[70] (которую ему пришлось перенести ещё дважды в Саратове в период его работы на кафедре Саратовского университета с 1920 по 1922 год; согласно источникам, Георгий Петрович заразился, спасая одну женщину у себя дома)[71].
Вот официальная биография Е. Н. Нечаевой, взятая из биографического словаря сотрудников Российской национальной библиотеки:
Нечаева (Федотова) Елена Николаевна
(1885–30.09.1966[72], Розэ-ан-Бри или Роз-эн-Бри близ Парижа), историк, переводчица, в ПБ 1918–1920.
Из семьи присяж. поверенного, ее мать — изв. деятельница жен. образования О. К. Нечаева. С детства Н. была дружна с А. И. Гревс — дочерью И. М. Гревса. Окончила гимназию Л. С. Таганцевой (1903), Высшие жен. курсы по группе всеобщей истории (1911) и филос. отд-ние Курсов. В течение двух лет заведовала б-кой филос. семинария Бестужевских курсов. Продолжала занятия философией в Дантовском семинарии И. М. Гревса, в составе семинария в 1912 совершила поездку по Италии.
17 мая 1918 зачислена в ПБ, с 28 сент. переведена в Отд-ние философии и педагогики, в дек. 1918 в составе спец. Комис. Н. редактировала инструкции по сост. алф., сист. и инвентар. каталогов. 27 марта 1919 переведена на работу в чит. зал, где в это время работал Г. П. Федотов (см. т. 1). В 1919 Н. стала женой Г. П. Федотова. В 1918 по совместит. преподавала в единой труд. школе. В 1919 училась на ВКБ ПБ. В сент. 1919 Н. — науч. сотр., с 16 мая 1920 назначена мл. пом. б-ря. Уволилась из ПБ с 1 июля 1920 и вместе с Г. П. Федотовым уехала в Саратов. По возвращении в Петроград в июне 1922 вновь подала заявление о принятии в ПБ, по-видимому, не была зачислена из-за отсутствия вакансий.
Работала переводчицей в част. изд-вах Петрограда, занималась преп. работой. По совету жены, Федотов эмигрировал в 1925 во Францию. После смерти матери в кон. 1926, Н. в 1927 также уехала в Париж. В эмиграции была близка к кругу людей, сотр. в «Новом граде» и «Правосл. деле» [Н. А. Бердяеву, матери Марии (Е. Кузьминой-Караваевой), Н. Н. Алексееву, И. Фондаминскому-Бунакову, Е. А. Извольской, С. П. Жабе, К. В. Мочульскому, В. М. Зензинову]. Занималась лит. и обществ. деятельностью.
В 1940 по оккупации Франции фашистами вместе с Г. П. Федотовым по ходатайству Амер. Евр. Рабочего к-та получила право на въезд в Америку. В 1941 после опасного и длит. путешествия они прибыли в Нью-Йорк. По нек-рым сведениям, Н. готовила биогр. труд о Н. А. Бердяеве. После кончины Федотова Н. стала его биографом и библиографом, ей принадлежит биогр. очерк о философе в предисл. к его сб. «Лицо России», в 1951 выпущена первая библиогр. тр. Г. П. Федотова, сост. Н. В 1961 опубликовала 12 писем М. Цветаевой к Г. П. Федотову.
Послед. год жизни провела в Рус. доме в Розэ-ан-Бри [прим автора: близ Парижа]. Обнаружив первые признаки тяжелой болезни, покончила с собой, выбросившись из окна.
Арх. Н. вместе с арх. Г. П. Федотова хранится в составе Бахметевского арх. в Колумбийском ун-те в США.
Соч.: Джойс Дж. Дублинцы. Л., 1927 (пер. и предисл.); Библиография трудов Г. П. Федотова (1886–1951). Париж, 1951; Письма М. Цветаевой Г. П. Федотову // Новый журн. 1961. Кн. 63; Из воспоминаний о Г. П. Федотове // Мейер А. А. Философские сочинения. Paris, 1982; Из воспоминаний о Г. П. Федотове // Рус. мысль. 1982. 30 сент.; Предисловие // Федотов Г. П. Полн. собр. соч. 2-е изд. Paris, 1988. Т. 1.
Справ.: Никольский А. И. Некрополь (кладбище) б. Воскресенского Новодевичьего монастыря в г. Ленинграде. Л., 1932; Весь Ленинград, 1927.
Лит.: Каганович Б. С. Воспоминания Н. П. Анциферова об И. М. Гревсе // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. М., 1987; Анциферов Н. П. Из дум о былом: Восп. / Вступ. ст., прим. и аннот. указ. имен А. И. Добкина. М., 1990; Варшавский В. С. Незамеченное поколение. М., 1992; Михеева Г. В. Георгий Федотов: Страницы биографии // Из глубины времен. СПб., 1996. Сб. 6.
Некр.: Рус. мысль. 1966. 1 нояб., 15 нояб.
Арх.: Арх. РНБ. Ф. 10/4–8, 12, 18; Пр. и расп. 1917–25; ЦГАЛИ СПб. Ф. 97, оп. 1, д. 5–7, 64, 98, 101, 104.
Иконогр.: Анциферов Н. П. Указ. соч.
Г. В. Михеева[73]
О личности и характере Е. Н. Нечаевой мы можем составить представление исходя из содержания писем к ней самого Георгия Петровича, а также на основании тех любопытных деталей, которые проскальзывают в воспоминаниях их современников. К примеру, в книге В. С. Яновского «Поля Елисейские: Книга памяти» есть такой любопытный, на наш взгляд, эпизод, который говорит о Елене Николаевне как о человеке неординарных взглядов, не лишенном чувства юмора и демонстрирующем простоту и непосредственность в общении:
«Зимой того же года был создан наш внутренний „Круг“, некий орден, которому надлежало конспиративно существовать и бороться в надвигающейся долгой ночи. И мы все единогласно высказались против кандидатуры Г. Федотова.
— Это же курам на смех! — вопил Фондаминский. — Вы С. Жабу принимаете, а Георгия Петровича забраковали. Это ведь курам на смех! — повторял он свое любимое выражение. — Вы разошлись с Федотовым по одному вопросу. Но Мюнхен миновал: это уже прошлое. Теперь возникают новые темы, где Георгий Петрович может оказаться впереди нас всех…
Действительно, получался анекдот. И Федотов с супругою были приглашены в наш „Внутренний круг“. Очень знаменательно для наших тогдашних настроений, что Е. Федотова (как я уже, кажется, писал) на первом же организационном собрании резко осведомилась:
— Меня, главным образом, интересует, будем ли мы и здесь только болтать или, может быть, начнем бросать бомбы?»[74]
Письма самого Георгия Петровича к Елене Николаевне показывают его чуткость и заботу по отношению к ней и её дочери Нине, и в то же время из них можно получить некоторые представления о личности и характере самой Е. Н. Нечаевой, о том, какой она может быть в повседневной жизни. Приведём здесь одно из его писем, которое он писал жене в апреле 1939 года, незадолго до двадцатилетней годовщины со дня их свадьбы:
3 апр. 1939 г.
Милая Ляля.
Очень тебя жалею по случаю твоей болезни. Это так бывает редко, что ты ложишься в постель, что должно быть серьезно. И стоило больной стирать у Бахрушиных![75]Надеюсь, что по крайней мере на Страстной ты поправишься.
У нас опять отвратительная погода, и я немного простужен, но чуть-чуть. Я рад, что ты стремишься в Лондон, а то я уж очень соскучился. Только надо иметь в виду медленность визы и подавать прошение за полтора месяца, если хочешь к июню, то в середине апреля. Непременно надо быть вместе в годовщину нашей свадьбы — это 20 лет!
Я не знаю, откуда ты взяла, что Widrington меня пригласил на Пасху. Никто не пригласил, и я, вероятно, останусь в Лондоне. В Париже сейчас мисс Ридлей[76], гостит у Зерновых, на подворье при встрече можешь сказать о Нине, я и здесь говорил.
Вчера мельком видел Зою[77], которая живет теперь с Наденькой. Первое впечатление — без перемен. Встречаю ее у церкви: «Куда Вы? — Я потеряла перчатку». Так и не нашла.
Отец Николай Берг[78]приезжает из деревни, исповедует и говорит проповеди. Но ещё не служит. Ходит с трудом и очень поседел. Тут из-за рукоположения Феокрита[79]была большая дамская война: семейство о [тца] Николая и его духовные дочери очень обиделись, и до недавних пор ему никто даже не говорил. Но он отнесся, как должно. Чего обижаться? Это было бы совсем глупо.
Прислать ли тебе «Соврем [енные] Записки»? № не интересный. А за Адамовича[80]спасибо. Стихи прекрасные некоторые волнуют.
Роман Яновского[81]в «Русских зап [исках]» бесконечно лучше него старых вещей.
Но так же враждебен мне своей тенденцией — аскетико-цинической. Все, что он пишет, — в пользу концлагерей. Duddington’ы пригласили меня на Пасху к ним разговляться и ночевать. Это решает как-никак трудную проблему пасхальной ночи. Все-таки для меня будет грустная Пасха без вас.
А ты побывай в церкви у м [атери] Марии. Не все же дело в певчих. Надо быть ближе к своим. А что в Движении? Молиться с гитлеровцами…
Я разделяю твое отношение к Эйснеру[82]. Не нужно делать различие между гитлеровцами и сталинцами.
Не знаю ничего, что делается на Лурмель и на авеню де Версай[83]. Если ты бываешь там, то напиши. Получил неожиданное выражение сочувствия от Шаховской[84]из Брюсселя. Целую тебя и Нину, хотя она с тобой дурно поступает.
Ваш Г. Ф.
Ещё одна небольшая будничная зарисовка, показывающая Георгия Петровича Федотова в кругу семьи, и некоторым образом демонстрирующая отношение к нему жены и дочери:
«Был это, в сущности, не совсем на своем месте человек, не сумевший или не отважившийся вполне выразить себя. Думаю, что Федотов вздыхал с огромным облегчением, когда оставался наконец наедине с книгой и стаканом невкусного чая.
Припоминаю, как однажды на Вест-Сайд, в Нью-Йорке, к Федотову ввалились громоздкие носильщики, не то чтобы увезти пианино, не то чтобы его перетащить на другой этаж. Нина Федотова в молодости усиленно музицировала. Начались переговоры между дамами и черными атлетами. Какие-то формальности не были соблюдены, и возникали мелкие затруднения. В это время профессор, подхватив единым, несколько унизительным движением и чай, и книгу, и полы халата, вознамерился незаметно юркнуть к себе в комнату, но дочь и жена тут же, в один голос крикнули: „О, трус!“ — чем обратили мое внимание на эту знаменательную сцену. В разных сочетаниях я еще несколько раз в жизни наблюдал такое его вихревое, „предательское“ движение прочь в самый разгар каких-то житейских, практических передряг. Это не было только трусостью: он отдавал себе отчет в своей полной деловой беспомощности»