— Анализируя ситуацию, ты допускаешь ошибку в исходной точке: ты основываешься на том, что Куба является сателлитом Советского Союза, а я так не считаю. Достаточно поговорить с Фиделем Кастро, чтобы убедиться: он ничьим приказам не подчиняется. Кубинской революции вот уже двадцать лет, а ситуация все равно неустойчивая из-за враждебности со стороны Соединенных Штатов, которые не могут позволить себе иметь такой заразительный пример всего в девяноста милях от Флориды. И это не по вине Советского Союза, без помощи которого — каковы бы ни были его мотивы и побуждения — кубинская революция сегодня существовать бы не могла. Пока сохраняется враждебное отношение США, ситуацию на Кубе можно рассматривать только как нечто временное, и эта оборонительная позиция вынуждает кубинцев пренебрегать сохранением своих исторических и культурных традиций. Когда это изменится, мы вновь вернемся к этому разговору.
— Интервенция СССР в Чехословакию в шестьдесят восьмом году была одобрена Фиделем Кастро (конечно, с некоторыми оговорками). Какова была твоя позиция по этому вопросу?
— Я выразил публичный протест и сделаю то же самое, если подобная ситуация повторится. Единственным различием между моей позицией и позицией Фиделя Кастро — кстати, они совершенно не обязательно должны всегда совпадать — было то, что он в конце концов оправдал советскую интервенцию, а я этого не сделаю никогда. Однако анализ, который он сделал в своей речи о внутреннем положении в странах народной демократии, был намного более глубоким и критическим, чем в репортажах, написанных мной после нашей совместной поездки. Как бы то ни было, судьба стран Латинской Америки решается не в Венгрии, Польше или в Чехословакии, а здесь, в Латинской Америке.
— В шестидесятые годы, когда был арестован кубинский поэт Эберто Падилья, и особенно после его знаменитой „самокритики“[37], некоторые из твоих друзей, в том числе и я, намеренно дистанцировались от кубинского режима. Ты же — нет. Ты не подписал телеграммы протеста, ты вернулся на Кубу и стал другом Фиделя. Почему ты был так благосклонен к кубинскому режиму?
— Потому что был информирован лучше других и потому что достиг политической зрелости, что позволило мне отнестись к этому событию с большим пониманием и оценить его с позиций реальной действительности.
— Многие писатели Латинской Америки, и ты в том числе, говорят о марксистско-ленинском социализме как о желаемой альтернативе. Тебе не кажется, что эта теория „из бабушкиного сундука“? Сегодня такой социализм не отвлеченная абстракция, а весьма непривлекательная реальность, ты согласен? После того, что произошло в Польше, нельзя считать, что власть в этих странах сосредоточена в руках рабочего класса. Между загнивающим капитализмом и „социализмом“ в кавычках, тоже загнивающим, ты не видишь третьего пути для стран нашего континента?
— Я не верю в третий путь. Я глубоко убежден, что мы сами должны найти выход из положения. Конечно, используя по мере возможности все лучшее, что было достигнуто на других континентах по ходу их многовековой и часто трагической истории, но не копируя эти завоевания механически, как мы поступали до сего времени. В конце концов, ведь это все равно будет наш собственный социализм» (XVII, 103–105).
— Мерседес, мне всю ночь сегодня снилась Мексика. — Габриель вышел из ванной, вытирая голову полотенцем. — Не думал, что она так глубоко засядет во мне.
— Ну что ты там мог увидеть такого особенного за три дня? Небось большую часть времени выпивали с Альваро да разговаривали.
— Прежде всего я понял: если я серьезно хочу заниматься кино, это нужно делать только в Мексике. Фильм не то что книга. Если уж его сняли, он обязательно появится на экране. К тому же кино принесет мне больше денег, чем романы.
— Не знаю, Габо. А как тебе вчерашний вечер?
Накануне близкие друзья собирались в доме Маркесов на встречу Нового, 1961 года.
— Все было прекрасно, я как раз хотел тебя поблагодарить, мой прелестный «священный крокодил». Ты — настоящая Селена!
— Кто это?
— Древнегреческая богиня удачи.
— Спасибо! Я посоветовала Плинио не жениться на столичной девушке, а выбрать себе жену с Карибского побережья.
— Я всегда знал, что ты умница! Перед отъездом из Мехико я сказал Альваро, что рано или поздно, но я хотел бы вернуться в Мексику, и надолго.
В Нью-Йорке совершенствование английского языка пошло быстрее, чем можно было ожидать. Гарсия Маркес работал в офисе, который находился в Рокфеллер-центре. В Колумбийском университете он разыскал преподавателей и студентов из Колумбии, и они с удовольствием снабжали его книгами. По ночам он, как всегда, писал, вычищал текст романа «Недобрый час», которому вернул первоначальное название «Четырнадцать дней недели».
«Крохотный островок — агентство Пренса Латина, детище Фиделя Кастро, — был окружен океаном враждебности. По телефону сыпались угрозы и оскорбления. „Скажи это своей матери, козел!“ — спокойно отвечал Габо, когда ему доводилось снимать телефонную трубку. Однажды прозвучала конкретная угроза в адрес самого Габо. „У тебя есть жена и ребенок, — произнес мужской голос. — Мы знаем, где они живут. Так что лучше побыстрее убирайся отсюда!“ Рядом с пишущей машинкой Габо держал на столе тяжелую железную палку на случай нападения на агентство. Несмотря ни на что, он работал над своей прозой, и, как всегда, по ночам» — так пишет в своей книге Плинио Мендоса (20, 128).
13 марта 1961 года Гарсия Маркес как иностранный корреспондент присутствовал в Белом Доме, когда президент Кеннеди в своей речи объявил о создании «Союза ради прогресса». Впоследствии Варгас Льоса назвал этот Союз «пластырем спасения, который перекрывал путь свежему ветру кубинской революции». Подробную информацию о намерениях президента США Фидель Кастро получил из агентства Пренса Латина раньше, чем из посольства, и тут же объявил на Кубе боевую готовность.
Жизнь Гарсия Маркеса в Нью-Йорке стала невыносимой. Пожалуй, никогда прежде он не испытывал такого напряжения и страха. Агенты ФБР в штатском следовали за ним по пятам, но это не успокаивало.
В это время кубинские журналисты-коммунисты, уволенные Масетти, получили через Министерство труда в Гаване разрешение вернуться на работу в агентство Пренса Латина и, используя вооруженный отряд «милисианос», состоявший из «своих», заняли помещение агентства, выдворили оттуда «чужих» и на их места посадили «своих». Фидель Кастро был в курсе этой операции. Кубинская революция все более «левела», и для ее пропаганды «буржуазные интеллигенты» больше не годились.
Хорхе Масетти и Родольфо Валш тут же направили Кастро свои заявления об уходе.
— Все, Мерседес, кончились мои занятия английским. — Габриель говорил, кусая губы. — Хорхе Масетти подал в отставку!
— Это почему?
— Недотепы-коммунисты заняли агентство. И мне теперь не дадут дышать. Да и работать с ними — сплошная мука! Завтра посылаю письмо с заявлением об уходе!
— И что мы будем делать, Габо? — тревожно спросила жена и поглядела на маленького Родриго.
— Завтра и решим.
Этот разговор происходил 17 апреля 1961 года, а на следующее утро стало известно о высадке наемников США на Плайя-Хирон, к которой кубинская революция была готова. Гарсия Маркес не стал отправлять по телетайпу свое заявление. Все подумали бы, что он бежит, как крыса с тонущего корабля.
Рано утром в офисе уже прошел по телетайпу текст обращения Фиделя к прогрессивным организациям с просьбой выступить против интервенции США на Кубу. Гарсия Маркес размножил текст и направил его парламентариям, руководителям профсоюзов и левых организаций, ректорам университетов и в редакции газет.
— Габо, звонит Мендоса из Боготы, — в середине дня сообщил один из сотрудников агентства.
— Алло, Плинио, я тебя слушаю.
— Габо, телефонистки не дают Гавану.
— У меня пока тихо. Особых новостей нет. Идут тяжелые бои.
— Мне надо бы отправить пару срочных телеграмм. Я тебе продиктую, а ты перешли их в Гавану.
— Плинио, погоди. Внизу, на Пятой авеню, есть телекс. Я сейчас спущусь туда и соединю тебя с ним.
— У нас тут демонстрации. Многие на стороне Фиделя!
Между тем Фидель Кастро, ни словом не упомянув про заявление об уходе, предложил Масетти вести по телевидению допросы наемников, попавших в плен на Плайя-Хирон.
Гарсия Маркес выжидал, как дальше сложится судьба Масетти. Кроме того, он ждал Плинио, который должен был прилететь в Нью-Йорк. Мендоса, после победы кубинской революции в заливе Кочинос, прилетел в Гавану и был свидетелем того, что происходило в агентстве Пренса Латина. Он дождался, когда на место Масетти был назначен испанский коммунист Фернандо Ревуэльтас, и подал заявление об уходе.
— Вот такие, значит, наши дела, Габо. — Плинио держал на коленях своего крестника.
— Коньо, я себе все примерно так и представлял и уже написал заявление об уходе. Ждал твоего приезда. — Габриель достал из папки заявление и протянул его другу. На настенном календаре с фотографией Мерилин Монро квадратная метка стояла против даты 25 мая 1961 года, — Что скажешь?
— Бальзам на мою душу, Габо, дорогой. Карахо, у нас с тобой не только одинаковая реакция на происходящее, но и причины ухода из агентства и те совпадают, — радостно сказал Плинио. — Разница только в том, что тебе не придется выслушивать сектантские нравоучения.
— А что, было?
— Ревуэльтас и политический комиссар агентства — теперь есть такая должность — отчитывали меня, как отщепенца. Я же написал в заявлении, что не могу согласиться с отстранением от должности Масетти, но что с готовностью буду продолжать служить интересам кубинской революции как журналист. «Я не согласен с мотивировкой вашего заявления об уходе, — изрек шестидесятилетний Ревуэльтас. — Революция осуществляет перестановку кадров в своих интересах, и вы, как истинный революционер, должны были принять это решение не обсуждая». Комиссар тут же добавил: «Твое заявление — это буржуазное высокомерие!» Вот с чем я и прилетел к тебе.