– А Вы что принимаете? (спросил у Гемп)
– Совесть.
– Да, я забыл сказать это. А как Вы понимаетеого разум и совесть?
– Отложим пока душу и совесть. Это необычная интуиция у Достоевского – сердце и душа. Такой я не знаю ни у одного писателя.
– А вот совесть – как Вы это понимаете?
– Это столкновение.
– Я ждал, что Вы это ответите. А душа и сердце?
– Я не могу объяснить.
– Я объясню: это то, что просмотрено и разумом, и совестью.
Это глубочайшее суждение у него о Достоевском. Обычно говорят, что разум у Достоевского силён, а совесть – это лабиринт, в котором он и сам не может найти правильную дорогу. А Фёдор Александрович сказал, что в “Преступлении и наказании” найдена, наконец, дорога. Это и есть душа и сердце»{44}.
Сравнение и уж тем более перекидывание мостков в оценке того или иного литератора – неблагодарное дело. И всё же во всём многообразии литературных дарований XIX века «соседство» прозы Абрамова с прозой Достоевского действительно очевидно и достоверно. И если у Абрамова от Шолохова – ясность слова, то от Достоевского – свет души в слове! Через прозу Фёдора Достоевского дышит эпоха. То же самое мы чувствуем и после прочтения творений Фёдора Абрамова. Два писателя разных эпох, но оба очень тонко умевшие слушать человеческую душу, а вместе с ней и сердце, понимая при этом ещё и разум. Они всей силой таланта будили Человека в человеке.
Фёдор Достоевский родился в 1821 году в Москве на Новой Божедомке в Мариинской больнице для бедных, Фёдор Абрамов – в 1920 году в бедной крестьянской семье в деревне Веркола, на Русском Севере, в краю северного сияния и долгих зим. Их даты рождения разделил целый век, но для них обоих безгранично родным стал город на Неве, который и для того, и для другого был просто Питером. Именно в Питере зародилась их литературная молодость, и именно тут появились на свет их главные произведения.
Достоевский умер в 1881 году в возрасте шестидесяти лет, абрамовский век – 63 года. И тут почти на равных!
Они оба, пусть при разных обстоятельствах, чувствовали дыхание смерти, её поступь.
«Вы видели когда-нибудь лицо приговорённого за минуту до удара гильотины, когда он ещё на эшафоте стоит, перед тем как ложиться на эту доску?.. Кто сможет о том, что внутри у него происходит, поведать?.. Сам помилованный лишь в последний миг – и то едва ли… По себе сужу…» – пишет Фёдор Михайлович в своих дневниках. Достоевский, которому довелось стоять на эшафоте, мог. Мог и Абрамов – гильотина смерти, не сработавшая осенью 1941 года, нависала над ним всю жизнь.
Они оба в своих произведениях взывали к человечности, совести, разуму. И в выражении Достоевского – «Казнить у нас в России любят за вечное, всечеловеческое, верховное право свободной совести» – отразилась вся судьба Фёдора Абрамова, его земной крест, с которым он шёл по жизни, ни разу не уронив его.
Произведения обоих писателей какой-то период были под запретом, но только в небольшой разнице во времени: Достоевский после ухода в иной мир (Максим Горький прямо называл Достоевского национальным врагом), Абрамов же ещё при жизни попал в ранг недозволенных к публикации.
Гуманистический пафос любви к живому, прославление человека, не сломавшегося под тяжестью жизненных обстоятельств, – вот лейтмотив всех произведений Достоевского и Фёдора Абрамова. Вот что их связывает!
9 ноября 1971 года в Ленинградском доме писателя им. Вл. Маяковского состоялся торжественный вечер, посвящённый 150-летию Фёдора Достоевского. Среди присутствующих были доктор филологии Борис Бурсов, научный сотрудник Литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского в Кузнечном переулке Нина Перлина, артист Георгий Тараторкин, блестяще сыгравший Раскольникова в фильме «Преступление и наказание», и многие другие, кто так или иначе был связан с творчеством Достоевского. Особое внимание на вечере было приковано к правнуку писателя Дмитрию Достоевскому, молодому человеку, которому на тот момент ещё не было тридцати лет. Вёл вечер писатель Глеб Горышин. На это торжество был приглашён и Фёдор Абрамов.
Фёдор Абрамов на том вечере выступал долго и, как всегда, очень экспрессивно. Его не обрывали, слушали затаив дыхание. Он говорил о времени Достоевского, о его особой манере письма и, конечно же, искренне признавался в своей любви к Фёдору Михайловичу.
Уже спустя несколько дней, 16 ноября, Фёдор Абрамов, памятуя о вечере, запишет в дневнике:
«Жизнь всё-таки берёт своё. И доказательство тому – юбилей Достоевского. Давно ли ещё имя Достоевского было под запретом, его предавали анафеме во всех журналах и со всех кафедр, а сегодня Достоевский – гордость России, и в президиуме восседают члены Политбюро.
Бунин, Андреев, Достоевский… Три писателя, отвоёванных у реакции. Плюс к тому Булгаков и частично Платонов».
«Достоевский – мой любимый писатель. Я его почитаю. Это мыслитель глубочайший. И в отношении разума, и в отношении совести. Никто не затронул так вопроса совести, как Достоевский, даже Лев Толстой», – признается однажды Фёдор Абрамов на одной из читательских встреч.
Фёдор Абрамов был прав: понятие совести, как и понятие страдания, было для Фёдора Достоевского не просто культовым в его творчестве, а самым что ни на есть определяющим началом, впрочем, как и для самого Абрамова, чьи произведения переполнены людским горем.
Как и у Фёдора Достоевского, в произведениях которого, будь то «Бедные люди», «Преступление и наказание», «Подросток» или «Братья Карамазовы», царит философия мировоззрения самого автора, в абрамовских «Братьях и сёстрах», в его повестях и рассказах и, конечно же, лишь малой частью в состоявшейся «Чистой книге» красной нитью протянута его, абрамовская, жизненная философия, которая брызжет неукротимым фонтаном из уст Мишки Пряслина и его сестры Лизы, Егорши Ставрова и Подрезова, Махоньки…
Но ещё более открыто она выложена в дневниках, которые и Достоевский, и Абрамов вели всю свою жизнь, занося туда самое сокровенное, и которые до настоящего времени с должным вниманием ещё не прочитаны.
У героев произведений Фёдора Абрамова, как и у персонажей Фёдора Достоевского, есть глубокая внутренняя самостоятельность, глубокая сила убеждения в правоте своих действий.
Для Достоевского и Абрамова нет отрицательных героев, и провозглашение ценности личности – вершина человеколюбия этих двух истинно великих писателей. Умение ёмко и убедительно показать своего героя не только как отдельно взятую личность, но и в общем контексте, не потеряв при этом с ним связи, – вот эталон мудрости достоевско-абрамовской прозы, её главный стержень. Оба автора обладают умением мыслить с позиции своего героя, говорить его голосом.
«Мне Достоевский и Абрамов нравятся больше, чем, скажем, Тургенев и Толстой», – сказал в беседе с автором книги актёр Игорь Скляр. А на вопрос «почему» сразу ответил: «Они одновременно вошли в мою жизнь. Но эпический размах Абрамова намного больше, чем у Достоевского. Да и жизнь у него совсем другая, нежели у автора знаменитых “Братьев Карамазовых”. Но и того, и другого связывает гармония жизни. Достоевский и Абрамов есть сила. И когда Фёдор Абрамов пришёл в литературу, первым силу его слова почувствовал не кто иной, а именно Шолохов».
Гармония жизни в произведениях этих двух писателей крепко связана с их душевной привязанностью к своим героям. Все герои ими любимы: и князь Мышкин в «Идиоте», и Егорша в «Братьях и сёстрах», и Раскольников в «Преступлении и наказании», и Алька в «Альке»… Все они принадлежат миру автора, который, рисуя их образы, тем самым передаёт собственную картину видения мира. И если и приходится судить кого-либо из героев, то это делает не сам автор, а жизнь, как это, например, случится в отношении Егорши или Раскольникова.
Произведения Фёдора Абрамова никак нельзя назвать идеологическими, и даже для старого коммуниста Калины Ивановича идея эпохи всего лишь фон, на котором прописанный автором образ высвечивается ещё ярче и колоритнее.
Для Абрамова, как и для Достоевского, очень важно, как их герои ощущают мир, в котором живут, и кем они сами в этом мире являются. В то же время в созданных героях проступает жизненная позиция обоих авторов, поэтому их поступки в канве сюжетов сопряжены и с реальной действительностью.
Как и Достоевский, Абрамов не только слышит своих героев, разговаривает с ними, но и понимает их. Он как бы играет с ними, позволяя приподняться над тем временем, в котором они живут, даёт им возможность взглянуть на окружающий мир и живущих рядом людей иначе. Возможно, в этом и есть особенность драматургии Фёдора Абрамова, выросшая на его безграничном милосердии, уважении к личности. То же самое мы видим и в произведениях Фёдора Достоевского.
И у Достоевского, и у Абрамова авторское слово не противостоит речи героя, гармонично звучащей в общем контексте.
«При полном реализме найти в человеке человека, – запишет Достоевский. – Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой»{45}.
Вот оно, изображение всей глубины человеческой души при полном реализме. Кто поспорит, что у Фёдора Абрамова не так?! Бескорыстие Раскольникова в убийстве старухи-процентщицы и отношение Мишки Пряслина к Лизе в «Доме»…
Все главные герои Достоевского и Абрамова абсолютно бескорыстны, потому что ими владеет внутреннее созерцание восприятия действительности. И это бескорыстие не является объективной чертой их характера – они действительно так живут.
И вот тут-то нужно хорошо понимать, что ни Достоевский, ни Абрамов никогда не создавали своих героев из ничего. Они находили их в реальной жизни, поэтому наличие определённых прототипов в произведениях этих двух великих мастеров не случайность, а полная закономерность!
Поразительно, что истина в слове Достоевского и Абрамова проступает даже в тот момент, когда они оба живописуют сны своих героев. Наверное, нет более яркого писателя, чем Достоевский, в произведениях которого описание сна является ключевым моментом в описании события: сны братьев Карамазовых, Раскольникова, князя Мышкина…