— А я ее не видела, — призналась я.
— Воплощенная элегантность! — продолжала восхищаться моя собеседница. — Деловая женщина, умница. У нее собственный небольшой элитный клуб. Думаю, зарабатывает она побольше мужа. Впрочем, живут они душа в душу. Идеальная пара! Я всегда смотрю на них с восторгом. Правда, она редко бывает на наших посиделках. Наверное, ей у нас скучно. Мы по сравненью с нею просто валенки.
— Наверное, — согласилась я.
— Немудрено, что он не обращает внимания ни на одну другую женщину. Все они ему совершенно безразличны.
Я спросила:
— Правда?
— Ну, конечно. Нет, он человек воспитанный, и какая-нибудь дура, наверное, способна принять это за знак особого внимания, только на самом деле это не так. Он и со мной ведет себя очень доброжелательно, однако я чувствую, что мои качества как женщины тут не при чем.
— Да, наверное.
— А как его жена за ним ухаживает! — с упоением воскликнула Галя. — Ты обращала внимание, как Германн одет?
Я честно ответила:
— Нет, не обращала.
— А ты обрати. Все идеально подобрано, сидит, как влитое. Ни пятнышка, ни морщинки. Это при том, что он не слишком-то аккуратен, да и не слишком-то красив. А она умеет подать его по высшему разряду.
— По-твоему, сам он ничего собой не представляет? — обиделась я.
— Нет, что ты. Он, разумеется, личность и все такое, но имидж ему обеспечивает она. А как они любят своих детей! Ты подумай — у мужчины на рабочем столе стоят их фотографии. Это же феномен! Причем мужчины все хотят мальчиков, а он обожает дочку. Дочка для него — свет в окошке.
Я слушала, боясь дышать.
— Вот, кстати, Таня, я всегда приводила Германна Сереже в пример. Ведь можно сделать карьеру, оставаясь порядочным человеком! А он смеялся: «Можно даже построить социализм в отдельно взятой стране, но до поры до времени. Пока соседи не вмешаются».
Галя опустила глаза и добавила:
— Конечно, Сережа мог… в общем, он не всегда поступал правильно. Мы с мамой его избаловали, наверное. Но его было невозможно не баловать, понимаешь? Он такой…
— Обаятельный, — подсказала я.
— Да, именно. Причем его обаяние было не чисто внешним, оно шло изнутри.
Я полюбопытствовала:
— Как ты думаешь, а какие общие дела могли быть у Сережи с Викой? Я имею в виду последние недели. То, за что он обещал пристроить ее в модели.
— Не знаю. Да, ведь действительно были.
— Он не мог собирать компромат на наше начальство? Марченко, Зубкова, Германна.
Галя махнула рукой:
— Ну, Германн исключен. Во-первых, он честный, а во-вторых, его на кривой кобыле не объедешь. А эта парочка… кто знает? Наверное, мог и на обоих сразу. Они ведь друзья-приятели.
— Ага, — кивнула я, — из тех, кто так и стремится подставить другому ногу.
— Ты серьезно?
— Конечно.
— Вот уж, никогда бы не подумала. Но, если ты говоришь… — тут она хмыкнула:
— Ну, вот, ты опять!
— Что — опять?
— Говоришь важные вещи, будто семечки лузгаешь. А через пять минут забудешь, да?
— А что, цитатник заводить? — съязвила я.
Галя покачала головой:
— Говоришь, компромат? Вообще-то после Сережи осталась масса бумаг. Мы их еще не разбирали. Можем посмотреть.
Мы перешли в Сережкину комнату, и у меня защемило сердце. Там все дышало его присутствием, все упрашивало тебя расслабиться, забыться и поступать так, как тебе приятнее, а не так, как следует. Галя открыла ящик письменного стола и вытащила пачку фотографий. Мы обе вздрогнули. Там красовалась полураздетая Рита. Впрочем, вскоре мы увидели в том же состоянии Лильку и Вику, а также совершенно неизвестных мне девиц.
— У него такой характер, — жалобно заметила Галя. — Для него всегда очень важна внешняя сторона. Если он не может никому свою женщину показать, ему становится с ней скучно.
— Хотела бы я знать, как среагировал бы на это Ритин муж, — решив не сыпать соль на раны собеседницы, я не стала читать мораль.
— Сережа говорил, он не ревнивый и даже позволяет ей иметь любовников.
— Одно дело — тайные свидания, а другое — фотографии, — возразила я.
Галя вскинулась:
— Одно знаю точно — показывать эти фотографии мужу он бы не стал. Друзьям — да, несомненно, но не мужу. Не думай о нем слишком плохо!
Мы открыли второй ящик стола. Там находились разнообразные документы, связанные с нашей работой. Какие-то накладные, отчеты, рапортички. Я лично терпеть не могу оформления бумаг и вечно в них путаюсь.
— Как ты считаешь, — спросила я, — это он дома был вынужден столько работать? Или это для себя?
Сережина сестра пожала плечами:
— Столько не столько, а кое-что делать дома приходилось. С вашей-то лаборанткой! Когда наша заболела и я как-то попыталась к вашей лентяйке Вике подъехать, так все на свете прокляла! О господи! Что я несу! Бедная Вика. Я знаю, о мертвых ничего, кроме хорошего, но работник она была никудышный, тут спорить не приходится. Равно как и ваша Анна Геннадьевна. Та, правда, изображает усердие, а результат тот же.
— Точно, — кивнула я. — Я всегда удивлялась, почему у вас в секторе женщины работают, а у нас дурака валяют, — и, улыбнувшись, уточнила: — Я, разумеется, не имею в виду себя. Я-то специалист незаменимый.
— Да потому, что Германн с нами не спит, — равнодушно пояснила Галя.
Я остановилась на полном скаку, и она поспешила поправиться:
— Я тебя тоже не имею в виду. Ты что, обиделась?
— Погоди! — перебила ее я. — Ты о чем? То есть о ком?
— О Зубкове, о ком еще.
— Он же старый!
— Пятьдесят с хвостом, да? Не такой уж и старый. Некоторые в этом возрасте даже детей делают. А по молодости он был ходок. Говорят, ни одной юбки не пропускал. Он и сейчас еще… ты никогда не замечала?
— Ну… — промямлила я, — замечала немного, только думала, это так… возрастное.
— Ну, вот, — обрадовалась Галя, — не такая уж ты, оказывается, проницательная. А то со слишком проницательными чувствуешь себя неуютно. А про Зубкова всем известно, кто в институте много лет работает. Анна Геннадьевна — его давняя пассия, хотя, разумеется, не единственная.
— У нее внуки! — простонала я.
— Ну, я не утверждаю, что они спят вместе до сих пор. Может, и нет. А раньше — несомненно. Мне наша лаборантка рассказывала… ей ведь тоже за пятьдесят, и она здесь давно… он как стал завсектором, лет этак в сорок, так совсем разошелся. Заглянешь случайно за шкаф, а там — картина в красках. Причем то с одной теткой, то с другой. Зато уж он их не забывает. Кто хоть раз сподобился, может на него рассчитывать. Или к себе пристроит, или на другое хорошее место. У него связи большие, и с начальством умеет ладить. Правда, при перестройке вот Марченко его обогнал. Марченко моложе и… ну, он как-то динамичнее. Приспосабливается быстрее.
— А Вика? — ужаснулась я. — Вика-то молодая! Уж с ней-то быть ничего не могло!
— Сережа говорил, что могло, — твердо возразила Галя. — Правда, редко. У Зубкова действительно уже возраст, поэтому в основном бывало так, по мелочам. Сама понимаешь! И не говори, будто он тебя не пытается обжимать, не поверю. Ты, правда, как-то умеешь увиливать… Сережа говорил: «Танька строит с ним такую святую невинность, что у него руки опускаются, да все остальное тоже».
— Галя! — прервала собеседницу я.
— Извини, — смутилась она. — Это его точные слова. Я просто повторила. Как-то вдруг стало вспоминаться… А про Риту он знаешь, что говорил?
— Что?
— «Рита сидит на диете и питается исключительно мужчинами. Сотню уже съела, а мною, сто первым, подавится». Он очень любил такие шутки.
— А про Марченко?
— Называл его — «калиф на час». Считал, рано или поздно он заказ потеряет. И, похоже, так оно и будет.
Разумеется, сплетничать было легче и интереснее, чем заниматься делом, но мы заставили себя остановиться и перейти к разбору бумаг. Особой логики в них не наблюдалось, за исключением того факта, что большинство из них касались последней темы нашего разговора, а конкретно неприятностей с индийским заказом. Что довольно естественно — заказ этот составляет основу нашей работы и нашей зарплаты, и Углов, как замзавсектра, изучал, что именно мешало успешному его выполнению.
Единственной более-менее интригующей поживой второго ящика стал листок бумаги, вкривь и вкось исчерканный Сережкиной рукой. Понять в нем что-нибудь было практически невозможно, как мы ни старались. Не исключено, увенчайся наши старания успехом, и обнаружилось бы нечто вполне обыденное, однако нам пришлось довольствоваться тремя обрывками: «Фин. отч. 2 кв. Рита», «Док. Э-65 Вика», «инстр. Э-68 Андрей». Э-65 и Э-68 — названия конструируемых нами приборов. Сами понимаете, в таком виде записи допускали множество разнообразных толкований. Возможно, это был просто-напросто план работы на завтра, а возможно, и нет.
Короче, определенных выводов нам сделать не удалось. Снова всплыла Рита — фотографии ее были весьма откровенны. Всплыли Марченко с Зубковым — к ним относились фактически все найденные нами документы. Вот и все. В оставшихся ящиках стола валялись всякие пустяки.
Мы с Галей дали друг другу обещание хорошенько обдумать ситуацию и расстались. Дома мои размышления в очередной раз прервал телефонный звонок. В трубку снова громко дышали.
— Говорите, пожалуйста, — попросила я. — Ну, сколько можно!
— Таня, — раздался какой-то странный голос, — Таня…
— Да? Кто это?
— Это я. Я сволочь, Таня. Прости меня.
Лишь тут до меня дошло, что это Андрей и что он, скорее всего, вдребезги пьян.
— Я сволочь, — с чувством глубокого удовлетворения повторил он. — Ты должна это знать. Я сволочь.
— Я поняла, Андрей, — ответила я. — Успокойся, пожалуйста.
— Я не успокоюсь! — возразил он. — Ты должна знать. Я тебя оговорил. Да, именно! Я тебя оговорил! Вот такая я сволочь!
— Ну, что ж поделаешь, — дипломатично прокомментировала я. — Люди бывают разные.
— Но ты меня простишь? — язык у него заплетался, и я с трудом разбирала слова. — Я давно хотел спросить, да не решался. А сейчас вот выпил и спрошу. Ты меня простишь? Я помню твои слова, что порядочность не рукавица, которую можно сегодня снять, а завтра надеть. Я это знаю. Но