Высокая луна освещала дынные деревья и гуявы, росшие во дворе. Дверь в комнату служанки была открыта. Наверное, из-за жары. При Филомене она всегда бывала заперта на ключ, старуха боялась воров и охраняла свое богатство - изображения святых. Лунный свет проникал внутрь комнаты. Насиб вошел; пожалуй, он положит пакет в ногах Габриэлы, пусть утром она испугается. А будущей ночью, возможно...
Его глаза всматривались в темноту. Луч лунного света падал на кровать, освещая ногу Габриэлы. Чувствуя волнение, Насиб впился в нее взглядом. Он ожидал, что проведет эту ночь в объятиях Ризолеты, е-этой уверенностью он и пошел в кабаре, предвкушая искусные ласки проститутки большого города. Но его желание осталось неудовлетворенным. И вот он увидел смуглую кожу Габриэлы, ее йогу, свесившуюся с постели. Он угадывал ее тело под заплатанным одеялом. И этот запах гвоздики, от которого кружится голова...
Габриэла зашевелилась во сне, араб переступил порог. Он остался стоять с протянутой рукой посреди комнаты, не смея дотронуться до Габриэлы. К чему торопиться? Он останется без кухарки, а такой ему никогда не найти. Лучше всего оставить пакет на краю кровати. Завтра он подольше задержится дома и попытается завоевать ее доверие, рано или поздно она будет принадлежать ему.
Его рука дрогнула, когда он клал сверток. Габриэла вскочила, открыла глаза, хотела что-то сказать, но увидела перед собой Насиба, который пристально смотрел на нее. Инстинктивно она поискала рукой одеяло, но то ли она была смущена, то ли это была хитрость, но только оно соскользнуло с кровати. Она приподнялась и села, застенчиво улыбаясь. Она не старалась прикрыть грудь, которая теперь была отчетливо видна в лунном свете.
– Я принес тебе подарок, - запинаясь, произнес Насиб. - Хотел положить на постель. Я только что вошел...
Она улыбнулась: может, хотела показать, что не боится его, а может, старалась подбодрить своего хозяина. Все возможно. Она вела себя как ребенок, бедра и грудь ее были обнажены, будто она не видела в этом ничего плохого, будто ничего не знала об этих вещах и была совершенно невинной. Она взяла сверток у него из рук.
– Спасибо, сеньор, да хранит вас бог.
Она развязала пакет, взгляд Насиба скользил по ней. Улыбаясь, она приложила платье к груди и стала его разглаживать.
– Красивое...
Габриэла взглянула на туфли. Насиб задыхался от волнения.
– Сеньор так добр...
Желание поднималось в груди Насиба, сжимало ему горло. Его глаза потемнели, запах гвоздики кружил голову, она отстранила от себя платье, чтобы лучше его разглядеть, и ее наивная нагота опять предстала глазам Насиба.
– Красивое... Сначала я не спала, ждала, когда вы распорядитесь, что приготовить на завтра. Но вас все не было, и я легла...
– У меня было много работы. - Он с трудом выдавливал из себя слова.
– Бедненький... Вы устали?
Она сложила платье и поставила туфли на пол.
– Дай мне, я повешу его на гвоздь.
Он дотронулся до руки Габриэлы, она рассмеялась.
– Какая холодная рука...
Он не мог больше сдерживаться, схватил ее за руку, другая его рука потянулась к ее груди, отчетливо видной при свете луны. Габриэла привлекла его к себе.
– Красавчик...
Запах гвоздики наполнил комнату, жар исходил от тела Габриэлы, охватывал Насиба, жег ему кожу, лунный свет умирал на постели. Голос Габриэлы в перерывах между поцелуями шептал едва слышно;
– Красавчик...
Часть втораяРАДОСТИ И ПЕЧАЛИ ДОЧЕРИ НАРОДА НА УЛИЦАХ ИЛЬЕУСА, НА ЕЕ ПУТИ ОТ КУХНИ К АЛТАРЮ (ВПРОЧЕМ, АЛТАРЯ НЕ БЫЛО ИЗ-ЗА РЕЛИГИОЗНЫХ ОСЛОЖНЕНИИ), КОГДА У ВСЕХ ПОЯВИЛОСЬ МНОГО ДЕНЕГ И ЖИЗНЬ ГОРОДА СТАЛА ПРЕОБРАЖАТЬСЯ; О СВАДЬБАХ И РАЗВОДАХ, О ЛЮБОВНЫХ ВЗДОХАХ И СЦЕНАХ РЕВНОСТИ, О ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРЕДАТЕЛЬСТВАХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ВЕЧЕРАХ, О ПОКУШЕНИЯХ, БЕГСТВАХ, КОСТРАХ ИЗ ГАЗЕТ, ПРЕДВЫБОРНОЙ БОРЬБЕ И КОНЦЕ ОДИНОЧЕСТВА, О КАПОЭИРИСТАХ И ШЕФ-ПОВАРЕ, О ЖАРЕ И НОВОГОДНИХ ПРАЗДНЕСТВАХ, О ТАНЦАХ ПАСТУШЕК И БРОДЯЧЕМ ЦИРКЕ, О ЯРМАРКАХ И ВОДОЛАЗАХ, О ЖЕНЩИНАХ, ПРИБЫВАЮЩИХ С КАЖДЫМ НОВЫМ ПАРОХОДОМ, О ЖАГУНСО, СТРЕЛЯЮЩИХ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, О БОЛЬШИХ ГРУЗОВЫХ СУДАХ В ПОРТУ, О НАРУШЕННОМ ЗАКОНЕ, О ЦВЕТКЕ И ЗВЕЗДЕ, или ГАБРИЭЛА, ГВОЗДИКА И КОРИЦА
ГЛАВА ТРЕТЬЯСекрет Малвины (родившейся для большой судьбы и запертой в своем саду)
Мораль поколеблена, нравы падают, авантюристы прибывают из чужих краев...
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАЛВИНЫ
Спи, красавица моя,
и во сне счастливой будь:
сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Я томлюсь в саду своем,
пленница в цепях цветочных.
На помощь! Мне душно тут!
На помощь! Меня убьют!
Меня замуж отдадут,
в доме навсегда запрут,
чтобы в кухне колдовала,
за уборкой тосковала,
на рояле днем бренчала,
в церкви по утрам скучала,
отдадут кому-нибудь,
чтоб наседкой стала я.
Сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Будет мужу и сеньору
жизнь моя во всем подвластна,
и подвластны мои платья,
и духи мои подвластны,
и подвластно время сна,
и желание подвластно,
и подвластно мое тело,
сердце и душа моя.
Вправе он пронзить мне грудь,
вправе только плакать я.
Сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Увезите же меня
поскорей куда-нибудь!
Не хочу я мужа чтить,
а хочу его любить!
Нищ, богат, урод, красавец,
хоть мулат - мне все равно!
Не хочу я быть рабыней.
Увезите же меня
поскорей куда-нибудь!
Сбудется мечта твоя,
ты уедешь в дальний путь.
Я уеду в дальний путь
хоть вдвоем, хоть в одиночку,
проклянут, благословят ли
я уеду в дальний путь.
Я уеду, чтоб влюбиться,
в дальний путь уеду я,
я уеду, чтоб трудиться,
в дальний путь уеду я,
за свободой в дальний путь
навсегда уеду я.
Спи, красавица моя,
и во сне счастливой будь.
ГАБРИЭЛА С ЦВЕТКОМ
На клумбах площадей Ильеуса расцветали цветы: розы, хризантемы, георгины, маргаритки, ноготки. На зеленых лужайках, как красные брызги, пылали лепестки цветка "Одиннадцать часов". В лесной чаше, в зоне Мальядо, во влажных рощах Уньана и Конкисты цвели сказочные орхидеи. Но не аромат цветов и не свежий запах зеленых садов и лесов господствовал в городе. В Ильеусе пахло сухими зернами какао.
Этот запах, исходивший от складов, где производилась упаковка какао, от порта и от помещений экспортных фирм, был так силен, что у приезжих от него кружилась голова, однако жители города к нему привыкли и не замечали его вовсе. Запах какао плыл над городом, над рекою, над морем.
На плантациях созревали плоды какао, и в пейзаже начал преобладать желтый цвет всех тонов и оттенков, даже воздух стал золотистым. Приближался сбор урожая, невиданно богатого и обильного.
Габриэла приготовила огромный поднос со сладостями и другой - еще больше - с акараже, абара, пирожками с треской, запеканками. Негритенок Туиска, посасывая окурок, сообщил ей, о чем говорят в баре и о тех мелких событиях, которые особенно его заинтересовали: о том, что у Мундиньо Фалкана десять пар ботинок, о футбольных матчах на пляже, о краже в мануфактурной лавке и о скором прибытии "Большого балканского цирка" со слоном, жирафом, верблюдом, львами и тиграми. Габриэла слушала его с улыбкой, цирк тоже заинтересовал ее:
– Правда приезжает?
– Уже повсюду развешаны объявления.
– Как-то и к нам приезжал цирк. Мы с теткой ходили смотреть. Показывали человека, который глотал огонь.
У Туиски были свои планы: как только цирк приедет, он отправится сопровождать клоуна, когда тот будет разъезжать по городу верхом на верблюде. Всякий раз, когда бродячий цирк поднимал свой шатер на пустыре рыбного рынка, повторялось одно и то же.
Клоун спрашивал:
– Кто паяц? Ответ короток.
Ребята отвечали хором:
– Он гроза для всех красоток.
За различные услуги клоун мелом делал Туиске пометку на лбу, и его бесплатно пускали на вечернее представление. А если негритенок помогал униформистам в подготовке манежа, он становился в цирке своим человеком и на время забрасывал ящик с гуталином и щетками.
– Однажды меня хотели забрать с собой. Сам директор звал...
– Униформистом?
Туиска чуть не обиделся:
– Нет. Артистом.
– А что ты должен был делать?
Черное личико Туиски просияло:
– Помогать в номере с обезьянами. И еще танцевать... Я не пошел только из-за матери... - У негритянки Раймунды разыгрался ревматизм, и она не могла больше стирать чужое белье, поэтому на жизнь зарабатывали сыновья Фило, шофер автобуса, и Туиска, мастер на все руки.
– Разве ты умеешь танцевать?
– А ты не видела? Хочешь, покажу?
И Туиска принялся танцевать; он прямо создан был для танца: ноги сами выделывали на, тело легко и свободно двигалось, ладони отхлопывали ритм. Габриэла смотрела на Туиску, она тоже любила танцевать и не удержалась. Бросила подносы и кастрюли, закуски и сладости, подхватила рукой юбку и закружилась в танце. Теперь на освещенном солнцем дворе плясали двое негритенок и мулатка. Они забыли обо всем на свете. Вдруг Туиска остановился, продолжая барабанить по перевернутой пустой кастрюле. Габриэла кружилась, юбка ее развевалась, руки ритмично двигались, тело покачивалось, бедра вздрагивали, лицо сияло...
– Боже мой, а подносы...
Они быстро собрали все - и сладости и закуски, Туиска водрузил подносы на голову и вышел, насвистывая мелодию танца. Ноги Габриэлы продолжали притопывать, она так любила танцы, но на кухне что-то зашипело, и она бросилась туда.
Когда Габриэла услышала, что Разиня Шико пришел завтракать, у нее уже все было готово, она взяла судки, сунула ноги в туфли и направилась к выходу.