Саша действительно, с февраля 1961 года немного поработав учеником токаря на одном из воркутинских заводов, поступил в горный техникум, правда, не в Никополе, а у себя в Воркуте, но вскоре, оставив его, вновь вернулся на завод к токарному делу.
С середины 1960-х переписка Абрамова и Кашиной оборвалась. Состоялась ли до этого момента встреча Фёдора Абрамова с Сашей? Вероятно, нет. Скорее всего, это и стало причиной того, что он перестал писать, сочтя это ненужным, ведь Нина не сдержала своего слова и не допустила их встречи с Сашей, когда тот стал «совершеннолетним юношей».
Ну а сам Фёдор Абрамов с годами всё же сумел спрятать мысли о Саше как о сыне в потаённых закрайках своей души и больше к этой теме не возвращался. Правильно ли он сделал? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. А уж за Фёдора Абрамова тем более.
Больше десятка лет в неизвестности друг о друге. И вот последнее письмо от Нины от 30 декабря 1976 года, больше похожее на исповедь. В нём она сообщит, что в январе 1977 года её внучке Оле, дочери Саши, исполнится 12 лет. Заметьте, читатель, своей внучки, но не внучки Фёдора Абрамова, о рождении которой в 1965 году ему даже не сообщили.
«Здравствуй, Фёдор!
Сегодня мне приснился сон, как будто я была в Кисловодске и забыла взять с собой твой адрес и не могла написать тебе письмо, а проснулась и у меня была полная возможность сделать это, так что ты не очень огорчайся. Жизнь очень сложна, сейчас вспоминаю, как прочитанную книгу. <…>
Всю прелесть жизни я находила в труде, учёбе. Я целиком и полностью, помимо своей основной работы гл. бухгалтером, была загружена профсоюзной и партийной работой в коллективе.
И вдруг всё оборвалось…
В декабре 1973 г. похоронила мужа, а в апреле 1974 г. по льготам Крайнего Севера вышла на отдых и переехала с мамой в Тулу.
Воркута построила кооперативный дом, но мне в Туле очень не нравится вода, и я большую часть времени нахожусь на Украине у тёти, и у меня здесь много двоюродных братьев и сестёр.
А свою сестру Надю я похоронила в Воркуте 28/III–1976 г.
Я счастлива, что у меня хорошие дети – очень чуткие и нежные к нам. В 1976 году пришлось быть у них дважды.
К 8 марта дети прислали мне путёвку, и в апреле этого года я была в Кисловодске. Дети здоровы, работают.
У Саши одна дочь – Оля. 25/I–77 г. ей будет 12 лет, так что я давно бабушка. Вспоминаю, как меня в санатории Кисловодска поздравляли с этим жизненным титулом. Вот так и живём.
Тула мне нравится своей близостью к Москве и прямыми поездами на юг, но присматриваюсь, возможно, произведу обмен квартиры. Квартира большая, 58 кв. м, 4-й эт., а сколько придётся жить, неизвестно. Ну вот, пожалуй, и всё. Передавай привет Люсе.
Если можешь, напиши мне, как твоё здоровье, над чем работаешь, как Мария, Василий и Уля? Только пиши без всяких крайностей, а то может мама прочитать.
С приветом, Нина.
300039, г. Тула-39, Макаренко, 13… Кашиной Н. А.
P. S. Хотела положить фотографии, но в конверт не вмещаются».
Ответил ли Фёдор Абрамов на это письмо Кашиной, мы не знаем. Да и так ли это важно?
Последние годы жизни Фёдор Александрович поддерживал очень крепкие дружеские отношения с сыном Нины Александром. Всегда был отзывчив на его просьбы, помогал добрыми делами, и Саша отвечал ему взаимностью. Его письма Абрамову были наполнены искренней добротой к дорогому Фёдору Александровичу (именно так Саша называл Абрамова в своих письмах), а заканчивались словами «Ваш Саша». В письмах неизменно был «поклон Людмиле Владимировне, Галине Михайловне» и «привет от мамы».
И кончина Фёдора Абрамова была для Саши таким же горем, как и для всех тех, кто его знал и любил. Как и его мать, Саша успел проститься с Фёдором Абрамовым в Ленинградском доме писателя. Но на похоронной процессии в Верколе он не присутствовал.
Можно было бы вовсе не раскрывать перед читателями эту страничку биографии Фёдора Абрамова, надёжно скрыв её в море житейского и творческого архива писателя. Но были бы мы тогда честны перед самим Фёдором Александровичем, сохранившим для нас эту переписку? Наверное, нет. Ведь истина, и так всегда считал Абрамов, превыше всего.
И всё же думы о сыне будут жить в душе Фёдора Абрамова всю жизнь. Это будет его личная боль, его крест, его надежда. Зимой 1974 года в своём дневнике он сделает такую запись:
«У меня нет сына. Моё дерево бесплодно. От него не пойдут молодые побеги. Но появится же однажды мальчик в Верколе, который с изумлением скажет: вот здесь он жил, вот здесь он ходил, вот здесь он купался… И для этого мальчика я, быть может, стану больше, чем породивший его отец».
Что имел в виду Фёдор Александрович, записывая такие строки?
О каком мальчике были его помыслы?
И вообще, почему появилась такая запись?
«Не судите, да не судимы будете», – гласит одна из главных библейских заповедей.
На эти вопросы мог ответить только сам Фёдор Абрамов. Впрочем, он уже сам нам на всё ответил.
Часть 13. «Достоевский – мой любимый писатель…»: Два Фёдора – связь эпох
Предчувствую, что кто-нибудь из читателей непременно вспыхнет нелестным словом в адрес автора, упрекнув: мол, нашёл, с чем сравнивать! И всё же предложу не горячиться, ибо сравнение не такая уж плохая вещь, если желаешь познать дедукцию в слове.
В письме Фёдору Абрамову, написанному 1 февраля 1961 года, его давний знакомый Иван Фролов дал весьма занимательную «классификацию писателей», опровергнуть которую очень сложно:
«Есть две категории писателей. Одни, уважая читателя, считая его равным, стараются быть немногословными, пишут так, чтобы заставить читателя думать вместе с автором. Другие, считая себя очень умными, рассчитывают на дураков, боятся, чтобы их не поняли превратно, и размусоливают на несколько страниц так, где можно сказать несколькими словами. А читатель дураком считать себя не хочет… Есть ещё одна категория писателей-эстетов, которые пишут на избранных… и бог с ними. Пусть пишут… Но кто их читать будет? “Избранных”-то не так уж много».
Из текста нетрудно догадаться, к какой категории писателей причислял автор письма своего друга.
Вдумчивому читателю во все времена было свойственно анализировать, сопоставлять, мыслить над текстом, искать в нем «похожести» с прочитанным ранее. И в ответ на вопрос: «Где же я это всё читал?» – вспоминаются писательские имена, чьи произведения ярче запечатлелись в сложном лабиринте памяти. Да и так называемый «литературный центризм», который никто ещё не отменял, подталкивает к этому.
Однажды Фёдор Абрамов получил довольно необычное письмо. Оно было написано 6 ноября 1978 года студенткой Йенского университета, что в Германии, Верой Нагель, которая, прочитав что-то из абрамовского, не скрывая своего любопытства, спрашивала у писателя: «Когда я читала Ваши книги и рассказы, мне казалось, что Вы продолжаете великие традиции писателей 19-го века. А можно узнать, каких именно?»
Что Фёдор Абрамов ответил Вере Нагель на нестандартный для себя вопрос, мы не знаем. Вряд ли он мог указать на кого-либо из представителей «золотого века литературы».
И всё же студентка из Германии, читая произведения Фёдора Абрамова, смогла разглядеть ту грань литературного слова, которую многие исследователи его творчества не замечали как при жизни писателя, так и после. Читательскую интуицию не обманешь!
И вправду, интересное сопоставление: Фёдор Абрамов и писатели XIX века. Есть ли связь?
Отметим, что действительно находились читатели, кто видел в произведениях Фёдора Абрамова не только гоголевскую нотку, но и чеховский почерк, как, к примеру, автор одного письма, пожелавший остаться неизвестным:
«Большое спасибо Вам за созданные Вами произведения! Мне хочется сравнить впечатления от них с теми, которые возникают при чтении рассказов А. П. Чехова. Вы, как и А. П. Чехов, создаёте своих героев в полном соответствии с правдой жизни, освещаете их поступки и действия…»
Или же Иван Фролов в уже упомянутом письме признавался, что, прочитав в сборнике «Безотцовщина» рассказ «Однажды осенью», «несколько раз ловил себя на мысли – кто автор? <…> Такую отшлифовку каждой фразы я уж давно не встречал. Ты уж прости меня – Чехова вспомнил…».
Уже хорошо известная нам поклонница абрамовского таланта и его давняя знакомая писательница Вера Бабич, прочитав «Пути-перепутья», писала:
«Какое сильное впечатление. Это сделано по-толстовски. У Л. Толстого учился ты мыслить, вероятно!»
А вот читатель Николай Лобаничев, даже отвергнув связь с Шолоховым, увидел в абрамовской прозе отголоски пушкинского слова, о чём прямо написал в письме 24 марта 1969 года:
«Я всё думал: у кого же Вы учились? Ни Толстым, ни Буниным, ни Шолоховым не пахнет, ни А. Толстым (у него яркость масляных красок). И решил, что Ваш язык ближе всего к прозе Пушкина».
Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов, Шолохов… И чью только классическую школу письма не видели читатели в абрамовском слове! Но никто из них не попал в точку! Может быть, и был близок, а вот угодить в самую сердцевину всё же не удалось! Впрочем, и сам Фёдор Абрамов на этот счёт больших подсказок не давал. «По духу творчества мне близок и дорог всякий талантливый писатель, – скажет он однажды. – Пушкин – это бог. Но я не могу и без Гоголя, не могу и без Лермонтова, Толстого, Достоевского, хотя много у них и не принимаю».
И вот однажды в беседе с Ксенией Гемп Фёдор Абрамов откровенно признался:
«Не было у нас глубже писателя, чем Достоевский Фёдор Михайлович. Причём глубина у него не только в поступках, хотя и в поступках его глубина. Вспомним хотя бы его поведение во время публичной казни, на каторге и ссылке. Проникновение, необычайно глубокое проникновение в душу человека. Причём неотделимы разум, душа и сердце. Я и сам не очень представляю, что такое душа и сердце. Это что-то очень внутреннее. А разум я представляю ясно. У Достоевского – проникновение и в разум, и в сердце, и в душу. Это не у всех бывает. Некоторые принимают разум, некоторые – душу и сердце.