— Взаимно, Аглая Рудольфовна. У вас очень уютно, — шелестит Решетникова.
Закатываю глаза.
Может, я пойду?
Им и без меня неплохо, кажется.
Уже на подходе в комнату я улавливаю ароматы блюд.
Первой в гостиную с пирогом в руках входит ба, следом за ней Яна и заключаю нашу делегацию я, натыкаясь на заторможенную спину Решетниковой.
Девушка резко останавливается в дверях, не шевелясь.
Когда я выныриваю из-за ее спины и пристраиваюсь рядом, понимаю, что вызвало остолбенение, потому что столбенею аналогично.
Длинный стол-книжка разложен посреди зала. На нем действительно выставлено колоссальное количество блюд, но пугает не это.
Пугают они:
— Агнесса Марковна, Лидия Петровна, Нина Никитична, Тамара Николаевна, Оленька Леопольдовна, Маруся, Клавдия Борисовна… — и пока ба представляет всех выстроенных в ряд старух как на общем фото в доме престарелых, я чувствую, как впивается в мою руку ледяная ладонь Яны. Не опуская глаз, переплетаю наши с девушкой пальцы. И будь мы в другом моменте, я бы однозначно пресек подобные действия, но не тогда, когда с Решетниковой мы оказались в одной лодке посреди океана и, черт, но поддержка в этом звездеце нужна сейчас даже мне. Что происходит, млин? — …мои дети — Илюша и Яночка, — заканчивает представление ба.
— Ззз-здравствуйте, — заикаясь, еле слышно произносит Яна.
А я не в силах сказать даже этого.
У меня просто зажевало голосовые связки.
Паралич лица.
Двусторонний.
Кто все эти люди?
Откуда они здесь взялись?
Скорее всего мои внутренние оры красноречиво отражаются на лице, поэтому ба спешит разрядить накалившуюся обстановку, в которой я — та самая спичка.
— Илюш, присаживайтесь, — заискивающе лопочет ба и указывает рукой во главу стола, на углу которого пристроен портрет в черной рамке с перетянутой черной лентой моего усопшего деда. — Рядом с Ванюшей.
У нас что, поминки?
В моей голове усиленно начинают ворочаться извилины, пытаясь вспомнить даты рождения и смерти деда, но ни одна к сегодняшнему числу не подходит.
Тогда что, млин?
Аглая Рудольфовна подталкивает нас с Решетниковой в спины к двум стульям под оценивающие взгляды бабок. Они умиленно качают головами, а кто-то даже пускает слезу.
Не разрывая сцепленных рук, мы с Яной в полнейшем коматозе плетемся к местам и усаживаемся.
У меня в башке полный разнос и разброд. У Яны на лице — хуже.
— Что происходит, ба? — цежу сквозь зубы и поворачиваюсь к Рудольфовне, которая пристраивает неподалеку от нас пирог Яны.
— А что, Илюш? — наигранно спрашивает. — Подружки, вот, в гости ко мне пришли. Вон, Агнесса Марковна, — кивает на старую знакомую и как ни в чем ни бывало пожимает плечами бабуля.
Да кроме этой блаженной Агнессы Марковны я ни одной бабки раньше в глаза не видел. Она что, насобирала их по району?
Стреляю в ба яростным взглядом, на что родственница забивает похренистический болт.
— Илья Иванович, — наклоняется ко мне Решетникова, — вы не говорили, что мы собираемся на вечеринку сообщества «Московское долголетие», — медленно вытягивает руку из моего захвата. — Что здесь происходит? — если бы от взгляда можно было расплавиться, то сейчас бы я лился медью от того, насколько девушка меня проклинает.
— Да я и сам не знал, — шепчу в ответ и замечаю упавшую светлую ресничку в уголке ее глаза. Мы настолько близко дышим друг на друга, что я слышу стук ее сердца: учащенный и требовательный. — Для меня это такой же сюрприз, как и для тебя.
— Илья Иванович, мы так не договаривались, — шепотом рычит мелкая.
— Форс-мажор, — пожимаю плечами.
— Опять? — возмущается, косясь на старушек, поглядывающих на нас.
Бабульки расселись за столом и теперь все это действо слишком уж напоминает смотрины.
— Какая красивая пара! — спасает меня от ответа бабка в косынке.
— Ох, невеста, невеста-то хороша! — причитает другая.
Решетникова вздрагивает.
— Илья Иванович, какая невеста? — толкает меня в плечо Яна, пока женщины поочередно отвешивают нам комплименты. — Кто они? Бабушки-плакальщицы с похорон?
Подавившись воздухом, смотрю на Решетникову, у которой валит из носа пар гнева.
— А Илюшенька наш как вырос! — а это уже Агнесса Марковна хрипит. — Вот только недавно бабам под столом под юбки заглядывал, а сейчас, иш, какой жених стал!
Ах, ты старая карга.
Никогда мне она не нравилась.
Вспомнила, кляча, как я мелким, когда к ба приходили вот так же подружки и устраивали посиделки, я лазил под столом. Только я не под юбки заглядывал, как сказала эта ведьма, а мины подкладывал под ноги из пюре или пареной тыквы. Я уже тогда ее терпеть не мог, стерву блаженную.
Улавливаю робкий хохоток, исходящий от моей студентки.
Поворачиваю голову и встречаюсь с ее насмешливым взглядом.
Че?
— Не заглядывал я под юбки! — спешу оправдаться. — Решетникова! — возмущаюсь.
— Всё с вами понятно, Илья Иванович, — хохочет девчонка, забыв, что минуту назад испепеляла меня желчью.
— Что тебе поня…
— Проходи, проходи, Платоныч! — перебивает меня голос Рудольфовны, которая входит в гостиную вместе с каким-то старым дедом с седой бородой в галифе и с аккордеоном в руке. — Одного тебя ждали.
Получаю смачный пинок под столом.
Яна, сжав губы, скалится челюстью с немым вопросом: «А это кто такой?».
Да я сам без понятия, кто все эти люди.
— Доброго здравия, — кланяется дед и откуда-то из-за старой фуфайки вытаскивает бутыль с темно-красной жидкостью. — Своя. Клюквенная наливочка, — ставит на стол.
— Ооо, Захар Платонович, как вы вовремя! Это мы любим! — радуются бабуськи и поддакивают воодушевленно друг другу.
— Ну вот, все в сборе. Можно начинать обедать, — хлопает одобрительно в ладоши ба.
— Почему в Индии самые крепкие браки? — Захар Платонович выразительно выгибает седую бровь и оглядывает присутствующих. — Да потому что на свадьбу мужу дарят ружье, а женщине рисуют красную точку на лбу.
Гостиная врывается нестройным, наполовину беззубым, хохотом. Этот древний дед уже полчаса травит байки и анекдоты, веселя весь женский коллектив нашего сборища.
Я не слежу за временем и не знаю, сколько мы так сидим, но стол практически опустел от закусок, а вот клюквенные наливки прибавляются с каждой опустошенной ранее.
Смотрю на Яну, с лица которой не сходит охмелевшая улыбка. Она хохочет звонче всех, а глаза искрятся алой наливочкой.
— За Илюшу и Яночку! — вновь кто-то кричит.
Мы одновременно с Решетниковой подхватываем свои фужеры и с приятным звоном чокаемся друг с другом.
Наливочка-то хорошо пошла!
Меня вшторило нехило, и не представляю, какого Решетниковой, которая не смогла отбиться от насевших на нее старух и настойчивого деда.
Меня ведет, но этот туман приятен. Смеющееся расслабленное лицо девушки рядом побуждает улыбнуться неосознанно, когда у девчонки загораются глаза на раскрасневшемся личике при первых аккордеонных аккордах.
— Давай, Платоныч, зачинай! — с места подскакивает Агнесса Марковна, совершенно трезвая и ни в одном глазу, впрочем, как и каждая престарелая здесь леди.
Кроме поплывших нас с Решетниковой никого настойка не торкнула.
Женщина подходит к деду Захару и из рукава легким движением выдергивает ажурный платок.
— Ах, красавица-невеста,
До чего ж ты хороша.
Все так ладно, всё на месте,
И чудесная душа! — взмахивает платочком Марковна.
— Иии, ух, ух! — хором подпевают старушки.
Че? Какая невеста?
Промаргиваюсь и отупело смотрю на хлопающую в ладоши Яну, азартно прихлёбывающую наливкой.
— Наш жених не просто мачо!
Тонкий ум, суровый взгляд.
Точно принц, никак иначе!
Так о нем все говорят!
— Иии, ух, ух! — все.
Че? Какой жених?
— Ты, Илья, будь мужиком.
Как говно не кисни.
Если че случится вдруг,
Не стесняйся, свистни! — подмигивает мне Захар Платоныч.
— Ух, ух, ух! — все.
— Наш Илья как кавалер
Ваще вне конкуренции:
Не урод и при деньгах,
И лютая потенция!
— Ух, ух, ух!
Че, блин?
Справа от меня закатывается истерикой Решетникова, обмахиваясь рукой и стирая слезы из уголков глаз.
— За столом шептались гости,
Я подслушал разговор.
Говорят, красивей пары
Не видали до сих пор! — дед Захар.
Еще пять минут назад я отчетливо видел лица и воспринимал происходящее, сейчас же моя голова кружится как на центрифуге, вращая смеющиеся беззубые рты, галифе с аккордеоном, селедку под шубой и румяные щеки Яны.
— Горько! Горько! Горько!
Глава 29. Горько!
— … двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… — где-то на задворках моего сознания орут какие-то голоса.
Мой мир сузился до одного квадратного метра, в котором я не замечаю ничего, кроме мягких губ и пронырливого языка, ласкающего мой.
В этом метре в моих руках обмякшее тело, которое я с трудом удерживаю, потому что мои ноги подкашиваются и просят перенести данную головусносящую процедуру в горизонтальную плоскость, где нам с моей невестой пора бы продолжить свою первую брачную ночь.
Ее тонкий, но чувственный стон бьет по звенящим яйцам, спрашивая, почему мы целуемся стоя.
Исследую теплый ротик своим языком, сталкиваясь зубами. Яна вжимается в мою грудь так, что не заметить моего каменного стояния невозможно даже в нашем с ней состоянии.
У меня заканчивается воздух в легких, потому что я им поделился с девушкой, и мне становится нечем дышать. Но я ни черта не могу остановиться и оторваться от этих губ, которые слишком аппетитны и вкусны, чтобы добровольно отказаться от них.
Местом, в которое, по всей вероятности, еще не успела добраться клюквенная наливка, я туго, но соображаю, что пора заканчивать волновать старый курятник, в котором всего один старых петух, и продолжить наедине.