До Смутова, что от Верколы стояло на другом берегу Пинеги и в паре вёрст от Ежемени, путь был недолог, почитай, что в Верколе живёшь. Фёдор Абрамов оказался в стахеевском доме Евдокии Ивановны не случайно. Его пригласил погостить сын хозяйки Андрей, с которым Абрамов был давно знаком.
Тогда на короткое время рабочим кабинетом Фёдора Абрамова стала небольшая уютная комнатка, оборудованная на чердаке дома – «вышка с резным балкончиком», вход на которую был с пахнущей травами повети, под которой был «двор с разными стайками и хлевами».
Так, между прочим, за охотой и рыбалкой, походами в лес по грибы да ягоды, долгими разговорами и рождались зарисовки новой повести «Деревянные кони», которой суждено будет не только издаваться на разных языках, но и идти на театральных подмостках по всему миру.
А вот окончательно повесть «Деревянные кони» дорабатывалась Фёдором Абрамовым уже летом 1969 года в комаровском Доме творчества. Тогда на вопрос приехавшего к нему погостить Глеба Горышина: «А что теперь за работа?» – Абрамов ответил: «Большой пишу рассказ, листа на два. О старой русской крестьянке. Судьба её поучительна, тесно сплетена с историей страны. Такие старухи есть в деревнях – я готов на колени перед ними стать». Великой крестьянкой с «кремневым характером» назовёт Абрамов свою героиню, которая вполне могла стать в рассказе Василисой Прекрасной (именно так изначально должна была называться повесть), за то, что всю жизнь, делая добро людям, жила «настоящей жизнью», работала так, что и в свои преклонные годы не могла сидеть сложа руки. И деревянные кони на крышах всех пижемских домов – красота и особинка домов-богатырей – «вскормлены» ею. Труженица, созидательница, мать, простая, но очень мудрая женщина. «…По её способностям ей бы министром быть… Тупицы все руководители, она это видит. Разве она так бы руководила?» – вопрошает автор. И в борьбе за жизнь наперекор власти заявляет: «А как мне коммунаркой-то быть? Всю жизнь только одно слышу: дай! дай! Дай налог, дай молоко, дай работу… А мне чего давали? Может, хлебом накормили, может… Дак чего же вы говорите: Пелагея для себя? Кто для меня сделает, ежели не я? Кто?» К слову, во всех прижизненных изданиях «Пелагеи» данная цитата была исключена.
И даже если бы Фёдор Абрамов не был автором цикла романов о судьбе Пряслиных, и не было бы за его плечами «Безотцовщины» и «Пелагеи», то благодаря только одним «Деревянным коням» он бы наверняка заслужил безмерную славу у простого читателя за то, что «подарил… радость познания жизни, до сих пор… незнаемую, что… открыл её» и дал увидеть «человека, которого не знал бы никогда». «Автор с неповторимым миром духовным, неисчерпаемым, сердцем впитавший всё то, что носит имя жизнь – предстал перед тобой в “Деревянных конях” как явление той же жизни, ощутить которую большое уже счастье», – с нескрываемым восторгом отзовётся о повести в своём письме от 19 марта 1976 года поэтесса Вера Фёдоровна Бабич.
Критик Александр Михайлов, сам северных корней, одним из первых прочитавший «Деревянных коней», сообщал в письме Абрамову 1 мая 1970 года:
«Лежу на диване, в гостях у тёщи, в Серпухове, и думаю, думаю горькую думу о наших бабках и матерях, о судьбе русской крестьянки, думаю о том, откуда шла, какого корня прирастала народная сила, которой хватило стоять насмерть перед судьбой-мачехой и злым врагом…
Хорошо ты написал, с болью сердечной и с великой благодарностью женщине-крестьянке. Нашей северянке. Спасибо тебе».
И всё-таки не таких «Деревянных коней», что читал Михайлов в гостях у тёщи, желал увидеть Абрамов в «Новом мире».
Конечно, в свете всей той суеты вокруг и внутри опального журнала, над которым реально нависла угроза закрытия, эта новая абрамовская вещь могла вовсе затеряться. И то, что она в конечном итоге всё же обрела свою жизнь на его страницах, уже было огромной победой Фёдора Абрамова, хотя сам автор на этот счёт мыслил иначе.
В связи с редакторскими изменениями «Деревянных коней» в «Новом мире» Фёдор Абрамов едва не испортил отношений с редакцией, в частности с Ефимом Дорошем. 4 января 1970 года, отправляя новую правку повести, Абрамов, несколько смягчив тон сопроводительного письма, писал Дорошу:
«Мне очень жаль, что мои последние письма вызвали у Вас неудовольствие. Правда, за самое последнее письмо я полностью не ручаюсь: оно писано не в лёгкую для меня полосу жизни, и потом – поймите волнения автора, не имевшего возможности взглянуть на свою рукопись перед сдачей её в набор… А, впрочем, стоит ли выяснять отношения? Одно мне ясно: я очень ценю и люблю Вас и как человека, и как писателя, и мне не хотелось бы, чтобы Вы на меня были в обиде… Я хочу поблагодарить Вас за внимательное отношение к моей рукописи, за стилистические поправки, хотя некоторые сокращения вызывают у меня возражения… В цензурной правке есть некоторые переборы… Дорогой Ефим Яковлевич! Посмотрите ещё раз так наз. “уязвимые” места. Может, всё-таки можно кое-что из них сохранить?»
Конечно, позиции Абрамова и Дороша в контексте работы над повестью коренным образом не могли не расходиться. Если Фёдор Александрович старался отстоять текст от чрезмерной редакторской правки, то Ефим Яковлевич, отлично понимая, что повесть привлечёт весьма пристальное внимание цензоров, прежде всего пытался сохранить её в «Новом мире», пусть и в несколько усечённом виде.
Впрочем, противоречие, возникшее между Абрамовым и редакцией «Нового мира» по поводу правки «Деревянных коней», лишь ещё больше усугубило разросшийся конфликт. Тогда «Деревянные кони» могли быть вообще не напечатаны в «Новом мире» не только по цензурным соображениям, но и, как ни странно, по решению самого автора. В январе 1970-го повесть чуть было не была снята с набора и не возвращена автору.
Но вовсе не в «Деревянных конях» таилась суть причины охлаждения отношений между Фёдором Абрамовым и «Новым миром». Возможно, он не доверял определённому ряду сотрудников редакции, вторично не пропустивших, как он полагал, в печать рассказы «Материнское сердце» и «Могилу над крутояром», или он просто устал от ожидания публикации, тем более что вокруг «Нового мира» сложилась нервозная ситуация.
Из письма Ефима Дороша Фёдору Абрамову от 20 января 1970 года:
«Возвращаю Вам “Материнское сердце”, “Могилу на крутояре”, посылаю также второй экземпляр “Из рассказов Олёны Даниловны”, может быть, Вам пригодятся. Признаться, я не могу понять, почему тон Ваших последних писем столь нервен и раздражителен. Что до этих двух рассказов, то Вам я и другие товарищи говорили, что они нам не подходят, и объясняли почему. Но Вы зачем-то снова дали их Александру Трифоновичу, хотя с нами как будто и не спорили. Далее, заявление Ваше относительно “Деревянных коней”, что это первый вариант, прозвучало для меня, признаться, несколько неожиданно. Рассказ у нас довольно давно, причём сразу же Вам было заявлено, что он нам нравится, что мы постараемся его напечатать, и вдруг, когда рассказ в наборе, оказывается, что он недоработан. Не очень понравились мне слова – “оставляю за собой право”. Это звучит как цитата из юридического документа, как заявление, так называют стороны. Мне кажется, что наш журнал, печатав роман, а затем “Пелагею”, высказал в отношении Вас и Ваших работ и внимание, и заботу, и прямую заинтересованность в том, чтобы ничто не мешало читателям почувствовать всю силу правды, заключённой в Ваших произведениях. Право, мы не заслужили упрёков в робости, и едва ли справедливо ставите нам в пример смелость “Советского писателя”.
Искренне уважающий Вас – Е. Дорош».
И ещё – отказ «Нового мира» в публикации повести «Алька» подлил больше масла в огонь разбушевавшегося конфликта. Фёдор Абрамов негодовал. Знал ли об этом конфликте Александр Твардовский? Конечно, знал. Но отчего-то вовсе не пытался потушить весь этот накал страстей, вспыхнувших между редакцией и Абрамовым.
В итоге, какими силами – мы не знаем, конфликт всё же удалось погасить. «Деревянные кони», как и обещал Твардовский, шли во втором номере, и Абрамов с нетерпением ждал выхода публикации. Но февральский разгром редакции, когда из её состава были выведены шесть человек, и последующий вынужденный уход Твардовского с поста главреда внесли свои коррективы в публикацию «Деревянных коней».
12 февраля Александр Твардовский отправленным в секретариат правления Союза писателей СССР заявлением попросил снять его подпись как главного редактора с февральского номера журнала. Этот шаг означал не только сложение полномочий главного редактора, но и как следствие приостановление выхода в свет второго номера «Нового мира» за 1970 год на неопределённый срок.
О решении Твардовского оставить редакцию Абрамов узнал из телефонного разговора с Дементьевым уже 13 февраля. Всё случившееся с «Новым миром» стало для него настоящим потрясением. Он воспринял разгром «Нового мира» как личную трагедию.
«Нет, мы ещё не отдаём себе отчёта в том, что произошло, – запишет он в дневнике 15 февраля 1970 года. – Катастрофа! Землетрясение!»
Переживания о ситуации в «Новом мире», о Твардовском, о судьбе «Деревянных коней» – всё тогда перемешалось в абрамовских думах. Он был готов ехать, бежать в столицу, неоднократно звонил Кондратьеву, Лакшину, Хитрову… и, в конце концов, бросив все дела, вырвался к Твардовскому, но уже в Красную Пахру, став одним из немногих авторов «Нового мира», кто навестил бывшего главреда в самые трудные для него первые дни ухода из редакции.
В мартовском номере «Информационного бюллетеня Союза писателей СССР» за 1970 год была опубликована официальная информация об изменениях в составе редколлегии журнала «Новый мир», в которой, в частности, говорилось: «Секретариат правления Союза писателей СССР удовлетворил просьбу А. Т. Твардовского – освободил его от обязанностей главного редактора журнала “Новый мир”. Главным редактором журнала “Новый мир” утверждён В. А. Косолапов».
Эпоха «Нового мира» Александра Твардовского теперь уже закончилась навсегда. Наступали новые времена.