А тогда, по возвращении домой, в Ленинград, воодушевлённый встречей с Твардовским, настроенный по-боевому драться за свою новомирскую статью, 4 июня 1954 года он запишет в дневнике:
«…В “Новом мире” познакомился с Твардовским. Вероятно, около часа пил с ним чай и разговаривал.
Твардовский оказался умным, самобытным человеком с живым умом. Это личность! Самая яркая личность в писательском мире. Он самородок – и это чувствуется в его языке – ярком, народном, с необычайными сравнениями и образами.
Говорили мы, естественно, о “Новом мире”, о моей статье…
– Кстати, Вы знаете, какая история была с очерком Овечкина? Он со своим очерком везде толкался, в том числе и в “Правду”, – и всюду отказывались, как от чумы. И вот уже перед тем, как взять верёвку и идти в сарай, он без всякой надежды на успех, что называется, для очистки совести, постучался к нам.
Потом он в шутку заметил, способен ли я защищать свою статью, не сдамся ли на милость проработчикам.
– Нет, – ответил я. – На чём стою, на том и стоять буду.
Это, видимо, понравилось Твардовскому…
На факультете удивляются. Хотели увидеть меня удручённым, с опущенной головой. А я держусь так, как будто всё в порядке».
Но «проработчики» оказались сильнее Абрамова.
Твардовский, спрашивая Абрамова, способен ли тот защищать свою статью, не зря задавал этот вопрос. Критика в адрес статьи «Люди колхозной деревни…» и её автора не остывала, а лишь увеличивала обороты. Его, не члена Союза советских писателей, лишь с одной, но слишком резонансной статьёй вызывали в писательский секретариат, заочно «трясли» на совещаниях писательских организаций Москвы и Ленинграда, обсуждали на университетских заседаниях… и даже на заседании ЦК КПСС, всячески, как только могли, насколько позволяла атмосфера общества, обвиняли в очернении советской литературы.
На пленарных заседаниях Ленинградского городского и областного комитетов партии статья Фёдора Абрамова была подвергнута жёсткой критике. В университет было отправлено письмо о немедленном рассмотрении на партгруппе филфака «действий» Абрамова в отношении советской литературы.
И во всей этой очернительской возне вокруг его имени Фёдору Абрамову, как человеку не равнодушному к личности и творчеству Михаила Шолохова, очень хотелось услышать его мнение в отношении статьи. Ведь Шолохов был членом редсовета журнала, а значит, должен быть осведомлён о её публикации. Без всякого сомнения, и именно так считал Абрамов, мнение писателя такого уровня было очень знаковым во всей этой круговерти критики. Но Шолохов молчал.
«Один Шолохов по-прежнему в стороне, даже не заходит в редакцию… Что это за человек? Чем он занимается? “Поднятая целина” – 2-я книга не удалась. Отрывки, которые печатались в “Огоньке”, не произвели на меня впечатления.
В Москве меня хотела Светлана (по всей видимости, Светлана Шолохова, дочь писателя. – О. Т.) познакомить с Шолоховым. Но, конечно, из этого ничего не вышло. Он даже не читал мою статью», – запишет Абрамов в своём дневнике летом 1954 года.
А вот здесь непременно напрашивается вопрос: откуда Абрамов мог знать, читал или нет Шолохов статью «Люди колхозной деревни…», хотя бы как член редсовета «Нового мира»? Значит, Светлана всё же спрашивала об этом отца, и Шолохов, ответив отрицательно, возможно, уклонился от встречи с Абрамовым. Конечно, это предположение, но и отрицать его весьма сложно. Забегая вперёд скажем, что Абрамов и Шолохов, оба, будучи известными писателями, членами правления Союза писателей СССР, делегатами различных писательских съездов, никогда не встречались с глазу на глаз и вообще не контактировали. По крайней мере ни в записях Шолохова, ни в архиве Абрамова сведений, указывающих на данные обстоятельства, нет.
10 июня 1954 года на партийном заседании Московской городской организации Союза писателей Алексей Александрович Сурков, поэт, «маршал от литературы», первый секретарь Союза писателей СССР, от лица руководства организации громил «Новый мир», высказавшись резкой критикой в адрес Абрамова и Лифшица. Стенограмма того заседания сохранила для нас текст того выступления. «Их статьи, – говорил Сурков, – систематическая атака на многолетний плодотворный опыт советской литературы, освещённый политикой партии в области литературы. Это атака на основополагающие фундаментальные положения метода социалистического реализма». Вослед за критикой Абрамова и Лифшица из уст Суркова тотчас посыпались отточенные обвинения в адрес новомирцев – Дементьева, Сац и, конечно же, Твардовского, проявившего «идейную незрелость», «игнорирующего критику этой статьи и линии журнала», в чём «сказывается и его зазнайство».
Что могло ждать Фёдора Абрамова, скажи свою речь Сурков двумя-тремя годами раньше? Страшно подумать! 58-я, «расстрельная» статья УК РСФСР фактически «дышала» ему в спину. А вообще поразительно, как Абрамов, уже крепко проявивший себя к 1950 году как молодой учёный и активист-общественник, не загремел в связи с «ленинградским делом», одним из главных фигурантов которого был бывший ректор Ленинградского университета Александр Вознесенский, благодаря которому Абрамов возвратился из контрразведки в стены этого вуза. Напомним, что Вознесенского расстреляли по обвинению в рамках этого дела.
И ещё, если бы в результате критики Фёдора Абрамова, вызванной новомирской статьёй, ему вменили службу в Смерше под началом Рюмина, судебный процесс над которым шёл в Верховном суде СССР как раз в начале июня 1954-го, то судьба будущего автора «Пряслиных» была бы весьма печальна. Но этого не случилось, и «Люди колхозной деревни…», к счастью, не были «увязаны» со службой Абрамова в контрразведке. Ему и в этот раз несказанно повезло.
Вослед за партийным собранием в Московской писательской организации, аналогичное состоялось и в Ленинградском писательском отделении в присутствии специально приехавшего из столицы Константина Симонова. Без критики статьи Абрамова не обошлось и здесь.
И что Абрамов?! Он по-прежнему, помня о разговореим, ждал поддержки от «Нового мира». 16 июня Абрамов сообщит Дементьеву по телефону, что через два дня намечается заседание партийной группы кафедры советской литературы филфака университета, на котором будет обсуждаться его статья. Что на это мог ответить Александр Григорьевич? В отношении «Нового мира» «заваривалось» дело покруче, – Твардовского вызвали на ближайшее заседание ЦК КПСС.
Фёдор Абрамов остался один на поле битвы за свою правду о «людях колхозной деревни».
18 июня на заседании кафедры, о котором было сообщено Дементьеву, Абрамов, признавая «ошибочность» своей статьи, сказал: «…решительно отвергаю те несправедливые обвинения, которые предъявляли мне В. Друзин и А. Сурков, а именно обвинения в том, что моя статья будто бы направлена против коммунистической партийности, против ленинского принципа партийности, что она носит спекулятивный характер и рассчитана на то, чтобы ввести в заблуждение…»
И уже дома, спустя несколько дней, 27 июня 1954 года он запишет в дневнике:
«Самоиссечение состоялось! Как я ни рыпался, а пришлось пойти на попятный. Рождественская предупредила: либо ты признаёшь ошибочность своей статьи, либо не исключена возможность неприятностей (то есть попросту оргвыводов).
Что делать? Разве мало негативных уроков на моей памяти? А мне надо писать роман, помогать Михаилу… Пришлось скрепя сердце уступить. “Помог” ещё Плоткин.
Утром 18 июня, перед партгруппой, я ходил советоваться к нему.
– Надо покаяться, – сказал он.
– Но ведь это подло, неискренне! – возразил я. – Я перечитал статью – и всё в ней правильно…
– Что делать? – развёл руками Плоткин. – Я сам только что перечитал вашу статью. Статья талантливая, умная…
– Тогда тем более подло соглашаться с симоновско-сурковской критикой.
– Но поймите, дорогой Фёдор Александрович, что сейчас ничего нельзя сделать. Так надо. Раз это идёт сверху, от ЦК – бесполезно рыпаться. Надо признаться, а про себя думай как хочешь… Не считайте меня подлецом. У меня тоже есть совесть, она иногда просыпается. Я позволял себе иногда удовольствие говорить правду. Но теперь не буду… А сейчас надо вам покаяться, так будет лучше. Вообще, отнеситесь ко всему этому как к неприятной операции выдёргивания зуба. Неприятно. Но надо…
Видимо, слова Плоткина оказали на меня воздействие. Я принял решение признать ошибочность моей статьи».
29 июня 1954 года, во вторник, вышел 24-й номер газеты «Ленинградский университет», где в разделе «Партийная жизнь» была опубликована анонимная статья «Об ошибках в литературной критике», которая станет красной чертой, разделившей на «до» и «после» месяцы абрамовского бунтарства за правду. Приведём некоторые выдержки из неё:
«…Участники семинара и коммунисты кафедры советской литературы обсудили статью Ф. А. Абрамова “Люди колхозной деревни в послевоенной прозе”.
В этой статье Ф. А. Абрамов неправильно подошёл к оценке литературных произведений, посвящённых послевоенной деревне, призывая советских писателей к отображению недостатков, не раскрыл положительного значения в отражении передового опыта социалистического строительства, роли и значения литературы в коммунистическом строительстве.
В своей статье Ф. А. Абрамов, исходя из неверных позиций, не смог дать правильную, партийную оценку разбираемых им произведений.
Участники философского семинара и партийная группа кафедры советской литературы единодушно признали критику статьи Ф. А. Абрамова в партийной печати своевременной…
Вскрывая причины серьёзных ошибок в статье Ф. А. Абрамова, коммунисты пришли к заключению, что эти ошибки не являются закономерным результатом всей его работы на факультете, а представляют собой следствие неопытности молодого научного работника, а также обусловлены тем, что статья до её опубликования в печати не критически обсуждалась на кафедре. Отдельные члены кафедры молчаливо соглашались с мнением Ф. А. Абрамова.
Ф. А. Абрамов, выступивший на партийном собрании и на философском семинаре, признал свои ошибки. Он сказал, что партийная печать правильно и вполне своевременно подвергла критике его статью, в которой он свёл свою оценку послевоенной литературы о деревне к одним недостаткам, забыв о её положительном влиянии в послевоенном развитии и восстановлении сельского хозяйства, в коммунистическом воспитании…»