Подхожу близко к девушке и беру миловидное лицо в руки. Притягиваю к себе и целую так, как получается только с ней: искренне, глубоко, без остатка, с мурашками.
— Где ты хочешь? — с трудом оторвавшись, заглядываю в дурманные глаза. В них пелена желания и возбуждения.
— Наверное… здесь… будет удобнее, — заторможенно выговаривает.
Перекидываю волнистые волосы на левое плечо и алчно впиваюсь в атласную кожу шеи зубами. Слегка прикусываю. Робкий визг натягивает во мне выдержку и волю. Эта девчонка даже не представляет, какую имеет надо мной власть. И я готов встать на колени.
Сгребаю ее всю. Она тонет в моих объятиях.
Укладываю на постель и накрываю собой.
Ее испуганные глаза мечутся по моему лицу. Пальцы впиваются мне в плечи, и я чувствую боль. Которая заводит. Так же, как этот боязливый робкий зверек подо мной.
Тянусь к губам.
Я не могу ими насытиться. Их постоянно мало.
Оглаживаю бедро, обтянутое тканью платья.
— Илья… — прерывает поцелуй, — я… — смотрю на нее осоловело, — я хочу тебе кое-что сказать, — тушуется.
Шумно выдыхаю рядом с ее ухом и утыкаюсь в простыню лбом. Я надеюсь, она не хочет сказать, что у нее женские дни или что-то в этом роде. Потому что, черт, но даже это меня не остановит.
Усмехаюсь себе.
Я поехал крышей.
Совершенно точно чокнулся и залип на своей студентке.
Поднимаюсь и смотрю в глаза, давая понять, что весь внимание. Яна облизывает губы, не решаясь начать. У меня начинают трещать терпение и резинка трусов.
— Ян? — подталкиваю.
— Эмм… Илья… это будет не больно? — выпаливает. — Ну … эмм… знаешь, я не люблю ходить к женским врачам, мне неприятно и больно… нууу… эмм… это будет не так? — скрючивает жалостливую гримасу.
Приподнимаюсь на локтях и усиленно заглядываю в глаза, пытаясь в них найти ответ, не ослышался ли я.
Хмурюсь. Мы не настолько пьяны, чтобы нести подобную чушь.
Я вот сейчас ни черта не понял. Она про что?
— У тебя какие-то физиологические особенности? — ничего иного на ум не приходит. — О чем я должен знать?
— Ну… если считать девственность физиологической особенностью, то да.
Тишина, которая давит на уши, нарушается скрежетом моих дум. Чувствую, как профдеформация сужает очко. Я ни хрена не доцент, раз так тупо и долго соображаю.
Яна — девственница?
— Ты девственница? — переношу вес тела на локти. Смотрю вниз под себя, будто внизу ее живота горит табличка с надписью «Не трогать руками! Тут девственно и чисто».
Не дожидаясь ответа, скатываюсь с девчонки на бок, боясь раздавить хрупкое тельце.
— Это проблема? — Яна садится и поправляет полы платья, обиженно надув губы.
Отворачивается. Она не выглядит набивающей себе цену или наигранной. Лживой она тоже не выглядит.
Опускаю стопы на пол, сжимаю голову в руках. Выдыхаю сквозь зубы.
— Илья, для нас это проблема? — повторяет вопрос, который замер в комнате тучей. Я… черт… я не знаю. Я никогда доселе не имел отношений с девственницами. Все мои женщины были опытными и раскованными. Даже мой юношеский опыт был с леди на пять лет старше меня. — Тебя испугала моя девственность? — давит, не давая возможности собраться с мыслями.
Черт, да.
Меня это пугает.
Это надо… ну не знаю... как-то подготовиться или не надо… блин, это ответственность и… трынцец, блин.
Встаю и расхаживаю по комнате, чувствуя, как весь сексуальный запал спадает на нет.
— А ты уверена… что… не ошибаешься? — делаю неопределенный взмах рукой, сотрясая воздух.
Яна смотрит на меня как на дебила.
— Миронов, ошибаться можно в твоих задачах, — складывает руки на груди.
Черт. Провожу рукой по волосам.
— А как же ты… — блииин, походу я несу какой-то бред. Спрашивать о том, как она дожила до такого возраста нетронутой и чистой — кретинизм чистой воды.
— Лучше заткнись, — фыркает Яна.
Согласен.
Я несу чушь. Просто у меня профанация и полное искажение реальности. Не думал, что в мире есть девушки, способные сохранить свою девственность до двадцати двух лет.
Блин, почему? Как так получилось, что эта девушка, на которую встанет даже у кастрированного, смогла себя сберечь? Она же сама по себе ходячий секс.
— Илья, если это проблема, я… — вскакивает с кровати.
Перехватываю ее за локоть, разворачивая к себе.
В ее глазах слезы. Они не катятся, они стреляют мне в голову.
Твою мать. Я — последняя скотина.
Девчонка тебе доверилась, Миронов, а ты как трусливая сволочь сопли развесил.
— Янка, — прижимаю к себе, укладывая подбородок на светлую макушку. — Извини дурака. — Я… не знаю… просто это впервые и для меня…
Шмыгнув носом, Янка задирает голову и смотрит глазами с надеждой.
— Ты тоже девственник? — хлоп-хлоп глазёнками своими колдовскими.
— Да, — не раздумываю.
В плечо прилетает удар. Янка хохочет и утыкается носом в мою грудь.
— Дурак!
Ну вот, кажется, получается.
Ты же мужик, Миронов. Успокой свою девочку, расслабь.
Чего ты шуганулся?
Лучше бы было, чтобы до тебя кто-нибудь к ней прикасался?
Зверею.
От этой мысли мгновенно зверею.
Ну уж нет. Моя девочка. Моя…
Глажу свою маленькую по волосам, целую в висок. Чувствую, как расслабляется в моих руках.
— Я буду нежным, — тяну на кровать.
— Обещаешь? — жалобно просит.
— Обещаю.
Это сложно, но я буду очень стараться.
И если до новости о Янкиной девственности я собирался отключить башку и кайфовать, то сейчас мне приходится напрячь мозги, чтобы сделать всё как следует.
Её первый раз должен быть особенным. Не таким, о котором позже захочется забыть и не вспоминать, и это своего рода вызов самому себе. Ты же не козел, Миронов.
Я не козел, поэтому бережно подвожу нас к постели и укладываю. Я не буду торопиться, давая привыкнуть и себе, и ей.
Её подрагивающее тело красноречиво рассказывает, что она волнуется. Я ссусь тоже.
Начнем, пожалуй, с легкого.
Нежные, ласкающие прикосновения, чувственные глубокие поцелуи, в которых я собираюсь ее успокоить, но растворяюсь сам.
Взаимные поглаживания и знакомства.
Переплетения рук.
Губы, творящие безумие.
Сердце, разрывающее грудную клетку.
Наши сплетенные тела отбрасывают тени на стены в полумраке. Это охренеть как красиво. Точно чёрно-белая картина, написанная искусным художником.
Платье на полу… Там же рубашка и брюки…
Схожу с ума, когда Яна остаётся в черных чулках, нижнем белье и аквамарине.
Я знаю, что в этом комплекте лишнее.
Отстраняюсь и сажусь в постели.
Яна приподнимается и непонимающе на меня смотрит.
— Что случилось? — возбуждённо дышит.
Я скольжу по ее телу голодным раздевающим взглядом.
Неподражаема… изящна… просто очуметь как красива…
— Ты случилась… Янка… где ты была раньше?
— Я? — тушуется и прикрывает грудь в бюстгальтере руками. — За первой партой сидела, а ты меня не замечал.
— Слепец. И дурак, — качаю головой.
— Есть такое, — хихикает Решетникова.
— Что? — игриво выгибаю бровь и хватаю девчонку за лодыжку.
Притягиваю хохочущую хулиганку к себе и наваливаюсь сверху.
Мы остаёмся обнажены душами и телами друг перед другом.
Мы возбуждены до предела, и отличное скольжение нам обеспечено.
На Яне — ее собственный обволакивающий яркий запах и аквамарин, освещающий сплетение наших тел. Он — ничто по сравнению с драгоценностью в моих руках.
— Илья… ммм… — сладко стонет.
Журчание воды в душе выдергивает из сонной неги.
Отбросив одеяло, тянусь, хрустя костями.
Мы уснули к утру, но по ощущениям я будто бы выспался. Я даже помню сон, срубивший меня после Янкиного «спокойной ночи и доброго утра».
Мне снились старая хрущевка, гадалка и карты таро, выпавшие однажды.
Девушка, склонившаяся надо львом.
Почему она мне вдруг приснилась?
Почему в эту ночь?
Легкость тела и пустота головы делают из меня сахарный сироп.
Гипертрофированная эмпатичность мне не свойственна, но я как довольный осел подскакиваю с постели, не потрудившись натянуть белье, и ищу свой телефон.
Черт его знает, что происходит, но я хочу позвонить Белладонне. Поблагодарить и извиниться. В последнюю нашу встречу я обошелся с ней по-скотски. Я не фаталист, но, возможно, сегодняшний сон как знак того, что я ошибался.
Её карты не врали. И она не врала…
Не знаю, какое Божество мне благодарить, когда несколько раз в порыве бешенства я срывался к ней и терзал дверной звонок. После того, как Рудольфовна притащила мешок с горохом домой, я словно с цепи сорвался. Я желал поквитаться с наглой шарлатанкой. Но, наверное, судьба оказалась мудрее меня. Оба раза я встречался с пустотой. Мне никто не открыл. И сейчас я преблагодарен этому.
Нахожу номер Белладонны, пока Яна плещется в душе.
Набираю. Гудок… еще один…
Откуда-то из прихожей начинает вопить жуткий рингтон… который кажется до боли знакомым.
Ясновидящая долго не берет трубку, но настораживает не это.
Я иду на зов крякающей утки.
Отбиваю звонок, и звук прекращается тоже.
Мне совсем не нравится, как по моему голому торсу начинает гулять сквозняк. Я покрываюсь гусиной кожей.
И набираю Белладонну вновь.
Мерзкий звук наполняет прихожую, и он доносится… из сумки Яны.
Да нет… это бред.
Невесело усмехнувшись, нажимаю отбой. Сажусь на корточки у стены, прижимая телефон к губам.
Если я залезу к Яне в сумку, то нарушу ее личные границы.
Я не имею на это права. Но поганое чувство, которое разъедает меня изнутри, безобразно толкает подняться и заглянуть внутрь.
Это бред.
То, о чем я думаю, сопоставляя факты, — полный, мать его, бред, который душит.
Растираю шею руками.
Вода в душе стихает.
У меня пара минут, может меньше.
Либо я остаюсь одураченным, либо узнаю правду, которая, уверен, мне не понравится.