Я приехал в Саратов один, на месяц. Если тебе не противно меня видеть, скажи Мише или напиши и передай ответ с ним. Я приду к вам с радостью, п [отому] что в моем отношении к тебе и к Наталье Ивановне никаких перемен не произошло. Я люблю и уважаю вас по-прежнему.
Г [еоргий] Федотов.
Ед. хр. 21. Л. 49.
В заключение хотелось бы привести стихотворение Г. П. Федотова под названием «Мадонна», посвященное Т. Ю. Дмитриевой:
Сотворивши мир наш тленный
В день рожденья человека
Бог закон свой неизменный
Дал отныне и до века.
«Каждый юноша, — сказал он, —
В час, когда по воле Бога
В сердце, тронутом любовью,
Вспыхнет жгучая тревога,
Завоюет пусть девицу
И посадит птичку в клетку;
Пусть брюнет возьмет блондинку,
А блондин возьмет брюнетку.
Пусть ее целует в губы,
Пусть цветы дарит невесте,
В честь нее стихи слагает
И детей родит с ней вместе».
Исполняя волю Бога
От Севильи до Гренады
И на всем далеком свете
Раздаются серенады.
Яго любит Изабеллу,
А Альманзар донну Клару.
Поцелуи и объятья,
Мандолины и гитары.
В серебристом блеске ночи
Под луной мелькают тени…
Томной влагой блещут очи,
Слышны вздохи привидений…
О, любовь! В сердца людские
Ты вселяешь дух отваги
В честь тебя на поединках
С грозным блеском гнутся шпаги.
В честь тебя пивные кружки
Разбиваются в трактире…
Как прекрасно все ведется
В нашем славном, старом мире…
Только сумрачный Фернандо
Волю неба презирает.
Он один во всем Мадриде
Дев и женщин не ласкает.
Молчалив и бледен бродит
Днем по улицам Фернандо
И детей порой пугает
Блеском глаз своих безумных.
На красавиц чернооких
Он не хочет бросить взгляды, —
И они, смеясь, болтают,
Что он выходец из ада.
Но едва покровом ночи
Мир оденется бесшумно,
В своей спальне одинокой
Запирается безумный.
Светом розовым лампады
Стены голые облиты…
На полу алтарь поставлен —
Глыба красного гранита.
А на нем стоит мадонна —
Беломраморная дева,
Златокудрых херувимов
Божество и королева *)
*) Отблеск пурпурный трепещет
На устах ее играя,
И колеблется мадонна,
Улыбаясь, как живая.
И у ног ее Фернандо
Бьется с дикою тоскою,
Обнимая белый камень
Святотатственной рукою.
Шепчет клятвы и проклятья
Вместе с жаркими мольбами,
К краю каменного платья
Прижимается устами.
И от губ его, горящих
Чувств дыханием мятежных,
Остаются капли крови
На каменьях белоснежных…
И когда, в конец измучен
Сверхъестественным страданьем,
Он без чувств лежит в экстазе
На полу пред изваяньем,
Чудо, мрамор оживает,
И, согрета теплой кровью,
Бледно-розовая дева
Дышит негой и любовью.
Счастьем, людям недоступным
Упоен Фернандо сонный,
И до утра ночь проводит
Он в объятиях с мадонной[66].
Вот что пишет о возникновении этого стихотворения сам Георгий Петрович в своих «Письмах-исповеди»:
«Через год Жорж все-таки влюбился. В их отношениях не настало ни малейшей перемены. Они только стали говорить на такие темы (этич [еские]), к [отор] ых прежде не касались. Если бы ей теперь сказали, что ее кузен чувствовал к ней какую-то нежность, она никогда не поверила бы. Жоржик страшно боялся выдать чем-л [ибо] свою тайну, чтобы не расстроить их дружбы. И его мучило желание сказать ей. Однажды он написал ей анонимное страстное письмо, изменив свой почерк. Это было преступление. На другой день она показала ему, как товарищу, это глупое письмо и недоумевала, откуда оно. Ему было мучительно стыдно. Он был достаточно наказан. В Петербурге он стал забывать ее.
Тане первой он сказал: „люблю“; но если бы она этого не хотела, она никогда не услышала бы от него. Его любовь к ней началась так же несмело, застенчиво. Но она развилась, переросла ту грань, к [отор] ая отделяет одинокие мечты о любви от признания и взаимности; поэтому я смею назвать ее моей первой любовью. (л. 50 об.)
Со времени своего первого детского увлечения, Жоржик так мало исправился, что писал стихи и Тане, хотя не имел никаких поэтических талантов и знал это. — Писал, правда, редко. Но маршируя одиноко по ночам трудно удержаться от искушения. Так он сочинил „Мадонну“. Однажды у него явилась фантазия. О, если бы Таня была статуей св. девы, а он христианином! Она так высоко над ним, его обожание так чисто. Он молился бы ей… И вдруг его посетила грешная мысль. Католики на юге в свое поклонение Марии вкладывают столько страсти, почти плотской. И искушение одолело. Кровавыми поцелуями он оживил свою Мадонну. Оживил, и сказал себе. Нет, это не Таня. Я никогда, никогда не посмел дать ей страстного поцелуя. Она выше моей Мадонны.
А жаль, что Жорж не умел писать стихи. Его „Мадонна“ была плохим переводом с хорошего оригинала. Он узнал и оригинал. Это был, конечно, Гейне[67]. Хотя он не читал его два года, но чудный Генрих так слился с его душой, что сквозил почти во всех его смутных ощущениях.
И Таня могла думать, что Жорж забыл ее в это лето! Но он так мало писал ей: кажется два раза. Почему? Ему казалось, что между ним и Таней лежит невысказанная тайна. Он постоянно носил ее с собою. Кроме нее, все, что он мог написать ей, было так пусто, так лицемерно: точно он лгал, скрывая. А этой тайны он не мог коснуться, — к счастью. Ты знаешь, что смелость и натиск никогда не были его добродетелью. Таня писала ему больше: о своих путешествиях, о кабанах, к [отор] ые собирались в горах вокруг костра, об этих удивительных людях, к [отор] ые живут на Перевале. Но самого главного она не сказала, да и не могла сказать: о тех отношениях, к [отор] ые связывали ее не с перевальцами вообще, а кое с кем из них. Незадолго до нашего последнего прощания ты говорила мне, что скучала в Гел [енжике] о своем Жоржике. Не знаю, м [ожет] б [ыть] (л. 51) первые дни, но скорее ты должна была его забыть. Таня там встретилась с людьми…
Для Жоржа они были всегда предметом глубокого уважения — нет, больше — поклонения. Таня в самые лучшие, глубокие минуты свои говорила с ним о них, и не скрывала своего восхищения. В голове Жоржа все ее переживания, все ее прошлое, как-то само собой отслоилось в три периода: родной лес, курсы, Перевал. И последние были связаны между собой, потому что у толстовцев Таня встретила своих старых друзей. Но она никогда не решалась с откровенной ясностью сказать, что значили они в ее жизни. И в душе Жоржа выросла непоколебимая уверенность, что они значили для нее больше, чем она хотела сказать. Ему представляются три человека. Один из них добр и несчастен. Он женат, и у него милые девочки. Они писали Тане такие трогательные письма. Этот человек должен был любить Таню. Она чувствовала к нему дружбу и сострадание. Ее влияние, ее помощь должны были спасти его — от чего?
Другой — блестящий артист, немного избалованный красавец, аристократ-револ [юционе] р, — тонкая, худож [ественная] душа. Он был холоден к женщинам, но так обаятелен. Тане случалось проводить с ним удивительные часы под звездным небом, в горах. Иногда, ей хотелось… Но только иногда.
Третий был для нее больше всех. Это он преследовал ее мысли так долго и упорно. Это о нем когда-то, много спустя, думал Жорж, когда говорил Тане: „Я люблю тебя. Но если бы пришел человек — орел, к [отор] ый мог бы взять тебя с собою и дать счастье, я отдал бы тебя“. Он тоже был рев [олюционе] р, и тоже красив, как цыган, при всей своей наружной простоте. Он был человек подвига. В жизни не было для него личного счастья. Железная воля, и кроткая душа… И он отстранился от женщин, но для Тани, о, для нее он был… по крайней мере, одним из лучших снов ее жизни.
Как исчезал Жорж, влюбленный мальчик, перед этими людьми. Она должна была его забыть.
Он думал, что, если бы она навсегда осталась на Перевале, м [ожет] б [ыть], она нашла бы и цель жизни, — и счастье… Твой прежний Жоржик. Пиши мне. <…>
(л. 51 об.)»[68]
Фрагмент из письма к Т. Ю. Дмитриевой и рисунок Г. П. Федотова [в разделе Приложения для сравнения приведены рисунки Бориса Петровича Федотова (брата Георгия Петровича) из его личного дневника]
Георгий Петрович Федотов и Елена Николаевна Нечаева
Как было сказано в приведенном выше письме самого Георгия Петровича Федотова, его венчание с Еленой Николаевной Нечаевой состоялось в воскресенье 15 июня 1919 года. Незадолго до этого, весной, Елена Николаевна разошлась с мужем, и Г. П. Федотов удочерил её дочь Нину (1916–1992) от первого брака. Их знакомство состоялось в том же 1919 году, когда Е. Н. Нечаева была переведена на работу в читальный зал Российской национальной библиотеки, где в это время работал Г. П. Федотов[69], и была участницей «мейеровского кружка». Есть также сведения, что Елена Николаевна выхаживала Георгия Петровича во время его тяжёлой болезни сыпным тифом