочкой лжи, он из полуживотного стал человеком.
В основе замысла этой повести лежит старая трубадурская, перешедшая в Италию и там своеобразно преломившаяся в болонской школе доктрина о возвышающей человека силе любви, скрестившаяся с образами, шедшими из античности — из «Циклопа» Овидия, где показано перерождение дикого циклопа Полифема под влиянием любви к нереиде Галатее. Но все это здесь спиритуализировано, перенесено в плоскость католического мировоззрения. Как мы уже видели, Боккаччо считал мифы поэтическим способом выражения священных истин. Аллегории «Амето» прозрачны: Венера есть любовь, понимаемая в христианском смысле, погружение Амето в реку — таинство крещения, семь нимф — воплощение семи основных добродетелей, соответственно тем богиням, которым каждая из них служит (Паллада — мудрость, Помона — воздержание, Кибела — вера и т. п.). В частности, Лия, служащая Весте, знаменует надежду. Прямым источником этой концепции послужил эпизод из «Чистилища» Данте (XXXI, 103-114), где четыре добродетели, танцующие вокруг колесницы Беатриче, берут за руки Данте, очищенного водами Леты, и приводят его к возлюбленной, возглашая: «Мы — нимфы здесь, на небе же мы — звезды».
Но все это морально-богословское здание распадается, когда мы узнаем, что под видом семи нимф Боккаччо в то же время портретно изобразил знакомых ему флорентийских и неаполитанских дам, причем каждой из них он дал бессменно состоящего при ней возлюбленного; в числе других фигурирует также и Фьямметта, имеющая спутником Калеоне, т. е. (согласно «Филоколо») самого Боккаччо. В конце концов реалист Боккаччо вырывается из уз навязанной им себе богословско-аллегорической концепции и обретает свою обычную красочность, живость и непосредственность в тех местах повести, где проступают элементы простой и живой действительности: юмор, с которым изображаются первые неуклюжие попытки Амето объясниться в любви Лии, превосходное изображение пейзажа, портреты очаровательных молодых женщин на лоне природы, тонко переданная прелесть земно