А Плеханов в грядущую революцию верил, пророчил близкий ее приход и далек был от всякого пессимизма. Он правильно предсказал исключительную роль пролетариата в этой революции, и жизнь показала, что прав он, а не его противники.
Знаменитая его формула не была, конечно, ошибкой или обмолвкой. Недаром ее столько раз повторяли впоследствии, и она стала девизом русской социал-демократии. В ней концентрированы мировоззрение и психология русского революционного марксизма. В этой формуле содержится и абсолютная непримиримость русской социал-демократии ко всем другим партиям, и ее гордое притязание на монополию политического руководства; в ней и грядущая диктатура пролетариата, и советская власть. Русские коммунисты с полным основанием называют Плеханова своим духовным отцом.
В 1889 г. эта фраза звучала, как прямой вызов революционному народничеству, с которым, казалось, у Плеханова уже ничего не было общего.
Формула-фраза Плеханова имела впоследствии огромный успех. Она стала догматом, общим местом, очевидной в марксизме истиной, — пока не воплотилась, наконец, в жизни. На основании опыта пришлось дополнять формулу Плеханова «союзом с крестьянской беднотой», «уступками середняку» и еще многими другими уступками…
4
Политическое затишье 80-х годов имело большое и положительное значение в жизни Плеханова. Оно дало ему возможность проделать большую работу научной подготовки к будущей политической деятельности. Для того, чтобы придать марксизму вид законченного, полного и целостного мировоззрения, он основательно изучил философию. Трудами Энгельса, Каутского и Плеханова была завершена в этот период работа по приведению отдельных мыслей и положений Маркса и Энгельса в систему «ортодоксального» марксизма. Социализм получил философское обоснование и наукообразный вид. Свою особую задачу Плеханов видел в том, чтобы связать исторический материализм с философским. Ему принадлежит в этом отношении главная заслуга, и сюда, в эту работу, казалось бы, отвлеченной мысли, он внес всю страстность и непримиримость революционера. Он не был оригинальным мыслителем, творцом философских систем; но он не был и только популяризатором чужих идей. Его можно было бы всего скорее назвать архитектором. Из беспорядочного и необработанного богатого материала, оставленного Марксом, Плеханов и Каутский под влиянием Энгельса создали строение, подкупающее простотой, легкостью и ясностью своих линий. В этом здании марксизма был свой стиль, и творцам «ортодоксии» был этот стиль так же дорог, как и все здание. Работа требовала критической борьбы с противниками. В современной социалистической литературе она была революционной и разрушительной. Она уничтожала догматы и ниспровергала авторитеты. Но когда система была закончена и застыла в главных своих очертаниях, она сама стала приобретать силу догмата и славу авторитета. Поправки, дополнения и переделки могли испортить стиль, — и вчерашние творцы превратились в охранителей. И среди стражей и охранителей ортодоксального марксизма Плеханову, по справедливости, принадлежит одно из первых мест.
Но опасность «ревизии» была еще впереди. Классический марксизм торжествовал в Европе, завоевывая, — хотя и с трудом, хотя и медленно, столь непокорные страны, как Англия и Франция. В истории социализма это было начало господства немецкой социалистической мысли, гордившейся справедливо и лучшими теоретиками, и лучшими практиками рабочего движения.
Россия оставалась еще в стороне от международного социализма. Группа «Освобождение Труда» была чисто литературной группой, с незначительными и случайными связями в России. Но уже начинало проходить оцепенение тяжелого десятилетия, и возникали повсюду отдельные кружки, в которых интеллигенты встречались с одиночками-рабочими. И всюду, в центре России и в далеких городках Сибири, происходили горячие споры, шел пересмотр прежних теорий и программ. Брошюры Плеханова и Аксельрода проникали сюда, как проникали и вести об успехах социал-демократии на Западе. А вместе с тем на глазах происходил рост рабочего класса в России. Можно было приостановить на время политическое развитие России, задержать террором ход революции, по неудержимо и бурно шел экономический рост страны, подымались словно из земли фабрики и заводы, шевелилась оживленно потревоженная деревня… И выполнялось пророческое видение Плеханова: рабочий выступал на первый план в революционном движении рядом со студентом и земским статистиком. Вопрос о судьбах капитализма в России был решен бесповоротно и решен в пользу марксистов.
Плеханова еще не знает новая молодая русская интеллигенция. Но в нелегальных кружках он уже владеет умами. Его имя — лозунг и символ. Его брошюрами зачитываются, и он уже не диссидент, раскольник в революции, а учитель и авторитет. Он — вождь новой партии, которая еще не сложилась, не оформилась, не имеет программы и организации, но уже существует в единстве стремлений и целей социалистической интеллигенции. Молодой Ленин, как и молодой Мартов, называют себя учениками Плеханова; их заветная мечта — быть в Женеве у учителя.
Голод 1891 г. — «всероссийское разорение» — дает толчок общественному движению, окончательно освобождает интеллигенцию от кошмара реакции, апатии, идейного разброда. Правительство впервые чувствует растерянность; в обществе и литературе стыд и сострадание к голодным заставляет говорить громче и смелее. Молодежь ищет выхода своим настроениям, смутным и неопределенным. Уважаемые писатели зовут на борьбу с голодом, народнические мотивы переплетаются с филантропией, культурничеством, толстовским христианством. В это время одна за другой появились две брошюры Плеханова: «Всероссийское разорение» и «Задачи социалистов в борьбе с голодом»; в этих брошюрах социалистическая интеллигенция нашла то, чего искала. Плеханов звал к революционной борьбе с политическим режимом, источником голода, обнищания и разорения русских крестьян.
В этих брошюрах нет высоких и патетических фраз о голоде. Газетным языком и столбиками цифр Плеханов рисует размеры несчастья. Он холоден и сух. То, что случилось, для него прежде всего повод для политической агитации. Он прежде всего революционер, вождь партии, и в голоде он видит прекрасный материал «для использования». Да, использование всего, что идет против самодержавия, он считает святым долгом революционера. Но сухие политические рассуждения, проникнутые неумолимой логикой, будили страсть революционеров в молодых читателях, и многим эти брошюры впервые открыли глаза на причины социального зла. Эти брошюры сделали свое дело. Но если бы русская литература ограничилась тогда только брошюрами такого рода, кадры агитаторов, пожалуй, увеличились бы, вряд ли, однако, так велики были кадры непосредственных работников, бросивших все — вплоть до политики, — чтобы накормить умирающих детей. Плеханов, конечно, не отрицал этой помощи. Он даже отозвался о ней снисходительно — доброжелательно. Но не в этом, не в непосредственной работе, не в прямом культурном подвиге он видел и свою задачу, и задачу интеллигенции. Несравненно выше и важнее были политика, революция. социализм. Этого требовали условия политической борьбы в стране, где устранение самодержавия было первым необходимым условием для всякой культурной работы, и где политический гнет успел воспитать в интеллигенции наследственную вражду ко всякой культурной работе, не связанной непосредственно с революцией.
Революционная борьба становилась делом самодовлеющим, профессией, заполняющей всю жизнь интеллигента-революционера. Брошюры Плеханова даже казались некоторым ересью. Какое, в самом деле, отношение у социалистов может быть к голоду? Какие могут быть у них задачи? Плеханову приходилось не только открывать русской интеллигенции глаза на причины нищеты и голода русского крестьянина, но и бороться с предрассудками социалистов, для которых социализм покрывался и исчерпывался понятием пропаганды социалистических теорий. Плеханов требовал от революционеров вмешательства в политическую жизнь и активного участия в ней. В брошюре «Всероссийское разорение» он говорит о необходимости созыва Земского собора, о политическом лозунге, на котором должны объединиться вслед за социалистами и широкие оппозиционные круги общества..
Голодный 1891 год послужил водоразделом между двумя периодами общественной жизни. В политике Россия сдвинулась с мертвой точки; выросло новое поколение, свободное от тяжкого разочарования и от революционных традиций народовольчества. Лихорадочное развитие промышленности создало новые и многочисленные кадры пролетариата, который успел и внутренне переродиться и вырасти. Русский крестьянин начинал «вывариваться в фабричном котле», — по людному выражению того времени. Результаты сказались: начало 90-х годов — это полоса экономических стачек.
Они возникают и развиваются стихийно, принимают сразу массовый характер, перекатываются из одного фабричного центра в другой. Это еще не забастовки на западно-европейский манер, с основательной предварительной подготовкой, с определенными продуманными требованиями, под руководством профессиональных союзов и социалистических организаций. Но это уже и не патриархально-наивное движение семидесятых годов, с петициями наследнику, с просьбой о покровительстве полиции, с детской верой в «орлов»-революционеров. Стачки 90-х годов носят неорганизованный характер, но полны бурного революционного содержания, сопровождаются эксцессами, убийствами штрейкбрехеров, кое-где разгромом фабричных помещений и станков. Полиции не под силу справиться с рабочими, и войска, в особенности казаки, становятся непременной принадлежностью экономических конфликтов между трудом и капиталом. Царское правительство словно спешит дать наглядную политическую форму разгорающейся классовой борьбе. В 1895 г. крылатая резолюция Николая II «спасибо молодцам-фанагорийцам» заменяет социалистической агитации тысячу брошюр и прокламаций. Рабочий класс и вся интеллигенция России узнают, что с царского благословения солдаты фанагорийского полка в Ярославле расстреливали рабочих-стачечников.