Он принял эту награду без показной радости, хотя первое время лауреатскую медаль на лацкан пиджака нет-нет да и прикалывал. Через несколько дней после свершившегося лауреатства, 28 ноября 1975 года, Абрамов писал Галине Симиной в ответ на её поздравление:
«Должен, однако, сказать, что хлопот с премией этой не оберёшься. Знаете, например, что я сейчас делаю? Скрываюсь от людей – от корреспондентов, всяких делегатов и пр. Сижу дома взаперти, выхожу на улицу только в темноте, а Люся всем отвечает: нет дома. Срочно уехал в Архангельск».
Он по праву мог гордиться этой заслуженной, выстраданной им наградой, которая и в этот раз вполне могла пройти мимо его порога, ведь вместе с ним на первое место претендовали не кто-нибудь, а Даниил Гранин со сборником «Прекрасная Ута» и Виктор Астафьев с трогательной автобиографической повестью «Последний поклон», противостоять которым при голосовании было весьма непросто. На этот счёт в абрамовском дневнике есть такая запись: «24 октября 1975 года… Премию – дали… Самое удивительное: прошёл единогласно. Но борьба была великая… Счастлив ли я? Не вышибло ли ум от радости? Нет. Довольно спокойно всё принимаю, хотя премия – событие. Ведь это что же? Критическое направление в литературе утверждается… Ни единого шага не предпринял я, палец о палец не ударил, чтобы получить премию. Никого не просил, никому не звонил. И так держать впредь».
По сути, присуждение премии трилогии стало полной реабилитацией «Пряслиных» на высоком партийном уровне и торжеством абрамовской правды. Разумеется, сам Фёдор Александрович хорошо это понимал, но верил ли в то, что своим словом сумел побороть безропотное время «застоя» в чиновничьих умах, долгое время не желавших признавать реальные тяготы послевоенной деревни? Неужели ему простили все «заслуги»: «письмо 31-го» и чуть раньше единоличное письмо в защиту Солженицына, которого 12 февраля 1974 года арестовали, лишили гражданства и выслали из страны? Забыты два постановления ЦК КПСС по его творениям и много чего ещё в выбранномом направлении литературы? Вряд ли Абрамов мог на это ответить. К тому же это были годы решительной борьбы государства с инакомыслием – диссидентством, которое, принудительное или добровольное – не важно, расцвело в стране махровым цветом. А Абрамов, чьё произведение «Вокруг да около» издавала заграница от Европы до США? О нём словно забыли! И вот – Государственная премия. И не только!
Ещё до присуждения премии Фёдору Абрамову в октябре 1975 года поступит предложение возглавить Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР, на что он ответит категорическим отказом. Чиновничество было не его стезёй. Тогда-то он и запишет в своём дневнике: «Всё сразу: секретарь СП РСФСР, секретарь СП СССР, член обкома, делегат 25-го съезда… издания во всех республиках, неограниченные поездки за границу, по стране. И цена за всё это – возглавить ленинградских письменников. Подкуп это?»
Спустя несколько месяцев после получения Фёдором Абрамовым Госпремии Вера Бабич, поздравляя писателя с заслуженной наградой, 3 апреля 1976 года написала: «Я воздвигаю в своём сердце памятник людям твоих книг, в которых живёшь ты и для которых ты родился, чтобы нести им ответную любовь твою. Книги твои, как музыка – их принимаешь сердцем, сердцем оцениваешь».
И как хорошо, что эту самую музыку абрамовской прозы наконец-то услышали там, в верхах, в октябре 1975 года.
Часть 9. Абрамов и театр: «Превыше всего не люблю халтуру»
«…Не было охоты, да нужда заставила»
Поразительно, но Фёдор Абрамов отказывался работать с режиссёрами и сценаристами даже после того времени, когда, казалось бы, успех его романа, повести или рассказа на сцене или в кино был уже предопределён. Он безумно ревновал к чистоте русской речи, к выразительному слову, пронизывающему, словно изящная шёлковая нить, каждое его произведение. И, наверное, если бы не упорство маститого Юрия Любимова и настойчивость студентов Ленинградского театрального института, то вряд ли свершилось бы чудо «Деревянных коней» и «Братьев и сестёр» в таком масштабе, который мы имеем сегодня. Ведь был неудачный опыт работы с провинциальным Магнитогорским драматическим театром и столичным Малым академическим, решившими поставить роман «Две зимы и три лета». Да, тому было несколько причин, и мы о них ещё обязательно расскажем. И всё же главной из них была непомерная трудность работы с абрамовским текстом. Как автор, он не позволял упрощать при инсценировке свой текст, не принимал неточностей и даже намёка на легковесность. Он неистово возмущался в ответ на доводы о том, что постановка не должна полностью повторять мотив произведения, и отказывался от постановки спектакля. Очень примечательно письмо, написанное неким режиссёром Шуровым и Э. Н. Пилепенко 4 марта 1969 года в ответ на письмо Абрамова по поводу готовящегося при их участии спектакля «Две зимы…»:
«Нам кажется, Вы можете поверить в искренность наших намерений, ведь Ваш роман не бестселлер, не детектив с десятью убийствами, который с упорством, достойным лучшего применения, ищут театральные деятели, чтобы поддержать пошатнувшиеся театральные дела периферии. Но мы убеждены, что инсценировка, даже в настоящем виде, представляет интерес для театра… Ваша искренность в понимаемых Вами вопросах, в характерах заставляет видеть в них перспективу развития, а следовательно, и созвучие наших дней.
Нам нужны будут Ваши советы по ряду вопросов относительно инсценировки… Инсценировщик ни в коей мере не собирается создавать инсценировку по мотивам романа. Ему хочется сохранить и дух, и течение Вашего романа, дав ему возможность жить на сцене, сохранить характеры, которые и без воли инсценировщика развиваются (это, собственно, и увлекло режиссёра и инсценировщика).
К нашему большому сожалению, мы поняли не все Ваши замечания в самом тексте (почерк). Очень просим Вас найти возможность ещё раз вернуться к интересующему нас вопросу и не считать, что я собираюсь перекраивать Ваш роман или толкаю Вас на это. Согласны с Вами, что название выбрано мною неудачно.
Вы пишете, “автор совершенно не верит в возможность написания пьесы по роману ‘Две зимы и три лета’ ”. Режиссёр продолжает верить и видеть будущий спектакль. А мне, как инсценировщику, что прикажете делать? Согласитесь, что уговаривать режиссёра мне не очень хочется. И больше хочется уговорить Вас на это “злодейство”!
Нам очень хочется оставить за собой право видеть так людей, о которых Вы писали, на сцене, может быть, несколько иначе, чем видите Вы. Это вовсе не значит, что эти люди должны говорить несвойственным им языком или поступать так, как поступает сугубо городской житель.
Мы, простите нас за откровенность, почувствовали некую крепость, за стены которой Вы не хотите нас допустить. Театр иногда открывал ворота самых неожиданных крепостей…»
Нетрудно догадаться о реакции Фёдора Абрамова, последовавшей после прочтения этого письма. Разумеется, разрешения на инсценировку в таком виде «Двух зим…» он не дал.
Почти аналогичная, но уже весьма конфликтная ситуация (Фёдор Абрамов мог решительно постоять за своё произведение!) произошла во время общения с режиссёром Владимиром Николаевичем Токаревым и была напрямую связана с постановкой «Двух зим…» на сцене Малого театра в Москве, которая была запланирована на июль 1971 года.
Изначально «Две зимы и три лета» в постановке Токарева предполагались к показу на сцене Театра им. Моссовета. При работе над пьесой Токарев изменил не только концепцию «Двух зим…», но и обезличил роман, жестоко стерев удивительную полифонию песенного северного говора – визитной карточки всей абрамовской прозы. О целостности авторской речи и языка героев, напрямую связанных с показом характеров персонажей абрамовского романа, очень ёмко напишет Шамиль Галимов в своей статье «Дума о народном подвиге», опубликованной 4 мая 1973 года в газете «Правда Севера». В частности, он отметит: «У Абрамова поразительно тесно сближаются авторская речь с языком героев. Часто они образуют единый поток, звучат слитно. Писатель глубоко вживается в образы, проникает во внутренний мир каждого своего героя, который появляется на его сцене, и как бы думает вместе с ним, живёт его чувствами, мыслит его словами. Отсюда полнота и ёмкость в показе душевных движений героев, внутреннее высвечивание характеров». Именно это мастерство автора полностью вытравилось из токаревской инсценировки.
Более того, пьеса в двух действиях была построена Токаревым как воспоминание Анфисы Петровны Мининой о далёких послевоенных годах. Ко всему тому, он оставил за собой единоличное авторство в создании пьесы.
Но этот первоначальный вариант спектакля по роману «Две зимы и три лета», к счастью, не был принят Управлением театров, музыкальных организаций и концертной работы Моссовета, что уберегло театр от реализации этого плана.
Поставить роман на сцене вызвался Малый драматический театр, директор которого народный артист СССР Михаил Царёв и главный режиссёр Борис Равенских проявили к «Двум зимам…» живейший интерес.
Если в подготовке инсценировки для Театра им. Моссовета Абрамов участия не принимал, то с Малым театром, как и в ситуации с Владимиром Токаревым, был заключён авторский договор на подготовку пьесы.
Как впоследствии вспоминал Фёдор Абрамов, он за три дня отредактировал пьесу от и до, добавив больше родного текста и исключив многое из того, что вообще не принадлежало роману.
Из письма Фёдора Абрамова в секретариат Ленинградского отделения СП РСФСР от 1 ноября 1971 года:
«В результате моего творческого вторжения в инсценировку – именно так я определил бы характер своей работы – был создан новый вариант…
Этот вариант существенно отличается от первоначального, токаревского, как в чисто композиционном отношении, так и в языковом. По существу, я заново переписал первоначальный, токаревский, вариант и уж, во всяком случае, не ограничился лишь редактированием…»
Мучительная работа над текстом токаревской инсценировки позволила Абрамову вернуть «Двум зимам…» не только колорит языка, но и само авторское слово.