Накануне предстоящих гастролей Светлана Григорьевна Невоструева, предваряя желанную встречу, будет телеграфировать Фёдору Абрамову: «С большим волнением и радостью жду встречу в Ленинграде всегда помню обнимаю Вас и Людмилу Владимировну».
А чуть раньше, 8 августа 1978 года, она же откровенно и трогательно, с тревогой за здоровье писателя напишет:
«Фёдор Александрович, а Вы, говорят, болели… Вы уж берегите себя. Есть подозрение, что на износ работаете, очень это на Вас похоже.
Выздоравливайте и не болейте больше никогда. Это и пожелание, и просьба…
Но так случилось, что и наша встреча, и моя личная человеческая привязанность к Вам, и волнение, которое никогда не покинет меня в моей Лизке, всё это стало единым целым и непосредственно связано с Абрамовым. Я очень дорожу вашими добрыми словами, всегда о Вас помню и, как все мы, жду встречи в Ленинграде».
Нужно отдать должное Светлане Невоструевой – она была одной из немногих актрис, которые после апрельской премьеры и резкой абрамовской критики поехали в далёкую Верколу воочию постигать азы пекашинской жизни. И эта поездка на Пинегу не только даст свои плоды – повышение актёрского мастерства, но и больше сблизит с Фёдором Абрамовым и его творчеством, ведь именно благодаря роли Лизы Пряслиной в спектакле «Две зимы и три лета» в 1979 году Невоструева будет удостоена высокой награды – звания заслуженной артистки РСФСР. И это в 33 года!
Её глубокая привязанность к Фёдору Абрамову будет сквозить в светлых, пусть нечастых, письмах, до краёв наполненных дочерней благодарностью за встречу с ним лично и с его чистой родниковой прозой.
«И сколько бы я ни возвращалась к Вашему роману, – будет писать Светлана Невоструева, – каждый раз нахожу новое, ещё несыгранное. В этой роли я отношусь к себе требовательно и беспощадно. Я помню каждое Ваше слово, каждое замечание. Я иногда дома проигрываю сцены, которых нет в инсценировке, – из “Путей-перепутий”, особенно эпизод, когда Лиза подписывает письмо в защиту Лукашина. Вот где красота духовная, сила и бескомпромиссность русской бабы… А Симонян молодец! Как зеницу ока бережёт спектакль, не прощает и малейшей расхлябанности…
Удивительная атмосфера в этом спектакле. А Вам спасибо! Спасибо за Ваше беспощадно честное абрамовское слово, за Вашу силу и мужество…»
И так будет до последних дней Фёдора Александровича.
Сама же Невоструева, будучи моложе Абрамова почти на три десятилетия, точно так же, как и он, отмерит свой земной срок всего лишь шестьюдесятью тремя годами. Чистая случайность или нечто большее? Кто знает…
А тогда, в августе 1978 года, Фёдор Абрамов вновь и вновь с огромным вниманием смотрел спектакль и опять… с ручкой в руках. Он то и дело низко нагибался над листком программки, что-то строчил ручкой и вновь, с присущим ему прищуренным взглядом, внимательно следил за происходящим на сцене. А потом, как и требовалось, была беседа с артистами, сложная, трудная, ничем не мягче той, первой, что была в Архангельске, и вновь авторская критика, наставления, желание что-то видеть иначе, образнее или, наоборот, от чего-то отказаться.
Однако, несмотря ни на что, спектакль Абрамову нравился. Ещё 6 мая 1978 года он писал в Вологду Ольге Фокиной, чьё стихотворение «Звёздочка моя ясная», положенное на музыку, распевала вся страна: «Вот бы Вам посмотреть “Две зимы” в архангельском театре. Хорошо поставили. Я смотрел – всё время у глаз слёзы были».
«Диво дивное эти ихние “Братья и сёстры”!»
Когда в 1980 году в Архангельске Эдуард Симонян задумал поставить на сцене театра роман «Дом», вернее, главы из него, создав собственную сценическую композицию, то в Ленинграде Лев Додин уже плотно работал над сценарием своего «Дома», и у Фёдора Абрамова, что ни говори, уже был выбор. Зная то, что́ мог сотворить Додин, Абрамов был в полном праве отказаться от услуг Симоняна, отдав приоритет режиссёру, чей студенческий спектакль «Братья и сёстры» покорил его. Но нет, Абрамов остался верен слову и вновь принял присланный Симоняном материал на проверку и утверждение. В сопроводительной записке, вложенной в конверт, значилось: «Посылаю Вам сценическую композицию “Дома” в том виде, в котором она идёт в нашем театре. Все Ваши замечания по тексту и по композиции нами учтены и реализованы». К письму были приложены две титульные странички композиции, на которых Абрамову надлежало поставить свою разрешительную надпись.
Фёдор Александрович ещё раз проверил присланный сценарий, внёс в текст существенную корректировку, подписал титулы и отправил всё в Архангельск.
Вообще к этому времени очередь на «Дом» среди театральной режиссуры была впечатляющая. Не успели поставить Валерий Соловьёв и Юрий Подсолонко в Ярославском академтеатре им. Фёдора Волкова свой «Дом», не отгремели ещё аплодисменты актёрам Архангельского драмтеатра, как на инсценировку романа замахнулся Вологодский драмтеатр во главе с главным режиссёром Владимиром Валерьевичем Дроздовым, причём решившим в корне переработать инсценировку ярославских коллег. В своём письме Дроздов сообщал:
«Уважаемый Фёдор Александрович!
Посылаю Вам нашу – вологодскую инсценировку “Дома”.
Назвал я её “Пряслины”. У нас на сцене ещё не шли спектакли по Вашим романам, и я думаю, что правильнее нашу работу назвать так.
Ярославская инсценировка мне не совсем понравилась, я, как мы договорились с Вами по телефону, начал её доделывать. И в результате изменения значительные. Естественно, я старался, чтобы все изменения шли в строку духа и буквы Вашего романа. Мне кажется, что наша версия намного ближе к роману, чем ярославская.
Фёдор Александрович, у меня к Вам убедительная просьба. Пришлите письменный отзыв. Я, конечно, буду Вам звонить, и Вы мне всё можете сказать по телефону, но для устранения всяких сложностей прохождения пьесы в Управлении культуры и т. д. необходим отзыв автора.
Спектакль я хочу посвятить 110-летию со дня рождения Ленина. Думаю, что честный разговор о сегодняшнем дне лучший подарок к юбилею!..»
Фёдор Абрамов согласился с предложением Владимира Дроздова и пообещал помочь с правкой. Но что-то не сложилось, и постановка пошла без абрамовского вмешательства в текст.
И всё же Фёдора Абрамова пригласили на премьеру вологодского варианта постановки «Дома». Он внимательно следил за игрой артистов, не упуская даже малых штрихов, и, как всегда, делал пометки на купленной перед спектаклем программке, которые сохранял, отводя им достойное место в своём архиве.
В тот же день, сидя в квартире у Василия Белова, он напишет Дроздову честное письмо по поводу увиденного на сцене: «Первое действие получилось. Скажу больше: крепко сколочено. И половина второго действия вполне приемлема. А дальше – извините за откровенность – пошла окрошка. Всё скороговоркой, обо всём галопом. А под конец ещё одна беда – уход от глубинной проблематики романа, сентиментально-идеалистический финал. Почему это случилось?.. Над инсценировкой надо ещё много и много работать (в частности, сделать более строгий отбор событий, не пытаясь охватить всё) или вернуться к ярославскому варианту».
Фёдор Абрамов, как всегда, не кривил душой. Неудачу с «Домом» Владимир Дроздов списывал на малое число репетиций и спешку, своё неумение проталкивать нужное. В ответ на письмо Абрамова он сообщал: «Простите меня за всё, Фёдор Александрович! Но умирать буду, не пожалею, что брался за “Дом”, может быть, для меня и неподъёмный».
Но Абрамову хотелось помочь молодому режиссёру. В июле – августе 1980 года, отложив в Верколе свои литературные дела, он за короткое время доработал дроздовскую версию, заново переписав все основные сцены и финал спектакля. Причём авторство оставил за Дроздовым.
Не все инсценировки приходились Абрамову по сердцу. Что-то принимал, что-то, видя не близкое, разом отчуждал, не давая и шанса на повторное обращение. Но отвечал он всем – это было его правилом, хотя занимало немало времени, и самое главное – отвлекало от собственного творчества. Однажды в ответ на письмо писателя Степана Ильина, приславшего ему своё произведение, 27 января 1975 года написал: «Только, бога ради, не ждите от меня сплошных похвал. Не могу. Не могу кривить душой в таком деле, как литература. Ведь это моя жизнь, моя работа, моя честь».
Вот и композитору Жанне Кузнецовой Фёдор Абрамов отказал и не дал согласие к написанию оперы «Пряслины», которую она намеревалась поставить на сцене одного из провинциальных театров: «В основу данной оперы предполагаю взять в первую очередь Ваш роман “Дом”. Возможно, опера будет называться “Лиза Пряслина”. Мне очень близок весь Ваш писательский строй мышления, и особенно поразил последний названный роман…»
Что именно смутило Абрамова в предложении Кузнецовой? Согласись он тогда, может быть, из этой оперной постановки и вышло что-нибудь стоящее, дельное. Но, вероятнее всего, на такие эксперименты он тогда не был готов. В опере вряд ли мог быть сохранён авторский текст – его родное, кровное, то, чем он так дорожил и в чём не позволял вольничать. А может быть, ему вспомнился моноспектакль Лидии Сухаревской с иной Пелагеей?
И всё же, что бы ни предлагали Фёдору Абрамову в эти годы, у него уже был Лев Додин.
15 октября 1978 года Абрамов писал Дмитрию Клопову в Верколу: «Студенты театрального института шлют тебе привет – они всё ещё тебя вспоминают. У меня с ними тоже дружба. Они молодцы! Поставили спектакль по моим произведениям и с успехом показывают ленинградцам».
В этот год Фёдор Абрамов действительно торжествовал.
В своём дневнике 3 ноября 1977 года он запишет:
«С утра переживания: как встречусь со студентами театрального? Не перечеркнёт ли сегодняшняя встреча нашу летнюю дружбу, любовь?
Нет, опять радость, опять восторг. И удивительно. Удивительно! 23 студента, и все 23 – сама чистота, сама непосредственность. Такого мне ещё не встречалось. Единицы – да, но чтобы коллектив… нет…
А в общем, благодарение Богу, что на моём пути попались эти студенты».