Романовские бумажки не брали, смеялись: ты что, мол, с луны свалился, мил человек? Даже здесь не верили в возврат старого.
Муж посылал Анну на базар продавать вещи. Сам стыдился. Впрочем, продавала не только она одна: в Урумчи съехалось огромное количество беженцев — купцы, заводчики, белогвардейцы. Кто продавал, кто скупал, и улицы города превратились в сплошные базары.
Ох уж эти страшные базары в Урумчи! До сих пор она вспоминает о них с ужасом и содроганием. Если есть ад, то он, наверное, похож на эти базары. Жара, пылища, густое месиво из людей, ослов, верблюдов, лошадей. Все ворочается, кишит, вопит. Ее обступает оборванная, засаленная толпа китайцев, каждый хочет пощупать, поторговаться, а купив, тут же на глазах перепродает. Этим и живут: торгуют, перепродают, воруют. Население города — сплошная беднота.
Ожидание становилось бессмысленным, и однажды Валениус сказал: «Хватит, надоело».
Продали электромотор и на вырученные деньги решили весной пробираться во внутренний Китай, поближе к столице.
Провинции Нинся, Ганьсу, Шаньси, Шэньси, Хэбэй…
Фантастическое путешествие через весь Северный Китай, через Великую лёссовую равнину на двухколесной повозке, запряженной мулами.
Пещерные поселения, желтые лёссовые бури, китайские деревни, окруженные высокими стенами, степные разбойники, древние города: Ланьчжоу, Наньчжоу, Сиань… Седой, многовековой Китай. От Сиани ехали на поезде.
…Поезд приближался к Пекину. В туманной дымке вырисовывались холмы с узорчатыми верхушками храмов и пагод, с очертаниями длинных и узких башен, загнутых крыш.
Вот и станция. Поезд тихо плывет вдоль людного перрона. В густой сине-черной азиатской толпе редкими пятнами мелькают европейцы.
Анну ошеломил шум вокзала. Такое многолюдье она видела разве что на базарах в Урумчи.
Целая стая рикш набросилась на их чемоданы. Они рвали друг у друга добычу и оглушительно орали. Наконец высокий костлявый рикша с рябым лицом ловко оттеснил своих конкурентов и быстро погрузил на тележку весь багаж.
Прямо с вокзала сквозь темную арку ворот рикша сразу же вывез их на шумные, людные улицы.
Перед Анной расстилался огромный, какой-то путаный город. Многочисленные автобусы и автомобили поднимали тучи пыли. Улицы были запружены толпами людей. Стоял оглушительный шум. Кричали рикши, сигналили на все лады разносчики товаров, гудели автомобили.
Долго кружили по узеньким кривым улочкам, которые неожиданно пересекались широкими авеню, по длинным переулкам, вдоль высоких серых сплошных стен, за которыми прятались жилые дома.
Наконец остановились в каком-то грязном подозрительном тупичке, напротив длинного здания с огромной вывеской, написанной латинскими буквами: «Russ restouran».
Хозяин, русский, равнодушно окинул их сонным взглядом, так же равнодушно выслушал Валениуса, который что-то втолковывал ему, согласно кивнул головой и выдал ключ от номера.
Комната располагалась под самой крышей. Полуголый слуга-китаец помог им втащить вещи по узкой деревянной лестнице, через длинные, темные, словно лабиринты, коридоры.
В комнате все было темное. Изъеденные червем столбы поддерживали потолок. Низкие деревянные кровати были застланы темными, почти черными кусками какой-то рубчатой ткани, пол затянут темно-серым сукном. Их обдало душным, застоявшимся запахом человеческого пота, плесени, грязного пыльного старья. Вероятно, здесь ничего не менялось и не ремонтировалось со времени о́на.
— Вот так номер! — поморщилась Анна.
— Самый дешевый, — сказал Валениус, намекая тем самым на их стесненные обстоятельства.
В Пекине Анна впервые почувствовала свою глубокую оторванность от родины. Как далеко она забралась! Все ей было здесь чуждо, непривычно: дома в чисто китайском стиле, причудливые многоярусные пагоды дворцов, монастырей, парковых беседок Внутреннего города, где жили богачи, мандарины, послы государств. Конечно, прекрасны были многочисленные парки с голубыми озерами, тысячелетними кипарисами, пестрыми цветниками, необычными скульптурами. Словно дорогие игрушки, расписанные золотом, киноварью, кобальтом, прятались в тени деревьев кумирни под тяжелыми шапками пагод. Но все это великолепие было пугающе чуждым. Вспоминались родные русские церковки, просторы полей, тайга.
Внутренний город был древней столицей китайских богдыханов. Его окружала широкая, серая каменная стена, по которой ездили автомобили и гуляла публика. В центре Внутреннего города, за блекло-розовой стеной с черными пятнами сырости скрывались дворцы Запретного города, где еще проживал со своей свитой малолетний император Пу И, последний из свергнутой в 1911 году династии Цинов. В 1912 году его заставили отречься от престола, но республиканское правительство разрешило ему по-прежнему жить во дворцах и еще платило огромную пенсию на содержание двора.
Они жили во внешнем городе, в так называемом деловом Пекине, шумном, пыльном, бестолковом, с грязными улицами, бедными лавчонками, подозрительными притонами, базарами. Деловой Пекин как бы опоясывал чопорный тихий Внутренний город.
Анна устроилась посудомойкой в ресторанчике гостиницы, где они остановились.
Валениус метался в поисках дела. Он совсем упал духом, стал суетливым, раздражительным и мелочным. Перед Анной был явно растерявшийся человек, не знающий, как выйти из положения. Он ходил в старом, затасканном костюме и уже не говорил о богатстве. Она успокаивала его, старалась вселить надежду на лучшее будущее. Иногда ей было искренне жаль его.
Однажды, когда он сидел в их жалкой харчевне, именуемой рестораном, и грустил за кружкой скверного пива, поданного Анной, к нему подошел какой-то человек и положил ему на плечо руку. Анна услыхала русскую речь и насторожилась (она как раз собирала со стола грязную посуду).
— Ну что, брат, — сказал этот человек, — туго приходится?
— Пошел к черту, — буркнул Валениус.
— Хочешь работу? — не унимался незнакомец.
— Шутишь?
— Вовсе нет. Мне нужны такие люди, как ты.
— А откуда вы меня знаете? — с удивлением спросил Валениус, почтительно переходя на «вы». Незнакомец улыбнулся:
— Не все ли равно тебе? Факт тот, что знаю.
Тут вошел хозяин и перемигнулся с незнакомцем. Сердце Анны упало, — вот откуда ветер дует! Этот хозяин большой плут, видать.
Валениус стал пропадать из дома — куда-то ездил. Из поездок привозил деньги, подарки.
— Нашел хорошую работу, — объяснил он.
Приоделись и он, и она. Взяли номер поприличнее. Хозяин перевел Анну в подавальщицы, был ласков, мурлыкал, словно сытый кот. Муж опять воскрес и снова начал мечтать о богатстве.
Как-то сказал:
— Поедешь со мной. Надень все самое лучшее.
Она обрадовалась: хоть на один день вырваться из этого ада.
…Они плыли по большой реке, нарядные, словно богатая чета на прогулке. В руках у мужа был изящный портфель, который он не выпускал из рук.
— Везу важные документы одной торговой фирме, — кратко пояснил он Анне, и она поняла его несколько взвинченное состояние — мало ли что может случиться…
Со всей беспечностью молодости откровенно наслаждалась солнцем, блеском воды, живой сутолокой пароходной жизни. Ее занимала пестрая, разнородная смесь пассажиров — китайцев, важных англичан и других европейцев. Китайцы собирались группами, ели вареную свинину и лепешки.
В углу верхней палубы, под тенью высокой будки сидел молодой китаец, а рядом с ним лежала старуха. Она тихо стонала, прикрыв глаза морщинистыми веками. Молодой китаец развязал узелок и вынул две лепешки, Он посмотрел на старуху, неподвижно застывшую с закрытыми глазами, вздохнул и положил одну лепешку обратно.
— Смотри, — толкнула мужа Анна, — мать, наверное. Старая какая и очень больная.
Валениус безучастно скользнул взглядом по старухе, по лицу молодого китайца, сердито произнес:
— Пускают таких… Может, у нее чума или холера?
Ночью Анне приснился сон: будто наряжена она в свое лучшее праздничное платье и мягкие шевровые полусапожки. Идет она знакомыми огородами, полем родного Новониколаевска и что-то напевает. А на поле цветов — неописуемое множество, и таких ярких, красивых, каких она еще никогда не видывала. Идет она полем и диву дается: откуда тут цветы появились? Да так много… Раньше их не было. И вдруг навстречу бежит Мишка Афанасьев с ружьем и кричит:
— Стой! Стрелять буду.
В страхе она проснулась. Муж мирно похрапывал в обнимку со своим портфелем. Анна тихо оделась и выскользнула из каюты на палубу.
Уже рассвело, и река нежно порозовела. По палубе ходили матросы, визгливо ругались, убирая мусор.
Молодой китаец курил длинную трубку. Анна взглянула на старуху и сразу поняла, что та умерла.
Матросы позвали санитаров. Санитары унесли старуху в дальний конец парохода, накрыли циновкой. Китаец пошел за ними, поправил циновку и присел около старухи. «Должно быть, очень бедный человек», — жалостливо подумала Анна.
Днем на палубу пожаловали солдаты и два полицейских, — вероятно, они сели на пароход ночью. Увидя их, Валениус так побледнел, что Анна испугалась. Глаза его затравленно бегали по палубе. Остановились на молодом китайце и старухе.
Воровато оглядываясь, он выхватил из портфеля сверток и стал знаками показывать, чтобы китаец спрятал его под циновку, на грудь матери.
Молодой китаец словно окаменел от ужаса. Валениус показал ему пачку денег. Китаец тихо покачал головой и закрыл глаза.
— Скотина какая, — ругался сквозь зубы Валениус — Бросят твою старуху в грязную яму да еще известью засыплют, будешь знать.
Он стал отчаянно жестикулировать, произнося при этом китайские слова:
— Ни дао во, во гей ни (ты мне, я тебе).
Китаец что-то понял, его лицо исказилось от боли и тоски. «Да что же это такое?!» — растерянно думала Анна, наблюдая страшную сцену. А Валениус кивал на старуху и жестами показывал, какой хороший гроб купит ей сын. Он вынул из кармана еще несколько кредиток и прибавил их к предлагаемой пачке. Китаец медленно кивнул головой, взял сверток и деньги из рук Валениуса.