Эдуард Степанович в беседе с автором книги вспоминал:
«А куда деваться?! Сцена театра маленькая, а действия в спектакле проходят в пяти избах. Как их разместить на сцене?! Пять изб на сцене не построишь! Нужно было создать не только определённое пространство вокруг актёров, убрать всё лишнее со сцены, но и создать такой декор, который был бы понятен зрителю и который можно было обыграть. Нужно было скомпоновать воздух вокруг артиста так, чтобы сцена была свободной. Это было сложно.
И вот тут-то моё знание материальной культуры Русского Севера и пришлось к делу. Так в процессе непростой работы родилось оригинальное решение – выразить дома пятью подвешенными брёвнами, олицетворяющими охлупни крыш, и где у каждой избы свой “конь”. Так и получилось – пять разных коньков – пять разных изб. Ведь в действительности на северных избах каждый “конь” индивидуален! Это был такой наглый выход в оформлении сцены. И Додин на это пошёл и… выиграл.
И это ещё не всё. Наши “коньки” на сцене превращаются то в столы в скатертном убранстве, то в скамьи, а то и в качели! Мы сумели их обыграть так, что зрителю всё было понятно и предельно ясно.
Абрамов в процесс декорирования спектакля никоим образом не вмешивался, а когда сценография “Дома” была закончена, принял её, посчитав весьма убедительной».
Сценография «Дома» была не просто оригинальной, она была убедительной для зрителя.
И когда осенью 1977 года в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» вышли «Пряслины», одним из первых, кому Фёдор Абрамов подарил новое издание трилогии, был Кочергин. На авантитуле автор сделал такую надпись:
«Эдуарду Кочергину от почитателя его таланта.
Ф. Абрамов. 28.XII.77 г.».
И с этим не поспоришь!
Помимо студийной подготовки спектакля были выезды артистов и в Верколу, так сказать, для познания абрамовского слова в полном антураже.
И всё же, несмотря на такой состав колдовавших над спектаклем, он шёл к большому зрителю с большими трудностями. И ни юбилей писателя, ни награждение его орденом Ленина, ни читательское признание, ни даже постановки «Дома» на сценах Ярославского драмтеатра и театра в Вологде не давали той степени защиты, при которой можно было надеяться, что спектакль на сцене МДТ состоится, как говорится, при любой погоде. Самому Абрамову вместе с Додиным пришлось настойчиво обивать пороги властных коридоров, борясь за судьбу «Дома».
18 июня 1980 года Абрамов запишет в своём дневнике: «Да, снова битва. Битва за “Дом”, за спектакль. Решается вопрос: быть или не быть… Шёл 5-й спектакль, был принят худож. советом, но никакой окончательности. Спектакль шёл контрабандой. И вот-вот должен захлопнуться капкан». И как тут не отметить, что всё это происходило в юбилейный для Абрамова год на волне поздравлений!
Нездоровая обстановка вокруг спектакля не давала большого времени на раздумья, в связи с чем репетиционные сроки пришлось несколько сократить. Да и когда спектакль уже ставился на сцене МДТ, и во время гастрольных выездов театра каждый его показ мог вполне оказаться последним.
Но спектакль устоял, выжил.
Лишь спустя четыре месяца после состоявшейся премьеры спектакль окончательно одобрили. 22 сентября 1980 года В. Константинов и Б. Рацер сообщали Фёдору Абрамову, отдыхавшему в это время в Пицунде:
«Спектакль пришлось вновь уже показывать Бильдюкову (без этого они не подписывали афишу) (Бильдюков – заведующий сектором литературы и искусства Ленинградского обкома партии. – О. Т.). Но после показа власти были благосклонны, и Лёве (Додину. – О. Т.) пришлось сделать только одно изменение – гроб теперь выносят не из зала, а из кулис (речь идёт об одной из финальных сцен спектакля – похорон Калины Ивановича. – О. Т.). В спектакль вошёл новый исполнитель роли Калины Ивановича – Е. Меркурьев, он очень понравился начальству и (что важнее) самому Додину».
Более подробно о том, как 16 сентября сдавался спектакль высокой обкомовской цензуре, сообщала Абрамову в письме 26 сентября 1980 года артистка Татьяна Шестакова:
«Итак, рождение нашего детища – “Дома” нашего – узаконено. Утром шестнадцатого числа на репетицию явился известный товарищ Б. в сопровождении менее известных и значительных персон – неких N. и X. (нет на них на всех булгаковского Воланда и Кo!). Поприсутствовав при нашей утренней страсти кряду шесть часов, товарищ Б. изрёк в конце: “Ну теперь совсем другое дело” – и с чувством исполненного долга удалился восвояси (думаю-жрать-горькую).
“Другое дело” – это гроб с “Эпохой”, проплывающий теперь лишь по сцене и не осеняющий глав мирного ни в чём не виновного зрителя. К этому прибавить нового исполнителя “Эпохи” (имеется в виду Е. Меркурьев в роли Калины Ивановича. – О. Т.), который лишь обострил существо. Да ещё сокращение отповеди Евдокии – что лишь продвинуло действие.
И произошло главное – все участники спектакля, которые и раньше с большим серьёзом и трепетом исполняли свои роли, в этот решающий день объединились в орден актёров, исполнив своё высокое и древнее предназначение – нести правду. Так что муки и препятствия пока шли нам на пользу… Но всё так противоречиво и хрупко в нашем деле, и жизнь-житуха, бытие-быт-будни-обыденность, наверное, возьмут своё… Но в этот день мы были пророками!.. Один из наших знакомых был свидетелем того, как в антракте так называемая “комиссионка”, блистая золотом и сверкая прохладными мехами, покидая театр, одна дама номенклатурного сословия кричала напомазанными губами: “Мне бы этого режиссёра! Он бы у меня давно сушил сухари!!!” Ну что тут ещё прибавишь? Так красноречиво!
А мы стараемся “жить дальше”… Лев Абрамович самоотверженно бьётся за ростки живого на мёртвой, бесплодной почве театра… Боже мой, чистить авгиевы конюшни легче!»
А ещё чуть ранее, 14 августа 1980 года, она же с нескрываемой тревогой за спектакль писала Абрамову в Верколу:
«Дорогой Фёдор Александрович.
Я Вас вижу во сне. Я с Вами постоянно разговариваю мысленно. Вспоминаю часы, проведённые подле Вас, с Вами. На Вашей родине. Как это поддерживает нас теперь!
А если бы мы не подышали одним воздухом с Вами, чем бы обернулась для нас эта саратовская эпопея, это тяжёлое испытание (на гастролях в Саратове МДТ ставил «Дом», который едва был не снят с репертуара. – О. Т.)? У Льва Абрамовича, я уверена, хватило сил переломить всё и повести за собой актёров, и спасти в результате спектакль, лишь благодаря Пинежской земле, соль которой, и боль, и красоту он вобрал в своё сердце – она – земля – давала силы, мужество в наше дело, в правоту его».
За всё длительное время существования спектакля «Дом» в МДТ каждый раз при появлении его на сцене, не важно, происходило это в родном театре или на других сценах во время гастрольных поездок по России или за рубежом, зрительный зал рукоплескал изумительной эмоциональной игре актёров, умело подобранных для спектакля Додиным. А телеверсия спектакля и по сей день смотрится на высоком душевном подъёме. Спектакль, столь трудно пробивавшийся на сцену, уже спустя шесть лет удостоится Государственной премии СССР, как и его «родной брат» – спектакль «Братья и сёстры». Мог ли Фёдор Абрамов поверить при жизни в то, что его «Братья и сёстры», его многострадальные «Пряслины», которые через неимоверные цензурные барьеры шли к читателю, за которые он сам будет удостоен Государственной премии, обретут такую славу не только среди читателей, но и среди зрителей театров? Вряд ли. И уж тем более никак не думал о том, что волна Государственных премий с лихвой накроет эти два спектакля.
Повествуя о спектакле «Дом», стоит обратить внимание на одно весьма удивительное стечение обстоятельств. Николаю Лаврову, воплотившему в спектакле образ Мишки Пряслина, пришлось играть не только своё время – начало 1970-х, в котором происходит действие романа, но ещё и фактически быть на равных в возрастном отношении со своим героем. Может быть, именно потому его Мишка Пряслин, уже не юноша 1940-х и начала 1950-х годов, а почти сорокалетний мужик, так убедителен и естествен. Он уже семьянин, старший в своём пряслинском роду, и по-прежнему, как и в свои юношеские годы, консервативен во взглядах на многое. И его непростые отношения с сестрой Лизой – есть именно следствие нежелания изменить свои взгляды на то, что происходит вокруг. Да и в отношениях с братьями – Григорием и Петром у Мишки Пряслина-Лаврова не всё просто. Заставив братьев учиться, он потерял с ними связь на целых 20 лет, а когда с ними встретился, то преодолеть эту нишу разлуки было уже невозможно. Брата Григория учёба сделала инвалидом, а средний брат Пётр возненавидел Михаила за то, что тот когда-то отправил его в город. И тогда Григорий и Пётр, узнав о том, что их старший брат отвернулся от их любимой сестры Елизаветы, ещё больше возненавидели Михаила…
Конфронтация главных героев, противоречия, возникающие между ними, есть не что иное, как непростой поиск истины, где добро и сострадание – основа основ. И Лиза Пряслина, как несущая в своей душе святость и истинное человеколюбие, есть воплощение этой добродетели не только в пряслинской семье, но и в самом Пекашине. К ней тянутся люди, и она одаривает их добром. Она не может жить в тёмном мире зла и душегубства, это не её мир. А её гибель – есть вызов обществу, вызов брату Михаилу, – если не будет таких, как Лиза Пряслина, мир погибнет, ибо только добро правит миром.
Потрясающая эмоциональная игра Татьяны Шестаковой глубоко взволновала Фёдора Абрамова. К этому времени спектакль «Дом» уже шёл на сцене Ярославского драмтеатра, и Абрамову действительно было с чем сравнивать. «Таня – чудо! Ярославская Лизка поразила меня, но эта и ярославскую за пояс заткнула. Всё первое действие сидел с мокрыми глазами», – запишет Абрамов в своём дневнике 18 апреля 1980 года после финального репетиционного прогона спектакля на сцене МДТ.
«По-моему, это хороший спектакль, – годом позже скажет о «Доме» Фёдор Абрамов на встрече в концертной студии «Останкино», – боевой, гражданский, оптимистический, насыщающий зрителя жизнелюбием и желанием бороться за добрые дела. Артистка Евдокия Быкова очень хороша. Но совершенно удивительная, ну просто заново родилась талантливейшая артистка – это Татьяна Шестакова, исполняющая роль Лизы. Я её без слёз, без какого-то эмоционально повышенного состояния просто смотреть не могу».