Для Фёдора Абрамова, искавшего образы для нового задуманного им произведения, было важным не только побеседовать с людьми – живыми свидетелями той эпохи, но и воссоздать для себя самого картину того революционного лихолетья. А это было возможно только благодаря личному посещению деревень и сёл, жители которых видели тогда красноармейские отряды. Надо было постараться погрузить себя в ту обстановку, что сопровождала бойцов на всём их пути. Прежде всего, рядом была река, её берега, что ещё крепко держали память той поры, так как природа есть самый цепкий свидетель и хранитель времени. И в этом пинежском путешествии Абрамов не превратится в простого созерцателя, а станет глубоким исследователем, до тонкостей интересовавшимся всем, что будет укладываться в рамки его интересов, и об этом нам расскажут его записные книжки, ставшие копилкой бесценной информации. Изо дня в день их страницы «впитывали» новую информацию, становясь важным подспорьем в сохранении необходимых сведений. Частушки и песни военной поры, быт пинежан, образы и биографии людей, чью судьбу затронула братоубийственная война, описание каких-то событий, мелькнувших в том времени, но всё же успевших «зацепиться» за память очевидцев, – всё это интересовало Абрамова.
Он записывал даже самые невзрачные моменты, которые, казалось бы, должны были навсегда раствориться в потоке времени. Но именно из таких крупиц и складывалось абрамовское восприятие действительности. То, что кому-то могло показаться незначительным, для Фёдора Александровича было важным и существенным. Он словно заново увидел родное Пинежье, ещё глубже проникся историей, культурой этого сурового, но такого прекрасного края. Родившийся на севере, он ещё глубже полюбил своих земляков. Вернувшись в Ленинград, который, кстати, в своих письмах частенько именовал Питером, он ещё долго оставался под впечатлением своего путешествия. Спустя несколько месяцев, в марте 1961 года, в письме своему земляку Александру Максимовичу Минину он уверенно сообщал:
«…Да, я намерен писать книгу о событиях на Пинеге в годы гражданской войны. В этом году я с двумя бывшими партизанами объехал всю Пинегу, встречался почти со всеми участниками Пинежской эпопеи. Словом, материал у меня собран большой. Дело теперь за написанием. Однако раньше, чем через 2 года, я едва ли возьмусь за эту работу».
Вследствие разных причин, может быть, отчасти для себя непростительных, Фёдор Абрамов от года к году будет отодвигать, откладывать основную работу над книгой о Гражданской войне на Пинеге и примется за неё лишь в последние месяцы своей жизни, в 1983 году, начерно осилив лишь 18 глав.
Осенью 1960 года Фёдору Абрамову работалось исключительно хорошо. Он был доволен собой. Творческие планы переполняли его. Хотелось писать, писать и писать. Его маленькая уютная комнатка на Новочеркасском проспекте, служившая и спальней, и писательским кабинетом, а также любимый 38-й номер Дома творчества в посёлке Комарово превратились в эти месяцы в волшебные литературные терема. Жить и работать в зимние месяцы в Комарове с начала 1960-х годов стало для Абрамова не просто традицией, а писательской потребностью – он очень любил это местечко за уют и покой.
Ещё никогда за столь короткий срок он не писал так споро, выдавая в чистовых вариантах свою малую прозу – рассказы, сюжеты которых были «подарены» ему пинежанами во время летнего путешествия. Фёдор Абрамов ликовал!
Уже после возвращения в город за два месяца в который раз были вычищены и приготовлены к печати рассказы «Шура» (названный впоследствии «Однажды осенью») и «Собачья гордость». Ко всему тому был написан и новый рассказ «В Питер за сарафаном», сюжет которого был поведан писателю одной из жительниц деревни Ваймуша во время его пинежского путешествия. Вскоре рассказы были переданы Абрамовым в редакцию журнала «Звезда», где уже готовилась к печати его первая повесть «Безотцовщина». В черновиках зародились рассказы «Сосновые дети», «Последняя охота» и «Пролетали лебеди», «Медвежья охота» и «Жизнь в легенде», «Могила на крутояре». Появились многочисленные наброски и варианты глав повести-сказки «Жила-была сёмужка», разрастались первые черновые варианты глав романа «Встречи и разлуки», который спустя без малого десятилетие придёт к читателям со страниц «Нового мира» великолепным продолжением «Братьев и сестёр» – романом «Две зимы и три лета».
1961 год открылся для Фёдора Абрамова радостным событием – в журнале «Звезда» № 1 под общим циклом «На северной земле: Повесть и рассказы» были напечатаны повесть «Безотцовщина», рассказы «Однажды осенью», «В Питер за сарафаном» и «Собачья гордость».
Абрамов, не скрывая, очень ждал этой публикации – первой после его утверждения в составе Союза писателей, которая, по сути, должна была закрепить его положение как прозаика.
Спустя время критик Феликс Светов в статье «Окна – настежь», опубликованной в журнале «Знамя» № 7 за 1962 год, так скажет о публикации произведений Фёдора Абрамова в «Звезде»: «…Рассказы, опубликованные в “Звезде” из цикла “На северной земле”, открыли нам писателя думающего, верного своей теме, дорогим ему мыслям, рука которого с каждой новой вещью становится всё увереннее».
Но Фёдор Абрамов по-прежнему «стучался» в «Новый мир». Ещё в январе 1959-го, надеясь, что редакция примет повесть «Безотцовщина», а вместе с ней и несколько рассказов к публикации, терпеливо ждал ответа от Александра Твардовского, возлагая очень большие надежды на то, что все эти творения увидят свет в дорогом ему «толстом» журнале. Но Твардовский молчал. И вот в конце марта Абрамов получил весьма нелицеприятное письмо от Дементьева с «хитрым» отказом в публикации:
«24 марта 1959 года.
Дорогой Фёдор!
Я уже давненько прочитал твои рассказы, но в связи с путешествием в Казахстан только сейчас собрался ответить тебе.
Писать ты стал хорошо. И люди у тебя живые и интересные, и разговаривают они по-человечески. Но рекомендовать твои рассказы новомирцам я не решился. Почему?
I. В рассказе “Шура” не слишком ли много недосказанного? Почему Шура стала такой “свободной” женщиной, что заставляет её сходиться с каждым встречным и поперечным? Или на неё клевещут? Зина очень определённа, а Шура слишком (жирно подчёркнуто автором. – О. Т.) загадочна.
II. Рассказ “Собачья гордость” человечен, но лишён примет времени, уж слишком внеисторичен, вне времени.
Я думаю, что тебе следует (если не согласишься со мной) послать рассказы в “Огонёк”. Но прошу иметь в виду, что мне и другим товарищам очень хотелось бы встретиться с тобой на страницах “Нового мира”.
Будь здоров и весел. Привет Люсе.
А. Дементьев».
Фёдор Абрамов никоим образом не думал, что его новые вещи не только не будут приняты в «Новом мире», но и вовсе не дойдут до отдела прозы и до главного редактора. Конечно, он прекрасно понимал: всё то, что изложено в письме Александра Дементьева, было всего лишь «верхушкой айсберга», так как мотивы отказа в публикации были куда серьёзнее.
Это письмо стало ударом, которого он не предвидел. Можно было вполне понять позицию Дементьева по отношению к «Братьям и сёстрам» в период редакторства журналом Константина Симонова. Но теперь?
Осторожный Александр Дементьев, уже однажды допустивший серьёзный «прокол» с абрамовской статьёй в 1954-м, на этот раз просто перестраховался, решив вовсе не связывать редакцию с автором, в чьих работах «слишком много недосказанностей», а вместе с тем и поберечь Александра Твардовского, меньше года назад возвратившегося в «Новый мир», от автора, публикация которого когда-то стоила ему редакторского кресла. Вероятнее всего, Твардовский в этот раз вовсе остался в неведении относительно того, что Абрамов вновь попросился на страницы «Нового мира».
Нет, после дементьевского письма отношение Фёдора Абрамова к «Новому миру» осталось прежним. Он всё так же ценил его, интересовался всем, что печаталось на его страницах, но своих сочинений к публикации больше не предлагал. С марта 1960 года дружба Абрамова с «Новым миром» стала как бы заочной. Он не искал прямых встреч с Твардовским, да и сам Александр Трифонович, словно на какое-то время забыв о существовании Абрамова, не зазывал его встретиться на страницах «Нового мира».
Но накануне каждого нового года Фёдор Александрович будет получать из «Нового мира» маленькие поздравительные открыточки с автографами всех членов редакции. Это была давняя традиция новомирцев – поздравлять своих авторов с Новым годом. И это будет говорить о том, что Абрамова в «Новом мире» помнили.
Начало рукописи повести «Жила-была сёмужка». 1961 г. Публикуется впервые
Без всякого сомнения, в цикле «На северной земле: Повесть и рассказы», опубликованном в «Звезде», главенствовала повесть «Безотцовщина».
Сюжет её весьма прост. В деревне Грибово, что стоит на берегу реки Черемшанки, родившийся без отца, один у матери растёт пятнадцатилетний паренёк Володька Фролов. В работе «не грозен», учиться не хочет, валяется в избе, по выражению автора, «дурея от сна и скуки», слоняется по деревне со своей собакой Пухой… Да всё у него как-то неладно. «Паскудным парнишкой рос», как определил его земное существование один из главных героев повести. И если бы не приехавший в колхоз бывший фронтовик Кузьма Васильевич Антипин, взявшийся за воспитание паренька, то, может быть, и вырос бы Володька человеком никчёмным, без цели в жизни, а так…
Фёдор Абрамов, поставив многоточие в финале повести, в свойственной ему манере пытается заставить работать читательское воображение, как бы даёт возможность поразмыслить о дальнейшей судьбе Володьки без авторской подсказки.
Так, казалось бы, на простом материале с лёгкой руки Фёдора Абрамова заиграла весьма жизненная тема – судьба детей в неполных семьях, где нет отца. Это была «безотцовщина», порождённая уже не отгремевшей войной, да и от катаевского «Сына полка», опубликованного в журнале «Октябрь» в боевом 1944-м, до января 1961-го прошло без малого почти два десятилетия. Кроме того, Абрамовым была обрисована проблема куда глубже – мужская воспитательная роль отца в семье. И так, как это сделал Абрамов, до него ещё никто не делал. А почему повесть «Безотцовщина» стала именно такой, и о том, что подтолкнуло Абрамова к её написанию, в этой книге ещё будет сказано.