— Яна, Ян, — отдираю от себя девушку, недовольно стонущую мне в губы. Она закрытыми глазами, словно котенок, тянется к моему лицу и вытягивает губы трубочкой.
Заторможенно моргая, рассматриваю расслабленное багряное лицо Яны и заправляю растрепавшиеся волосы за ушки.
— Ммм, — мычит и лезет целоваться.
Целую малышку в лоб, получая не одобряющий стон под бурные аплодисменты присутствующих:
— За молодых! — кто-то выкрикивает, и звон фужеров заставляет Яну открыть глаза.
Девушка осоловело обводит окружающих пьяным взглядом, а затем довольно прихватывает свой фужер с наливкой.
Одной рукой удерживаю Яну за талию, а второй пытаюсь выдернуть у нее бокал.
Мои руки меня не слушаются.
Мои движения нерасторопны и асинхронны с головой, потому что в ней еще есть небольшой просвет разума, а в теле — полный отказ тормозов. Я не ощущаю ни пола под ногами, ни связи с действительностью.
Яна смешно надувает губы и крутит головой, давай понять, что бокал не отдаст, крепко сжимая его в руке. Наша борьба за фужер заканчивается моей победой и, расплескав под наш неконтролируемый смех наливку, ставлю бокал от Яны и от себя подальше. Уверен, что нам достаточно, потому что впереди брачная ночь, которую я планирую запомнить.
— Ну почч-чему? — хнычет малышка, когда у нее не получается сначала дотянуться до наливки, а после до моих губ. — Я хх-хочу еще, — требовательно топает ножкой. — Еще! Горько! Ну-ка все вместе — горько!
— Горько! — подхватывает, кажется, ба, а следом весь зал.
Я не успеваю моргнуть, как мою тушу наклоняют и в мой рот жадно впиваются губы Яны.
Я не сопротивляюсь.
Я пьян, но не идиот.
Потому как только идиот откажется от вкусного рая.
— Ммм, — стонем друг другу в языки, переплетаясь ими.
Зарываюсь в мягкие волосы пальцами, упираясь бедром в стол в качестве опоры.
— … семь…восемь…
— Мои соколики…
— А глаза-то у невесты какие! Прямо колдовские! Тьфу на вас!
— Ну жди теперь, Рудольфовна, внуков!
— Давай, Платоныч, заводи нашу!
Гул, шум, песни и пляски, тысячи «Горько!» и какие-то пожелания.
Расцеловывания Рудольфовной в щеки в прихожей, взмахи платочков и слезы умиления, свадебный марш под гармонь и полная готовой едой впаренная сумка со словами:
— На завтрак будет. Ступайте голубки, такси ждет…
А дальше темный салон машины, задние кресла, губы Яны, блуждающие по моему лицу и мои руки под ее платьем…
Вопрос таксиста: «Куда?»
И мой ответ: «Домой!».
Скорее домой.
Скорее…
Иначе из моих джинсов повалит дым…
Скорее, когда ладошка моей невесты сжимает мой пах до мушек в глазах и бомбочек в крови, взрывающихся раскаленным желанием…
Долбанный лифт, который тянется со скоростью муравья-инвалида…
Стоп-кнопка, потому что нет сил больше ждать…
И извивающееся тело, которое я прижимаю к зеркальной поверхности…
Но нет… торможу себя и её… не здесь…
— Илья-яя, — стонет нетерпеливо Яна.
Проклятый дверной замок, который не хочет открываться…
Темнота квартиры, которая заводит и обостряет прикосновения и ощущения…
Алчные поцелуи Яны в шею, подбородок…
Укусы, потому что долго не могу разуть себя…
Подзатыльник, потому что долго не могу разуть её…
Не разрывая губ до кровати…
Поцелуи, поцелуи, поцелуи…
Много…
Ниже…
И…
Щелчок…
Глава 30. Утро
Илья
Бррр… Фррр…
Вздрогнув, выныриваю из темноты, но снова ныряю…
Фрр… уиии…
Морщусь.
Что за…?
Пробую поднять веки, но они тяжелые словно весят тонну.
Пытаюсь пошевелиться, но мое тело будто свинцовое, и я не чувствую с ним связи.
С трудом приоткрываю один глаз и встречаюсь с … пупком.
Настоящим человеческим пупком.
Он смотрит на меня, а я на него.
Распахиваю остальной глаз, одновременно ощущая, как висок пронзает тупая боль.
Ммм…
Теперь оба моих глаза видят перед собой оголенный пупок и оголенный живот, который делает страшные вещи:
— Фрр… Ррр, фырр…
Передернув глазом, веду им ниже и цепляюсь за свои пальцы рук, вцепившиеся в резинку колготок.
Пробую их разжать. Но они словно закаменели и вот только сейчас я начинаю осознавать, как они покалывают мелкими противными иглами.
Че за фигня?
Головная боль пульсирует поршневыми толчками и помимо нее меня берут в оборот другие спутники жутчайшего состояния, которые красноречиво подсказывают, что вчера я изрядно перебрал.
Усилием воли мне удается разжать пальцы. Встряхиваю затекшей рукой, которая, к слову, посинела — настолько крепко я держался за резинку женских колготок.
Подложив под голову локоть, слегка её задираю, чтобы посмотреть выше.
А выше — задранное до груди платье и звездочка с открытым ртом.
Твою мать…
Так быстро я не трезвел никогда.
Подскакиваю с постели и усаживаюсь, опустив голову вниз. У меня все кружится, но это не повод, чтобы не помнить.
Возможно, лучше было бы не помнить…
Но я помню…
Оборачиваюсь назад и смотрю на Яну.
Она спит тихо и бесшумно. И кроме ее урчащего голодного живота не слышно даже сопения.
Руки девушки разбросаны в стороны, а волосы разметались на простынях. Ее голова покоится на них же, а подушек я не наблюдаю в принципе. Рот приоткрыт, подсказывая, что спит она с аппетитом.
Оглядываю себя: на мне всё, кроме расстёгнутых пуговицы и молнии на джинсах.
Шумно выдыхаю, облегчённо проводя рукой по волосам.
Значит, не успели…
Вырубились на пути к моему грехопадению и самобичеванию.
Черт.
Как я мог допустить такое положение дел?
Я чуть не переспал со своей студенткой!
Это же… это же криминал, Миронов!
Чем ты думал, похотливый кобель?
Тем, что в штанах и о том, насколько вкусная у меня девочка…
Капец…
У меня? Девочка у меня?
Вновь бросаю взгляд на звезду.
Светлый обнажённый животик и виднеющийся бюстгальтер отправляют всю проспиртованную кровь в пах, собираясь в нем твердым томлением.
Я с бодуна, но от этого не перестал быть мужиком.
И реагировать таким образом на свою студентку — непрофессионально и неэтично.
Но я, блин, реагирую и не чувствую досады.
Контрастный душ приводит мой внешний вид в порядок, что не скажешь о голове. В ней поселился похмельный дятел и стучит мне в затылок, а вихревые мысли не дают мне трезво думать.
Упираюсь лбом в кафель. По мне стекает вода, смывая ночь, но не смывая воспоминания.
Я помню…
Помню наши поцелуи и прикосновения… прямо сейчас мои пальцы сжимаются в кулак, потому что я не знаю, что со всем этим делать.
Надеяться, что она всё забудет, извиниться и спихнуть ответственность на клюквенную наливку? Отвезти ее домой, дать денег… что мне нужно сделать?
Как смотреть ей в глаза и что говорить?
Обтёршись полотенцем, надеваю чистые домашние вещи и взъерошиваю мокрые волосы, которые не собираюсь сушить.
В комнату бьется солнечный свет, озаряя ее критически мощно. Этот свет болезненно давит на глаза.
Яна сменила позу, перевернувшись на бок, и теперь ее оттопыренная попка, обтянутая капроном, смотрит прямо на меня.
То, что удалось опустить в душе, поднимается вновь, и это непрофессионально, Миронов.
Не профессионально думать о том, что сейчас мне до поросячьего визга хочется пристроиться сзади, обнять теплое утреннее тело, уткнуться в светлую макушку и уснуть до самого вечера.
Подхожу и осторожно провожу по бедру девушки кончиками пальцев.
Плохо.
Отвратительный на ощупь капрон неприятен.
Моя кожа помнит её кожу. И эти ощущения правильные и естественные. Всё остальное суррогат.
Поправляю задравшееся платье и накрываю девушку одеялом, попутно собрав с пола разбросанные подушки.
Выхожу из комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь.
Яна
— Ммм… — тяну одну руку наверх, другую вниз, приятно потягиваясь.
Чувствую, как моего лица касается солнце. Сквозь сомкнутые веки оно слепит.
Открываю глаза и смотрю в потолок. Кручу головой влево, вправо, пытаясь понять, почему я вижу в нем перевернутую себя. Не помню, чтобы в моей комнате были зеркальные потолки.
Стоп.
Резко взлетаю.
Смотрю по сторонам.
О, Господи!
ГОСПОДИ!
Подхватываю концы одеяла и смотрю под него.
Прикрываю облегчённо глаза: одежда на мне.
Господи!
Откидываюсь на ровную поверхность кровати, закрывая лицо руками.
Как же так? Ну как так-то?
Бью себя по лбу, но морщусь, потому что мои мозги звенят, резонируя резкой болью.
Я вновь дома у Миронова… и вновь выспалась.
Но… как же стыдно!
Мама дорогая… я в постели доцента Ильи Ивановича и…
А где ночевал он?
Оглядываюсь.
Признаков мужского присутствия нет, и я мысленно благодарю его за то, что в очередной раз обеспечил моему телу сон и мягкую постель.
Но стыд… он заставляет окончательно проснуться и принять неизбежность того, что студентка Решетникова наклюкалась и отключилась в присутствии своего преподавателя.
Как я буду смотреть ему в глаза? Что он обо мне подумает?
Что я злоупотребляю?
Это позор…
Растерянно вожу по царской комнате глазами и вычленяю дверь. Обычно в таких богатых дизайнерских квартирах ванные комнаты находятся прямо в спальне, и я, не раздумывая, несусь туда.
На удивление после клюквенного пойла я чувствую себя сносно, и кроме сухости во рту и жажды, я ощущаю лишь стыд. Дикий позорный стыд.
А когда в зеркале ванной я вижу засосы на шее, я ощущаю страх.
Господи!
Воспоминания, как ледяной тропический душ, обрушиваются без предупреждения.
Смотрю на себя и скулю.
Нет! Боже!
Задираю платье и нахожу на животе еще несколько алых засосов.
Перед глазами фотопленкой проносятся слайды моего эпикфейла, когда я лезла на доцента и принуждала со мной целоваться.