ф, изобретенный автором, который представляет собой прошлое и настоящее Латинской Америки и прорицает ее будущее, охваченное огнем» (5, 10).
Нет сомнений в том, что в конечном счете ни Софокл, ни «Илиада» и «Одиссея», ни «Песнь о Роланде», ни «Песнь о моем Сиде», ни «Шехерезада», ни Сервантес (о Шекспире писатель никогда не упоминал), ни Дюма, ни Клодель, ни Кьеркегор, ни даже Кафка, а именно североамериканские романисты послужили тем импульсом, который позволил Габриелю Гарсия Маркесу создать его собственный мир. И не исключено, что слава Фолкнера и В. Вулф также повлияла на процесс его творческого становления.
А пока Гарсия Маркес все меньше работает в газете «Универсаль» и усиленно трудится над сочинением романа «Дом». Иногда, для поддержания контакта со столичной газетой, он пишет рассказы. 23 января 1949 года газета «Эспектадор» на 11-й странице воскресного приложения напечатала рассказ «Диалог с зеркалом».
Закадычные друзья Габриель Гарсия Маркес и Рамиро де ла Эсприелья вышли из дома мадам Ареналес.
— Габо, что ты еле ноги волочишь? Только не сваливай на девицу! Еще до того как мы вошли, ты был белый, как мука. Ты что, мало ешь?
— Да так себе…
— И для газеты почти перестал писать.
— Коньо, да что там печататься! За статью платят по тридцать два сентаво!
— Карахо! Это же десять порций мороженого. Что они, сдурели? А везде говорят, что тебя любят, что ты отлично пишешь.
— Таков закон капитализма — побольше взять, поменьше дать. — Габриель остановился — казалось, у него закружилась голова.
— Пятнадцать статей в месяц — четыре восемьдесят. Три раза сходить к мадам… Как же ты протягиваешь месяц на одно песо восемьдесят?
— Плохо, но я не жалуюсь. Пошли дальше.
— И за воротник закладываешь прилично. Неделю назад мой отец видел тебя вдрызг пьяным.
Ты шел домой, держась за изгороди и стены домов. Зачем ты так много пьешь?
— От одиночества! Другой бы меня не понял, Рамиро. Но ты-то должен меня понять. Людей вокруг много, а я чувствую себя совершенно одиноким.
Рамиро остановился, сердце его сжалось. Он столько раз думал об этом! Талантливый человек всегда одинок. Возможно, потому, что, благодаря своей одаренности и знаниям, он всегда впереди своего времени.
— Только с тобой мне хорошо! — Габриель тряхнул головой и пошел дальше.
Вот что писал об этом периоде жизни Гарсия Маркеса поэт Оскар Кольясос: «Между тем молодой писатель, открывший для себя в Боготе „Превращение“ Кафки, в Картахене сдружился с кутилами и стал активно посещать притоны и злачные заведения низкого пошиба» (6, 27). Друг детства Плинио Мендоса в 1982 году свидетельствовал о том же: «У него хватало времени, чтобы писать рассказы и пить ром со своими дружками в шумных портовых тавернах до самого рассвета, пока контрабандисты вместе с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао» (20, 44).
А вот что говорил сам писатель, уже вкусивший славы и познавший и ее радости, и ее горечь, Варгасу Льосе в сентябре 1967 года в Лиме. Они встретились в Национальном инженерном университете и долго говорили о том, что всю жизнь не давало Гарсия Маркесу покоя: «В самом деле, я не знаю никого, кто бы в той или иной степени не чувствовал себя одиноким. Одиночество интересует меня как явление. Возможно, это отдает метафизикой и звучит реакционно, и вдобавок кажется противоположным всему тому, что я собой представляю и чем хочу быть на самом деле, однако думаю, что человек обречен на одиночество».
ВАРГАС ЛЬОСА: «Ты полагаешь, что именно это и характеризует человека?»
ГАРСИЯ МАРКЕС: «Я считаю, что это основная составляющая человеческой природы» (35, 23).
— Сто лет тебя не видел, Габо, — сказал Эктор Рохас. Вместе с Густаво Ибаррой они шли по главной улице Картахены. — Все рожаешь свой роман?
— Я как золотоискатель! Чем больше обработаю породы, тем больше найду золотых крупинок, — ответил Гарсия Маркес. — Мы виделись неделю назад.
— Дорогой ты мой, для меня это словно год. — Эктор с жаром тряс руку друга. — Что-то ты бледный какой-то. Плохо себя чувствуешь?
— Эктор, я думаю, нам всем надо оставить в покое Габриеля с его «Домом». — Густаво обнял друга. — Настоящий писатель никогда ничего не пишет просто так, понапрасну…
— А Гоголь? Он же сжег свои рукописи… — Эктор не закончил мысль.
— Ну, нам всем далеко до него.
— Я тоже уверен, что ничего не делаю зря. — Габриеля мучил кашель. — Уже больше восьмисот машинописных страниц написано, они не пропадут даром. Я собираюсь из всего этого оставить двести, ну, может, чуть больше. Это и будет моим первым романом.
В конце марта 1949 года Габриель заболел, у него поднялась температура, и врачи определили воспаление легких. 30 марта отец Габриеля и верный друг Рамиро де ла Эсприелья закутали Габо в одеяла и отвезли на машине в город Сукре, где с конца прошлого года обосновались в собственном доме родители писателя. Провожали его друзья по литературной мастерской: Эктор Рохас Эрасо, Клементе Сабала, Густаво Ибарра Мерлано и Хорхе Альваро Эспиноса. Все они были старше Габриеля, все занимались писательством, и, конечно, каждый из них внес свою лепту в процесс формирования творческой личности будущего лауреата Нобелевской премии. В своих интервью Гарсия Маркес не раз утверждал, например, что «развитием моей литературной жилки я ничуть не менее обязан Клементе Сабале, чем „ученому каталонцу“ из „Ста лет…“» (имеется в виду Рамон Виньес из Барранкильи).
В редакции «Универсаль» сразу почувствовали отсутствие Гарсия Маркеса, и уже 30 марта 1949 года Эктор Рохас Эрасо, журналист, поэт, художник и будущий писатель, сообщил на страницах газеты о его отъезде. Он пожелал коллеге выздоровления и, среди прочего, писал: «Гарсия Маркеса сейчас нет с нами, и у всех в редакции такое ощущение, будто в доме недостает родного брата. Его проза, прозрачная, точная, напряженная, шла в ногу со временем. Он знал, как из множества разнородных новостей выбрать ту, которая вызовет интерес у читателей, поскольку чувствовал ее необходимость и значение благодаря природной интуиции и журналистскому чутью. Его стиль быстро обрел всеобщее признание. Он удивительно чувствовал время, как это присуще только настоящему мастеру, которым он стал, работая над рассказами и романами».
Статья заканчивалась фразой: «Сегодня Гарсия Маркес является не только прекрасным журналистом и лучшим в Колумбии автором рассказов; с упорством, достойным подражания, он сочиняет роман, наполненный волнующим дыханием жизни».
— Мои несравненные, волшебные горошинки! Я тебе говорил, они за неделю поставят тебя на ноги. Ты еще очень слаб, но уже здоров! — Габриель Элихио хлопотал около тумбочки, уставленной лекарствами.
Под ветвистыми кронами манговых деревьев во дворе дома стояло несколько кроватей. На одной из них, укрытый легким одеялом, лежал исхудавший Габриель: заросшие щетиной щеки, ввалившиеся черные глаза, высокий лоб. Яркое, почти экваториальное солнце щедро прогревало воздух, напоенный ароматами тропиков.
— Коньо, неужели это и впрямь благодаря твоим горошинкам? — тихо спросил отца Габриель.
— Ты мне всегда не доверял, — печально обронил отец.
— Неправда! Я люблю тебя, отец. За последние годы я многое понял и на многое теперь смотрю иначе. Жизнь хороша, только если делишь ее с другими людьми.
— А знаешь, Габо, пока ты болел, я читал твои газетные листы. Там есть яркие куски, черт побери, и очень точные зарисовки.
— Спасибо, папа. Из этих кусков я задумал сделать роман, который будет называться «Скошенное сено» или, может быть, «Палая листва». Надо, карахо, всем рассказать, что за народ у нас в Колумбии и как он живет.
В это время на дорожке показались мать писателя, его брат Луис Энрике и восьмилетний брат Хайме. У каждого в руках было по картонной коробке.
— Твои друзья из Барранкильи посылают тебе книги, — сказала Луиса Сантьяга. Они поставили коробки на землю, в ногах кровати.
Посылки привез Луис Энрике, который учился в университете Барранкильи. Брат вручил Габриелю письмо и стал разбирать книги.
— Вирджиния Вулф, Драйзер, Трумэн Капоте, Колдуэлл, Дос Пассос, Андерсон, Хемингуэй, Хаксли, Фолкнер…
— Это Рамон Виньес, Альваро Сепеда Самудио и Герман Варгас. Дорогие мои и верные друзья. С ними мне было бы и жить и работать куда легче. Они точно знали, что мне нужно, и прислали именно те книги моих любимых авторов, которые я не читал. И потом, в Барранкилье я был бы рядом с братом.
Вот что рассказывает Сальдивар своим читателям: «Лежа в гамаке, подвешенном между двумя манговыми деревьями на берегу речушки Мохана, Гарсия Маркес не только много читал, но и занимался демонтажом, переписыванием каждого из уже опубликованных рассказов и романа, как если бы разбирал механизм часов, изымая из корпуса целые компоненты повествования. Когда через несколько месяцев он возвратил книги друзьям из Барранкильи, у него уже был закончен первый вариант „Палой листвы“ и разработана в целом методика написания романов» (28, 211).
Гарсия Маркес возвратился в Картахену 13 мая, и через пару дней на страницах «Универсаль» появилась статья без подписи «Возвращение товарища», автором которой был все тот же Эктор Рохас. В ней, в частности, говорилось: «На берегу речки Мохана, в доме родителей в городе Сукре, Гарсия Маркес закончил редактирование и поставил последнюю точку в рукописи своего романа, который скоро выйдет в свет. Он называется „Уже скосили сено“. Мы имели возможность ознакомиться с некоторыми фрагментами оригинала еще в процессе работы и берем на себя смелость утверждать, что эта книга — серьезная заявка, сделанная в Колумбии с целью вывести нашу страну на широкую дорогу мирового литературного процесса».
В гостиной дома Сабалы было не продохнуть от сигаретного дыма и запаха рома и кофе. Группа литераторов Картахены собралась во второй раз после возвращения Гарсия Маркеса. По обычаю, самая интересная тема обсуждалась в конце вечера (никто из них не боялся, что другой может использовать его сюжеты, образы, удачные выражения). Слово предоставили знатоку древнегреческой литературы Густаво Ибарре, который был первым, кто прочел рукопись романа «Уже скосили сено».