Постепенно положение студента Г. П. Федотова прояснилось: деньги за учебу были внесены, семестры обучения в немецких университетах зачтены, а студенческая забастовка прекратилась. С этого времени, если основываться лишь на письмах, создается впечатление, что „университет занимает все помышления“ Жоржа, который с увлечением писал о своих научных занятиях под руководством И. М. Гревса, университетских лекциях и семинариях, появлении в аудиториях университета вольнослушательниц, работе студенческих кружков и культурной жизни Петербурга. Но при этом сохранялись прочные связи Г. П. Федотова с социал-демократами, о которых он упоминал в посланиях Татьяне кратко и лишь намеками из соображений конспирации. В конце 1908 г. — начале 1909 г. он выступал своеобразным посредником между саратовской и петербургской большевистскими организациями, и его нелегальная деятельность вновь привлекла внимание полиции. Революционная работа, которая уже не поглощала его всего, связанная с нею опасность ареста порождали ощущение диссонансов в жизни, или, как выразился об обыске у него сам Жорж: „…противоречие его с моей жизнью в Августине“»[58].
Несколько позже — осенью-зимой 1908–09 гг. — аналогичный кризис переживала Татьяна, утратившая смысл жизни и интерес к ней. 14 октября 1908 г. она записала в своем дневнике: «…Бога потеряла, идеалы тоже, в политической борьбе изверилась, в „народе“, учениках разочаровалась (вольно же было очаровываться!), хуже, чувствую себя горько-оскорбленной ими, друзей растеряла (да думаю, что их привязанность до первой разлуки), учениц своих не люблю… Наука, искусство — одно переносимо, потому что в семье — все чужие <…>. Но как же все-таки мне жить, чем? Искусство — бесконечное счастье, оно закрыто для меня, душа слишком бедна и жалка, — не одарена. Наука? Свою науку я считаю набором фраз, стремление мысли выпрыгнуть из себя, мерзкая стирка поэзии, пока она не обратится в удобную половую тряпку и не пойдет по рукам. С историей я не могу сродниться, она не удовлетворяет меня, она все же кажется мне бесцельной, а законы ее — натяжками. Изучать новые науки — нет сил и энергии». За этим пессимизмом стояло наваждение неразделенной любви. Пытаясь вырваться из него, она подсознательно стремилась к материнству, созданию семьи (пусть с нелюбимым человеком — Сергеем Михайловичем Шиллингом), о чем, по-видимому, достаточно откровенно говорила при встречах или писала в письмах Жоржу. Но общность переживаний (хотя и разновременных) не сближала, а скорее отдаляла от него Татьяну, записавшую вскоре после его очередного ареста 16 мая 1909 г. в своем дневнике: «Жорж в тюрьме. Удивительно как мало я скучаю об нем»[59].
Лето 1909 г. Г. П. Федотов провел под Саратовом в имении тети, Татьяна же ездила в Норвегию, что было не столько путешествием, сколько бегством от себя. Осенью она переехала в Петербург, где в 1909/10 ак. г. преподавала в Петергофской женской гимназии В. В. Павловой, а в следующем году, продолжая преподавание, поступила в Петербургскую педагогическую академию. Жорж в это время завершал учебу в университете и чувствовал себя на распутье, поскольку усиливающаяся убежденность в необходимости и возможности посвятить себя науке встречала препятствия в студенческих волнениях и сохраняющихся связях с социал-демократами. В конечном счете он вынужден был в спешке оставить университет, не сдав экзамены и получив только свидетельство о прослушанных в нем курсах, поскольку летом 1910 г. лишь по случайности избежал ареста в Саратове, куда по просьбе товарищей привез пропагандистскую литературу. Оставшись без вида на жительство, Г. П. Федотов оказался на нелегальном положении.
Частые встречи с Татьяной в Петербурге способствовали возрождению былого чувства и обусловили редкость их писем друг к другу в это время.
Летом 1911 года Георгий и Татьяна предприняли совместную поездку в Италию, которая стала осуществлением давней мечты Татьяны. Однако к долгой эмиграции в тот период Георгий оказался неспособен. Осенью 1911 года он возвратился в Россию, используя, как и при выезде, паспорт С. А. Зенкевича — брата своего давнего друга Михаила Зенкевича. В это время Георгий окончательно обретает смысл в исследовательской работе, тогда как у Татьяны вновь наступил духовный кризис.
Чтобы разрешить сложную ситуацию, связанную с нелегальным положением и желанием завершить университетское образование, Жорж явился с повинной в полицию весной 1912 года. Это позволило ему сдать экзамены и получить диплом. Наказание — ссылка под гласным надзором полиции — было отсрочено и сокращено от трех до шести месяцев с заменой места отрабатывания (вместо Архангельской губернии он жил в местечке Ассене)[60]. Для Татьяны выходом из кризиса могло стать осуществление давней мечты о спокойной семейной жизни. Но предложение поселиться в любимым ею Трегуляеве летом 1912 года Георгий отверг, а позже отказался от предложения Татьяны сопровождать его в научной командировке в Париж[61], куда он направлялся как оставленный при кафедре всеобщей истории Петербургского университета[62]. Именно к этому времени относятся ее дневниковые записи, полные отчаяния и негодования (во многом справедливого) по отношению к своему старому другу.
Обостренное чувство одиночества после возвращения Г. П. Федотова в Петербург осенью 1913 г. и неудовлетворенность начавшейся в это время педагогической работой в гимназии М. А. Шидловской стали мотивами его стремления возобновить переписку с Татьяной с тем, чтобы убедить ее перебраться в Петербург. Но неудача попытки вновь обернулась долгой паузой в корреспонденции. Первая мировая война не повлияла существенно на их положение и настроения. Т. Ю. Дмитриева, несмотря на частые конфликты с руководством гимназии, стремилась «найти себя» во взаимоотношениях с гимназистками: она организовала для них исторический кружок, при ее участии стал издаваться рукописный журнал «Уа-уа». Г. П. Федотов, судя по его ежегодным отчетам, полностью погрузился в исследовательскую работу над диссертацией. Его писем за 1914 г. нет, а немногочисленные послания за 1915–16 гг. свидетельствуют скорее об отчуждении, чем о возрождении былой близости.
Разрыв отношений Г. П. Федотова с Т. Ю. Дмитриевой стал окончательным и бесповоротным после того, как Георгий сообщил Татьяне о взаимной любви с Еленой Николаевной Нечаевой, венчание с которой состоялось 15 июня 1919 года. Надежде Г. П. Федотова на начало «нового возраста, более спокойного, зрелого и бескорыстного», в их длительной «дружбе» с Т. Ю. Дмитриевой не суждено было сбыться. Написанная им вскоре после приезда в Саратов в январе 1920 г. записка с просьбой о встрече оказалась не только безответной, но и последней в их долгой переписке. Замуж Татьяна Юлиановна Дмитриева так и не вышла[63].
Приведём здесь письма того периода и последнюю записку Г. П. Федотова Т. Ю. Дмитриевой:
[6 июня 1919 г.]
Милая Таня!
Не сразу я ответил на твое письмо, потому что мне нужно было обдумать нечто для меня чрезвычайно важное, и думаю, для тебя тоже не безразличное. Теперь уже нет никаких сомнений, и я обязан сказать тебе об этом по законам старой дружбы. То, как ты отнесешься к моему сообщению, для меня тоже очень важно, да и решит судьбу наших будущих отношений. Недавно — совсем недавно я понял, что люблю Елену Николаевну Нечаеву и что она меня тоже любит. Много лет уже я считал себя совершенно неспособным на подобное чувство, и потому ошибки с моей стороны быть не может. То, что я считал давно засохшим и умершим в душе, воскреснет. Я счастлив, и только мысль о том, что я могу сделать тебя несчастной, затуманивает будущее. Елена Николаевна знает о наших старых отношениях — тоже тревожится за это. А я вспоминаю наш разговор с тобою. В прошлом году, когда я намекнул тебе на возможность такого исхода, я не думал тогда ни о ком и ни о чём конкретном, но просто хотел знать, как ты отнесешься к этому. Из твоего ответа я понял, что для тебя это не безразлично, может быть, тяжело, но что ты согласна на мое счастье, купленное такой ценой. Так ли это теперь? Если ты по-прежнему думаешь так, то тогда это не кладет конца нашей дружбе, но означает начало ее нового возраста, более спокойного, зрелого и бескорыстного.
Я всегда знал, что главным источником горечи с моей стороны в наших отношениях было именно сознание невозможности счастья и связь этой невозможности с историей наших «безумств». Если счастье придет, то в прошлом всё будет искуплено и очищено — по крайней мере для меня. Напиши мне поскорее, что ты думаешь об этом. Отчасти от твоего ответа зависит мой приезд Саратов. Мы хотели бы приехать вместе, если наша встреча не будет тебе неприятна. Впрочем, наша поездка зависит и от военных событий т [ак] к [ак] быть отрезанными от Петрограда нам абсолютно невозможно.
Еще одна просьба: пока не говори об этом ни слова никому. Я суеверен теперь и не хочу, чтобы люди вмешивались до тех пор, пока все не будет ясно, несомненно и просто. Да, забыл сказать тебе, что у Елены Николаевны есть ребенок[64] и что она этою весною разошлась с мужем.
Твой друг Г [еоргий] Ф [едотов].
[13 июня 1919 г.]
Милая Таня!
Мои планы сильно изменились. В Саратов, видно, не удастся приехать этим летом. В воскресенье, 15, мы венчаемся с Еленой Николаевной. Пока не пишу ничего больше, буду ждать ответа на мое предыдущее письмо. А тебе крепко, крепко жму руку и могу с такой правдивостью, как никогда еще, подписаться твоим другом.
Жорж
Ед. хр. 21. Л. 47.
[После 20 января 1920 г.]