жене отдельный паспорт.
Анна была радостно возбуждена тем, что все ее мучения кончились. Она снова с Максом и на правах законной жены, фрау Клаузен, выезжает с ним в Японию.
Пароход медленно и осторожно входил в переполненную судами и плавучими доками гавань Йокохамы. Вдали синели горы, а ниже, на плоской равнине, вытянулся вдоль берега одноэтажный город. Лишь на переднем плане громоздились высокие каменные здания.
Маневрируя между судами, пароход постепенно сбавлял скорость, пока не остановился совсем. Непрерывно гудели пароходы, ожидая причала, на рейде слегка дымили трубы огромных лайнеров.
Порт Йокохамы показался Анне грандиознее шанхайского.
Клаузены без особых хлопот покончили с таможенным досмотром, немецкие паспорта избавляли их от садистской придирчивости японских чиновников.
— Уже за своих считают, — иронизировал Макс. — С Гитлером альянс намечается…
Коренастый носильщик в черных штанах и белой распашонке с иероглифами на спине подхватил их чемодан, вынес на набережную.
…Электропоезд мчал их в Токио. Мелькали черно-зеленые ступени рисовых полей, синие изломы горных хребтов, четырехногие столбы телеграфа, причудливо изогнутые сосны с красными стволами, поселки с тесно прильнувшими друг к другу бумажными домишками.
Здесь, как и в Китае, был тщательно возделан каждый клочок земли. Рисовые поля маленькими террасками карабкались на склоны гор. Но если жизнь китайской деревни спрятана за высокой глинобитной стеной, которой она окружена, то здесь все было на виду. Стены легких домиков раздвинуты, и их внутренняя жизнь видна как на ладони. И все это — миниатюрные поля, бумажные домишки, низкие, кривые деревья — производило впечатление какой-то искусственной жизни.
Через час с небольшим электропоезд въехал под своды громадного токийского вокзала Стэшен.
— Вот мы и дома, — весело сказал Макс.
Едва успели выйти из вагона, как сейчас же к ним прицепился полицейский в черном мундире с погонами и саблей на боку. Анна испуганно дернула Макса за руку.
— Не обращай внимания, здесь следят за каждым иностранцем, — тихо предупредил он ее.
Полицейский проводил их до самого такси; нахально осклабился на прощанье. Анна едва успела охватить взглядом привокзальную площадь с ее громадами билдингов и пестрым многолюдьем.
Они мчались по нарядной Гинзе, сплошь увешанной вертикальными полотнищами вывесок, исписанных гигантскими иероглифами, украшенной яркими рекламами, цветными фонариками. Мимо них проносились роскошные лимузины, между машинами ловко лавировали велосипедисты и рикши. От пестрых зонтиков фланирующей публики рябило в глазах.
После сдержанных тонов Китая, где на улице преобладал сине-черный колорит, подобное буйство красок ошеломило Анну, привело в какой-то детский восторг.
Макс посмеивался:
— Это тебе не Шанхай, а Токио! Здесь ты редко встретишь англичанина или американца, здесь все японцы и все японское…
И вдруг… Что это? Исчезли билдинги, прямые магистрали улиц. Машина катит по каким-то немыслимо запутанным лабиринтам среди приземистых, двухэтажных деревянных домиков. Анна испуганно смотрит на Макса, он смеется.
— Вот такой он и есть, Токио. Билдинги только в центре, а в основном деревянные домишки без конца и края…
Китайские города имеют строгую квартальную планировку, и хаотичность Токио озадачила Анну.
— Темный лес какой-то, — удивилась она, — как же здесь можно найти адресата?
— Как-то находят. Здесь по районам ориентируются. Наш район называется Адзабу-ку, а улица Синрюдё-тё.
Водитель остановил машину возле двухэтажного каменного особняка.
— Приехали, — сказал Макс.
Дом был довольно просторным и очень понравился Анне. Внизу прихожая, кухня и гостиная, наверху, куда вела крутая деревянная лестница, — спальня, кабинет Макса, ванная комната и туалет. В кабинете стены были облицованы деревянными панелями, над письменным столом висел портрет Гитлера.
— А это зачем? — изумленно подняла брови Анна.
— Для конспирации, — улыбнулся Макс. — Рихард когда заходит сюда, первым делом плюет на портрет.
— Может, слишком, а? Терпеть такую образину.
— Настоящему немцу положено иметь портрет своего обожаемого фюрера. Хайль Гитлер! — дурашливо закричал он.
В окно виднеется высокая, длинная глинобитная стена. Анна испуганно спрашивает:
— Тюрьма, что ли?
— Хуже, — смеется Макс. — Казармы гвардейского полка.
— Везет как утопленникам! В Мукдене хоть один генерал был, а здесь целый полк солдат.
— Обнаружил после вселения. Но мы друг другу не мешаем! Зато я теперь наизусть знаю национальный гимн.
И он, смешно открывая рот, поет басом:
— «Нихон кими га ё» (Япония всегда впереди!). Не горюй, — шутливо говорит он, — Рихард снял, квартиру под самым боком у районной инспекции полиции! Вид с его балкона открывается как раз на это прелестное учреждение. Такая же глинобитная стена. Полицейские его признали и каждый раз низко кланяются.
В первый же воскресный день к ним зашел Рихард.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Анни, — с искренней радостью приветствовал он ее, широко улыбаясь и по-братски чмокая в щеку. — А мы уж заждались вас!
— Три недели жила в Шанхае, а я ничего не знал! — сообщил ему Макс.
— Надеюсь, все обошлось благополучно? — заботливо спросил он Анну.
— Как видите! — улыбнулась она.
Анну поразил вид Рихарда — как изменился! Уже не было того блеска молодости, как в Шанхае, он словно бы слинял. Черты лица стали резкими, лоб избороздили крупные морщины, рот совсем изменил рисунок, стал суше и строже, от ноздрей к углам рта залегли глубокие складки. А главное — глаза: холодноватые, мудрые и в то же время острые.
— Ну что? Постарел? — усмехнулся он, перехватив ее внимательный взгляд. — Совсем старый ворон.
— Что вы?! — смутилась Анна. — Просто возмужали.
Рихард снисходительно рассмеялся.
— Возмужал! А? Макс, что ты на это скажешь?
— Я скажу, что мы сейчас будем обедать. Анни приготовила нам что-то чертовски вкусненькое!
— Да, да, — обрадовалась Анна, — пирожки, борщ…
— Борщ?! Вот это да! С удовольствием… А то меня моя старая Онна-сан уморила сушеными каракатицами и сырой рыбой в сахаре.
— Кто это — Онна-сан? — спросила Анна.
— Приходящая прислуга, старая японка. Варит обед, убирается, готовит ванну. Да, кстати, Анни, вам тоже придется иметь прислугу, здесь так положено. Постарайтесь нанять приходящую.
— Я уже думал над этим, — сказал Макс. — Дело в том, — обратился он к Анне, — что японская прислуга вся на службе у полиции и докладывает обо всем.
— Что-нибудь придумаем, — серьезно отозвалась Анна. — А сейчас прошу в столовую.
— Но прежде я вручу вам подарок как новоселам, — таинственно улыбнулся Рихард и вышел в прихожую.
Вернулся с большим коричневым пакетом. Содрал бумагу, и Анна увидела великолепную вазу из керамики, с нежной росписью — по светло-коричневому фону ветка цветущей розовой сакуры.
— Какая прелесть! — Анна залюбовалась вазой.
— Правда, красивая? Очень люблю всякие японские штучки, у японцев обостренное чувство красоты.
Вазу Анна поставила на самое видное место, и комната сразу же приобрела особый уют.
За обедом Рихард расспрашивал Анну о Москве.
— А хорошо у вас! — без всякого перехода сказал он. — По-настоящему отдыхаешь, расслабляешься. Страшно устаешь от этой проклятой двойной жизни, поэтому и стареешь.
— Приходите к нам почаще, — живо отозвалась Анна, — мы будем только рады… Наш дом — ваш дом…
— Спасибо, — просто ответил Рихард и вдруг улыбнулся хорошей, светлой улыбкой. — А знаете, Анни, я ведь в последнюю поездку в Москву женился…
— Да?! — искренне изумилась Анна.
— Ее зовут Катя, Катюша… — Он с удовольствием произнес это имя, и глаза его при этом обрели особую, темную глубину. «Влюблен», — отметила про себя Анна, внутренне улыбаясь.
— Так берите ее сюда! — со всей непосредственностью выпалила она.
Рихард грустно усмехнулся:
— Если бы было возможно! Придется ждать и ей и мне…
— А пока ухаживай за фрау Отт, — пошутил Макс.
— Как! Вы ухаживаете за какой-то женщиной! — с негодованием воскликнула Анна.
— Это она за ним ухаживает, — засмеялся Макс. — И не «какая-то», а высокопоставленная дама, жена военного атташе Эйгена Отта.
— Меня от нее тошнит, — с отвращением проговорил Рихард. — Но приходится быть внимательным, чего не сделаешь, если надо. Вам, Анни, я советую вступить в женское немецкое общество при немецком клубе и заделаться активной нацисткой. Председательствует там этакая рыжая гадина, ярая нацистка фрау Этер, постарайтесь ей понравиться, для пользы дела, как вы понимаете.
В тот же вечер Анна попросила Макса рассказать ей все о Рихарде.
— О, это большой человек, — сказал Макс. — Как ты уже, наверное, догадываешься, он — глава нашей организации.
— Глава фирмы, как ты выразился однажды…
— Вот-вот, — без тени улыбки согласился Макс.
— Из буржуазной семьи. Отец сначала был обыкновенным техником-нефтяником на Апшероне в России, затем стал владельцем нефтеперегонного завода, — видно, парень был не промах. Он тебе уже рассказывал, что родился в России, и мать у него русская, из очень бедной семьи, по бедности и вышла за отца с четырьмя детьми, Рихард был пятым ребенком в их семье. Разбогатев, папаша решил вернуться в фатерлянд с молодой женой и детишками. Как верноподданный немец, воспитал Рихарда в духе германофильства. В четырнадцатом году, поддавшись националистической пропаганде, Рихард прямо из школы убежал на фронт, даже не поставив в известность родителей. Был ранен, — хромота у него с войны осталась. А потом, как многие из нас, понял, что такое война и кто и для чего ее развязывает.
После фронта учился в университете. Он ведь доктор права и социологических наук, до всего докопался, изучал философию, марксизм, революционное рабочее движение в Германии. Сам работал шахтером в Аахене, чтобы снизу, изнутри постичь жизнь рабочих. Стал активным подпольщиком. Неоднократно встречался с Эрнстом Тельманом. Как видишь, война многих просветила. Большое значение, конечно, имела русская революция.