Публикация «Чем живём-кормимся?» в «Пинежской правде» ещё застанет Абрамова в Верколе, и даже в день своего отъезда – 24 августа – он всё же примет участие в его обсуждении на специально созванной по этому поводу сессии Веркольского сельского совета.
Сохранилась стенограмма того обсуждения. Сорок человек присутствующих, повестка дня, протоколирование – всё как положено. Выступающие сменяют один другого. «…Общий тон: надоть, надоть (в духе Сусы-балалайки), и ничего конкретного. Благодарили меня, одобряли письмо, но все в один голос: самим веркольцам не справиться, нужен “барин”», – с нескрываемой долей обречённости запишет Абрамов в своём дневнике общее впечатление от того собрания.
14 сентября новый разбор «Письма землякам», но уже на веркольском партийном собрании. И, как итог, несколько подытоживающих статей всё в той же «Пинежской правде». И всё.
И чем дальше уносило время от того дня, когда «Пинежская правда» напечатала абрамовское воззвание, в сущности, ко всей России, на родине Абрамова о «Письме землякам» стали потихоньку забывать, вернее, будет правильнее сказать – не вспоминать. Конечно, на ленинградский адрес писателя с регулярным постоянством продолжали поступать восторженные отзывы читателей о «Письме…», среди них попадались и письма с Архангелогородчины. Схлынувшая пена пустой говорильни по поводу «Письма…» ещё больше обнажила людскую пассивность и нежелание прислушаться к абрамовскому «жить по совести с позиции гражданской активности». И это очень больно ударило по Абрамову, по его вымученной душе, наполненной тревогой за судьбу русской деревни. «Письмо…», не потерявшее своей внутренней силы и актуальности и в последующие годы, станет для Абрамова при его жизни, по сути, погибельным. А его огульная критика в одном из декабрьских номеров «Правды» 1979 года ещё больше усилит чувство непонимания.
Ситуация с «Письмом…» «похоронит» многие события тех последних месяцев уходящего 1979 года. И даже поездка на острова Соловецкого архипелага, которая состоялась летом, уже не будет казаться такой яркой. Не принесёт душевного равновесия и относительное разрешение вопроса с новой квартирой на Петровской набережной в Морском доме, в самом центре Ленинграда, с видом на Летний сад, Зимний дворец и красавицу Неву.
10 февраля 1980 года в своём дневнике Фёдор Абрамов запишет: «Три месяца не жил, а чах. Не было сил, стенокардия, настроение – в могилу ложиться».
И всё же, написав это абсолютно бескорыстное, но очень требовательное воззвание к человеческой совести, Фёдор Абрамов в душе надеялся, что его голос в первую очередь будет услышан на родной земле, и ждал не обсуждений статьи в рабочих коллективах, а прежде всего конкретных дел. Но, увы, этого не произошло. На абрамовское «Письмо землякам» не откликнулась даже «Правда Севера». 5 декабря 1979 года Фёдор Абрамов с горечью напишет Григорию Александровичу Рябову: «Ты спрашиваешь меня: почему молчит “Правда Севера”? А всё из-за той же самой пассивности земляков, о которой я говорю в своём “Письме”. Ничто не тревожит её, вот и молчит».
Всё то, что Фёдор Абрамов высказал в «Письме землякам», он не единожды повторит на встречах с читателями, с высоких трибун писательских съездов, до конца своей жизни оставаясь честным и верным своему слову.
28 февраля 1980 года указом Президиума Верховного Совета СССР Фёдор Абрамов будет удостоен самой высокой награды страны – ордена Ленина. Так государство отметило шестидесятилетний юбилей писателя. А ещё были десятки телеграмм, поздравления, торжество в Ленинградском доме писателя и официальный банкет в гостинице «Европейская» – рутина обязывающих торжеств, доставивших немало хлопот, но без которых было нельзя обойтись.
«Мамониха»
Войти в рабочее состояние, скинуть груз юбилейной суеты помогла работа над повестью «Мамониха», к которой Фёдор Абрамов приступил в начале марта, едва приехав в Дом творчества «Комарово». За два месяца новая повесть была готова в чистовом варианте и уже в сентябре того же года опубликована в журнале «Нева».
Судьба повести, задуманной Фёдором Абрамовым в начале 1970-х годов, складывалась непросто: почти десять лет она существовала в виде разрозненных черновых записей. Почему Абрамов не спешил?
Нельзя сказать, что был задуман сложный сюжет, скорее наоборот. Но её внутреннее содержание должно было иметь глубокое социальное звучание. «Мамониха» – это не только философское повествование о судьбе деревни, размышление о её будущем, но это ещё и драма, рождённая в авторской душе.
Уроженец деревни Мамониха Клавдий Иванович Сытин после долгой разлуки с родиной приезжает вместе с женой Полиной и сыном Виктором проведать уже пустующий, фактически брошенный родительский дом, который построил его отец, погибший на войне (звезда на углу дома тому напоминание).
Улица уже давно заросла бурьяном, и только один дом на ней жилой – изба бабки-знахарки Сохи-горбуньи, у которой «всю жизнь лешаки да бесы служат, вся погань, вся нечисть у ей на побегушках» и которая впоследствии спасает от смерти тяжело заболевшего сына Клавдия Ивановича – Виктора.
Многие дома в Мамонихе уже проданы, а некоторые и вовсе идут на распил – на дрова. Тётка Клавдия Ивановича, Груня, предлагает племяннику побыстрее дом свой продать, «покудова пастухи да охотники не спалили». Продать дом на дрова Клавдию Сытину предлагает и его давний знакомый Генка, по прозвищу Геха-маз, осевший в соседней деревне Рязаново, где выстроил себе большой дом, ездивший на огромной машине «МАЗ» (оттого и прозвище) и живущий на широкую ногу, в полном достатке, что и «раскулаченные… – голяки против его».
Несколько дней прожил Клавдий Сытин в родительском доме, вспоминая прошлое. И в конечном итоге, мысленно сославшись на неустроенность быта (далеко за хлебом ходить, крыша худая, комнаты дождём залило), решает покинуть Мамониху, обратившись за помощью к Гехе-мазу, неожиданно к нему заглянувшему. Отъезд Клавдия Ивановича был настолько поспешным, что больше «походил на бегство». Даже с бабкой Сохой не простился. Уехал, но отцовский дом так и не продал. Больше того, уехал с мыслью не поддаваться уговорам и «любой ценой отстоять отцовский дом». Именно так заканчивается повесть в последнем прижизненном авторском варианте 1982 года.
Эта многообещающая концовка родилась уже после того, как повесть была опубликована в «Неве». Автор, отказавшись ставить точку в судьбе дома, наводит читателя на мысль, что, может быть, Клавдий Иванович вскоре вернётся. Или, спустя время, хозяином дедовского дома станет Виктор. Такой яркий мосток надежды в будущее.
В какой-то момент Фёдор Абрамов вовсе хотел отказаться от написания «Мамонихи», и лишь определённые обстоятельства, и прежде всего поездки по Нечерноземью и по родному Пинежью, заставили его вновь приступить к дальнейшему осмыслению сюжета. Наверняка продолжению работы над повестью поспособствовало и «Письмо землякам».
Читая «Мамониху», нетрудно заметить, что главный герой вовсе не Клавдий Сытин и уж, конечно, не Геха-маз, а сама Мамониха – заброшенная деревня, где лишь дом бабки Сохи ещё теплит в себе человеческую жизнь, но и она, как догорающая, оплавившаяся свеча, скоро затухнет. Впрочем, о центральном сюжетном звене говорит и само название.
О гибели русских деревень, вдруг в одночасье ставших неперспективными, – вот о чём последняя повесть Фёдора Абрамова, вот о чём его помыслы, душевные страдания и сердечная боль. Ведь деревня для него – это не только деревянные избы и особый уклад жизни, это прежде всего живой организм, особая, складывавшаяся веками культура бытия, в основе которой лежит та самая коллективная сознательность, о которой он не уставал говорить в своих произведениях.
И если в «Прощании с Матёрой» Валентина Распутина деревня гибнет под натиском технического прогресса, сотворённого руками человека, то в «Мамонихе» её погибель происходит от того, что человек просто бросает её на произвол судьбы, не желая работать на земле.
Мамониху по-своему губят и Клавдий Иванович, уезжающий из неё, и Геха-маз, распиливающий и продающий на дрова брошенные дома. Ни тот ни другой не держатся за Мамониху. И лишь одна бабка Соха, как образ уходящего прошлого деревни, доживает в ней, и читатель понимает, что без этой старухи умрёт Мамониха.
И в то же время предприимчивый Геха-маз, чьими руками уничтожаются в Мамонихе дома, – крепкий собственник, с большим хозяйством, да к тому же работающий на селе механизатором. И если Клавдий Сытин расстался с деревенской жизнью, то Геха-маз, по сути, наслаждается ею. Любит или не любит он деревню – это другой вопрос, но то, что он там живёт и умело работает, даёт повод жителям Рязанова ему завидовать. Есть ли противопоставление Гехи-маза Клавдию Сытину? Безусловно, и в этом его привлекательность. Как и Егорша в «Братьях и сёстрах», так и Геха-маз в «Мамонихе» для Фёдора Абрамова не отрицательный герой, а предприимчивый и весьма сообразительный человек. Но сказать, что автор восторгается и благословляет таких «гех» на жизнь в деревне, на селе, тоже нельзя. По сути, Геха-маз олицетворяет у Абрамова образ сосредоточенного на своём благе индивидуалиста, ничего вокруг себя не видящего и ничего не желающего, кроме заработка любым способом. Геха отвергает всё, что связано со стариной, он не видит её, он давно через неё перешагнул.
Почти сразу же после публикации «Мамонихи» в ряде критических статей Фёдора Абрамова тотчас обвинили в поверхностном обобщении житейской правды, бытовизме, в том, что впал в натурализм и в бесплодную описательность, пропустил социально значимые обстоятельства, поддался простой назидательности.
И, конечно же, бельмом в глазу для ряда критиков прежде всего стал именно образ Гехи-маза.
Павел Унышев, автор статьи «Правда бытия», опубликованной в газете «Правда» 11 июля 1981 года в разделе «Литературное обозрение», пишет:
«Проблемы нечернозёмной деревни, так остро поставленные в талантливых книгах Ф. Абрамова, В. Белова, других писателей, проблемы, о которых шла речь в докладе Л. И. Брежнева на XXVI съезде КПСС, волнуют всех. Взволнованно рассказывается о них и в повести “Мамониха”. И всё же по прочтении возникает чувство некоторой неудовлетворённости. Что могло в повести так привлечь критику? Ответ тут же: весьма неодобрительная обрисовка Абрамовым Гехи-маза, что “белокаменный” дом отгрохал, сад завёл и пасеку… Чересчур собственнические ухватки Гехи. Так, может, не стоит изображать таких Гех и ему подобных, которые крепко держатся на земле, как накопителей и вообще героев резко отрицательных? Может, стоит на них взглянуть более диалектически? Как то, кстати, и предполагает сегодня партия, отнюдь не выступающая против того, чтобы современный сельский житель имел и дом хороший, и живность разную, и приусадебный участок с добрым прибытком».