— Ну тогда пойдем. Я покажу тебе комнату.
Глава 22. Утренние инсайты
Что-то такое мерзкое и доставучее мешает мне её раздеть.
Отмахиваюсь от навязчивого раздражителя, потому что передо мной в полумраке моей комнаты стоит она и ждет.
Я тоже неистово жду, когда смогу сорвать с нее эту бесформенную занавеску, прячущую от меня светлую персиковую кожу.
Веду раскрытой ладонью по бедру вверх, собирая гармошкой тряпку. Слежу за своей рукой и слышу ее учащенное дыхание и запах...
Цветочный аромат…
Он повсюду: в моих ноздрях, на губах и в башке…
Дзззз… дзз…
Затыкаю уши.
Бесполезно.
Меня нет для всех.
Кроме нее.
Касаюсь плоского живота, подрагивающего под моими пальцами. Сотни микроскопических мурашек рассыпаются и бегут в разные стороны. Обвожу овал ее пупка, ощущая ураган «наружного аппендикса» и сжимая бедра. Ммм…
Бззз… Бззз… Бзззззз…
Идите в сад.
Всем в сад.
Нетерпеливо рву тряпку и бросаю рядом с ее босыми стопами. Они изящные, хрупкие, с выпирающими косточками, а пальчики розовые и молочные. Неземная нимфа! Воздушная зефирка! Такая вкусная карамелька у меня впервые!
Острые пальчики зарываются мне в волосы.
Ммм…
Дззз… Дзззззз… Дззззззззз…
Идите к черту!
Веду кончиками пальцев по оголенной коже. Она такая тонкая и прозрачная как шифон. Касаюсь подбородка, обвожу губы, наслаждаясь их упругостью. Кровь стучит не только в висках, но и в трусах, заставляя последних трещать в швах.
Хочу смотреть ей в глаза. Хочу видеть, как они горят желанием.
Поднимаюсь взглядом по точеному личику и …
Дзззз!!!
Два угольных глаза на лице моей студентки зловеще полыхают во мраке спальни.
От ужаса отшатываюсь и сваливаюсь с постели.
Резкая боль в плече.
Дзззз…
Ммм… Стискиваю от боли зубы.
Мгновенно распахиваю глаза.
Вожу ими по комнате.
Дышу как обезумевший.
Что это, черт возьми, было?
Где я?
Расфокусировано плаваю по стенам, заостряя внимание на зеркальной стене напротив кровати.
В отражении вижу себя…
Значит, я в своей комнате…
И я… на полу.
В плечо ударяет тупая боль. Морщусь, перехватывая ушибленное место.
Какого черта я на полу?
Прикрываю глаза.
Облегченно выдыхаю, догоняя, что всё произошедшее минутой ранее мне приснилось. К счастью, приснилось…
Кроме истеричного дверного звонка и распирающего давления в боксерах, явственность которых очевидна. Оттягиваю резинку трусов, заглядываю в них, болезненно морщась, и откидываюсь на кроватный борт.
Мрак.
Просто чума.
Позор, срам и стыдоба, Миронов.
Дзззз!!!
Да кто там, твою мать?
Раздраженно бросаю взгляд на часы: 08.10 утра, воскресенье.
Подкидываюсь с пола и прижимаю предплечье к боку, второй рукой выуживая с полки гардероба домашнее трико. Наспех надев, решаю прихватить полотенце и обмотаться им вокруг бедер. Подавить восстание в трусах не так-то и просто.
Дззззз!
Да иду я.
И кого там неладная притащила в столь раннее утро?
Выхожу из комнаты и шлепаю к входной двери.
Прижимаюсь к глазку.
Серьезно?
— Ба? — распахиваю дверь и смотрю на взволнованную Рудольфовну. — Что случилось?
— Это я у тебя хочу спросить, — разъярённая ба вталкивает меня в квартиру, и как грозовой фронт застилает пространство прихожей. — Я уже двадцать минут трезвоню. Машина твоя внизу стоит, — бросает сумки на пол, которых… Считаю … Четыре. По две в каждой руке.
— И? Не вижу взаимосвязи, — закрываю за ба дверь и оборачиваюсь.
— Помоги, — кряхтит, кивая на молнию своих сапожек. Опускаюсь перед Рудольфовной на корточки, ощущая, как под трико и полотенцем жмет. — Ну как, — продолжает, тяжело дыша, — машина стоит, значит, ты дома. Почему так долго не открывал? Спал, что ли? — слышу, как блаженно выдыхает, когда освобождаю одну отекшую ногу из-под сапога.
— Да за кого ты меня принимаешь? В восемь утра в воскресенье? Спать? Пф, Ба! — ерничаю я. — Судоку разгадывал, — бухчу.
— Не хами, — пресекает меня Рудольфовна. — Как хорошо! — постанывает и переминается стопами в прочных колготках.
Поднимаюсь и смотрю на ба.
— Эт что еще? Так модно, что ля? — кивком подбородка указывает на нижнюю часть моего туловища, где поверх трико намотано махровое полотенце.
Почесываю затылок.
Рассказывать ба, что ее внук как бы уже не мальчик и утренняя физиология — часть его взрослой жизни — ну такое себе.
— Ага! Как у индусов, видела? — прикрываю кулаком рот, а под ним давлюсь смехом.
— Черт-те что, — бубнит себе под нос ба и с энтузиазмом, которому позавидовал бы сам Ван Дамм, подхватывает с пола сумки. От вида их тяжести, даже мое плечо напоминает болезненно о себе. — Понавыдумывают тоже мне.
— Давай я, бабуль, — перехватываю пакеты, на мгновение перевешиваясь вперед.
— Да они не тяжелые, сынок. У вас, кстати, лифт не работает, — сообщает позади меня ба, когда я тащу их на кухню.
Оборачиваюсь и смотрю на женщину, которая составила завещание уже как года три назад и собралась помирать. То есть, она перла их по лестнице вручную?
— Оба? — уточняю.
— Нет один. Но второй был на 23 этаже, и я не стала ждать.
Мои руки напрягаются, на миг представляя услышанное. Потому что моя квартира на 22 этаже.
Водружаю баулы на столешницу, пока Рудольфовна моет руки.
— А ты чего так рано, ба? — заглядываю в один из пакетов.
Честно говоря, я не помню, когда Рудольфовна вот так без предварительного оповещения с утра пораньше ко мне заявлялась.
Моя утренняя гостья подходит ближе и отпихивает меня в сторону, начиная перебирать содержимое сумок самостоятельно.
— А я решила тебе кое-каких продуктов привезти, — неопределённо отвечает и выкладывает на стол красную фасоль. Ее тон подсказывает, что она что-то мутит.
— Семя льна? — хватаю шелестящий прозрачный пакет. — Шафран? — беру следующий. — Кунжутовое масло? Чернослив? — смотрю вопросительно на ба, которая отводит свой бегающий взгляд в сторону. — Я о чем-то должен знать, ба?
— Илюш, — жмется Рудольфовна, теребя в руках до судороги в ноге знакомый мешок.
— А это что такое? — рявкаю и выхватываю чертов мешок. — Где ты это взяла? — ба округляет глаза и испуганно хлопает веками.
К горлу поднимается утренняя голодная тошнота, потому что я узнаю этот мешок. Точно такой же я видел в доме наглой гадалки, когда она пыталась мне впарить сушёный горох.
— Ба? — наседаю на родственницу, сжимая в руке мешок.
— Илюш, ты только не нервни...
— Илья Ивано…вич… ой! — звонкий женский голос залетает в комнату как воздух в форточку.
Поворачиваем одновременно с Рудольфовной головы, встречаясь с ...
Твою же пехоту!
И как я мог забыть про нее?
Глава 23. Так вот ты какой, цветочек Аленький!
— … простите, — пищу неубедительно, переводя внимание с Ильи Ивановича на Аглаю Рудольфовну.
Они оба смотрят на меня как на привидение. Да только женщине это простительно, а вот удивлённый взгляд моего преподавателя намекает на то, что он забыл о моем здесь прибывании.
Изучающее блуждание по моей фигуре и лицу Аглаи Рудольфовны заставляет несмело сжаться в комок. Она словно меня оценивает и присматривается.
А вот глядеть на доцента боюсь.
Его сжатая челюсть и поигрывающие скулы вопрошающе кричат мне о том, какого черта я не испарилась в форточку, а выперлась сюда.
Но я не думала, что смогу здесь встретить кого-то еще кроме Миронова.
Я проснулась давно и ответственно выжидала момента, когда можно свалить. Злоупотреблять гостеприимством моего преподавателя, с которым мне еще воевать три неполных месяца — не прагматично. И как бы ни хотелось нежиться в объятиях мягкой, удобной постели, пахнущей морозным кондиционером, ну нужно, как говорится, и честь знать. Мне и так придется по гроб жизни быть благодарной доценту за приют: кто знает, где бы я сейчас околачивалась этим утром. А так фантастическая кровать, которая обнимала меня хрустящим постельным бельем, шторы, оказавшиеся гораздо умнее меня, очищенный воздух, всю ночь наполнявший мои легкие из какого-то чудо-агрегата позволили Яне Решетниковой впервые за время нахождения в столице выспаться сном бурлака. Даже несмотря на ночные приключения.
Как только я отключила телефон и коснулась любвеобильной подушки, так сразу отключилась сама.
И снилось мне такое странное… но правдоподобное.
Ой, даже вспоминать не хочется, от одних мыслей краснею. Надеюсь, проницательный Миронов кроме решений его задач больше ничего не сможет раскопать в моей голове. Иначе бы точно нашел в кулуарах моего черепа картинки ночного киносеанса, в котором мой доцент меня нагло и бессовестно раздевал.
И мне это нравилось.
Боже!
Срам, стыд, позор, Решетникова!
О чем ты думаешь, Яна?
Я думаю о том, какой шикарный пресс у моего преподавателя…
Один, два, три, четыре, пять?
Пять кубиков?
Пять твердых роскошных кирпичиков на оголенном животе Миронова?
А где шестой?
— Так вот ты какая! — пока я выискиваю шестой кубик на пузе доцента, глаза Аглаи Рудольфовны подозрительно загораются. — Моя ты хорошая! — женщина прикладывает руки к щекам, умиляясь. Что происходит? Мне стоит начинать беспокоиться? — Илюша! — Аглая Рудольфовна поворачивается к замершему внуку, который отчего-то смотрит на меня, не моргая. — Ну какая же она хорошенькая! Тьфу на вас, — старушка плюет в сторону. — Тьфу на вас еще раз! — Что вообще здесь происходит? Мне может кто-нибудь объяснить? Перевожу взгляд на Миронова, пытаясь найти ответ в нем. Но этот без пяти минут Аполлон находится в точно таком же раздрае, как и я. — Иди сюда, мое солнышко, — женщина протягивает мне руку. — Дай я на тебя посмотрю, виноградинка! — Виноградинка? — Ну здравствуй, милая! А меня Аглая Рудольфовна зовут! — улыбается.