— Сейчас у нас в стране примерно тысяч семь хеджевых фондов. Десять лет назад было, ну, может, три-четыре сотни. Они держат в руках огромные деньги. Огромные! Более девятисот миллиардов на данный момент. Причем действуют они тихо и незаметно.
— У «Восхождения» в обороте около двух миллиардов.
— Довольно мелкий фонд, — классифицировал Уэствуд-старший. — В этом диапазоне, от двух до пяти миллиардов, таких довольно много. В их мире это гроши. А знаешь, что можно купить на пять миллиардов? — Не дожидаясь ответа, Джонатан продолжил: — Что угодно! Те, кто этими фондами управляет, получают по шестьдесят, семьдесят, даже сто миллионов в год.
Джастин изумленно присвистнул.
— Ничего себе! Я, конечно, догадывался, но как-то не осознавал…
— Очень немногие осознают. Знаешь, как работают хеджевые фонды?
— В общих чертах, но ты расскажи.
И Джонатан рассказал. Они прогуливались, и Джастин слушал. Изначально хеджевые фонды основывали для того, чтобы состоятельные люди могли поручить кому-то управление частью своего капитала. Фонды были открыты только для крупных инвесторов, даже сейчас планка минимального долевого вклада составляет около двадцати пяти тысяч долларов, а в большинство фондов без миллиона и соваться нечего. Богатство клиентов снимало с хеджевых фондов правительственные ограничения и избавляло от надзора, который обязательно присутствовал во взаимных фондах, рисковавших деньгами менее состоятельных инвесторов. Хеджевики могли использовать широкий круг стратегий и инструментов. Акции, курсы валют, закладные. Могли давать кредиты, покупать компании, контролировать компании и даже управлять ими, если думали, что знают как.
— Хорошо, из чего складываются доходы Эвана Хармона и других хеджевиков? — спросил Джастин.
— Административная плата — два-три процента величины чистых активов. Потом еще двадцать процентов с чистой прибыли. У «Восхождения» в активе два миллиарда? Значит, на первое января следующего года у них есть гарантированный доход в сорок миллионов. И это в том случае, если они просто потеряют деньги. Если же они получат десятипроцентную прибыль с двух миллиардов, у них будет еще восемьдесят миллионов. Таким образом, сто миллионов дохода на блюдечке с каемочкой. Причем практически без накладных расходов. В принципе, если очень понадобится, таким фондом можно было бы управлять в одиночку из гаража. При условии, что там установят компьютер и несколько телефонов.
Джонатан объяснил, что прибыли, получаемые менеджерами хеджевых фондов, по сути, изменили мир. Инвесторам не было уже никакого дела до продукции, в которую вкладывались средства, что уж говорить о компаниях-производителях и людях, которые там работали. Единственное, что их интересовало, — прибыли. Ну и конечно, все новые и новые игрушки, которые можно было себе позволить, — картины Уорхола и Пикассо, «Гольфстримы» и «Фальконы», лошади и конные заводы, особняки площадью в десятки тысяч квадратных футов с необъятными частными пляжами.
Джастин спросил, из-за чего может произойти крах фонда, что приводит к банкротству. Отец удивился, зачем ему это, и Джастин пояснил, что полицейский всегда вынужден рассматривать худший из вариантов.
— На крайние меры идут люди, припертые к стенке. Если у человека все в порядке, он никого трогать не будет и мне работы не прибавит.
— С банкротством все просто. Хеджевый фонд терпит крах, если слишком долго теряет деньги, — просветил сына Джонатан. — Или теряет слишком много денег за короткий срок. Так часто бывает и с другими компаниями. Успех кружит голову — хочется больше, хочется расти, привлекать новых и новых инвесторов. И потом, конкуренция среди хеджевых фондов растет, они начинают заботиться о внешней атрибутике, растут накладные расходы… И вот когда происходит падение отдачи на капитал, они тоже падают, причем больно. Сначала покупаешь роскошный просторный офис где-нибудь в центре Манхэттена. Одному с фондом уже не управиться, и даже вдвоем рук не хватает. Приходится нанимать аналитиков, брокеров, бухгалтеров. А еще компьютеры, терминалы «Блумберг»,[6] исследовательская служба. Двух процентов административной платы уже не хватает. А у тебя уже «Гольфстрим», членство в нескольких престижных гольф-клубах на миллион долларов, дом в Палм-Бич, жена привыкла к благотворительным балам… Два-три квартала подряд останешься без прибыли — клиенты начнут выводить свой капитал. И тогда тебе конец.
— Прощай личный самолет?
— Это в лучшем случае. В худшем его заберут кредиторы.
— Какие они сами, эти хеджевики? Опиши.
— Ты же знаешь, не надо торопиться с обобщениями.
— Расскажи, какое у тебя сложилось впечатление. А я обещаю не чесать их всех под одну гребенку и не называть мудаками.
Джонатан неодобрительно покачал головой, услышав резкое словечко, но тем не менее ответил.
— У них все совсем не так, как в инвестиционных банках. Другие игры. Азартные. Важно не просто выиграть, а сорвать крупный куш. Самый крупный, какой может быть. Это очень жестокие игры, и самому тоже нужно быть жестоким. Они не размениваются на мелочи, играют по-крупному. Что такое пять-десять миллионов против миллиарда, какой смысл их вкладывать? Гроши. Курам на смех. А вот если у тебя миллиардный фонд, то вкладываешься ты, когда углядишь подходящую возможность, уже миллионов на пятьдесят, а то и сто. Вот это уже дело. Ты обладаешь весом. У тебя власть. Так они мыслят. Осторожность не для них. Если положат глаз на лакомый кусок, запросто могут вложить десять процентов активов. Или даже больше. Понимаешь, какие тут риски? У них мышление заядлого игрока в кости. Чем больше выигрыш, тем больше ставки. Поймал удачу за хвост — сорвешь банк. Проигрался — тебе конец. Не удивляйся потом, что у тебя постоянно повышенное давление и угроза инфаркта, или ты постоянно прикладываешься к бутылке, или не можешь прикорнуть на диване, не выпив бутылку снотворного.
Уэствуд-старший перевел дух, и снова Джастин услышал едва уловимый хрип.
— Ну что, все узнал, что хотел?
— Для начала хватит, — ответил Джастин. — Ты как, еще не разлюбил сэндвичи с фрикадельками?
— Мама никаких сэндвичей с фрикадельками не признает.
— А что, она будет с нами обедать?
Джонатан, признавая логику сына, одобрительно кивнул.
— У вас тут водятся хорошие фрикадельки?
— Лучшие в мире! — заверил Джастин. И добавил, увидев задумчивую улыбку отца: — Я угощаю.
Впервые Того получал указания по телефону. Старик сказал, что встречаться некогда, слишком все закрутилось, так что им бы тоже поворачиваться побыстрее. Быстрее, чем сейчас.
Того спросил по-китайски, что же такого срочного им предстоит сделать.
Старик тоже по-китайски ответил:
— Полицейский. За которым вы следили. Он слишком близко подобрался. Слишком много знает.
— Надо дождаться Лин, — сказал Того.
— Некогда ждать Лин. — Того промолчал, и собеседник, перейдя на английский, язвительно заметил: — Что, без девчонки боишься? Защитить некому?
Того не ответил. В трубке слышалось только напряженное дыхание двух мужчин.
Тогда старший снова переключился на китайский.
— Медлить нельзя. Он скоро пойдет выспрашивать. Он уже много до кого добрался. Понятно?
— Понятно, — ответил Того.
— Тогда скажи, что тебе понятно.
— Он больше ни с кем не будет разговаривать. Вы так хотите.
— Да, — подтвердил старик. — Я так хочу.
— Я должен сказать еще кое-что, — добавил Того.
— Давай, говори.
— Слушайте внимательно.
— Я и так слушаю.
И Того заговорил по-английски. Ему нужно было, чтобы у старика на том конце провода не осталось никаких сомнений.
— Я не боюсь, — медленно проговорил он.
— Это все? — спросил старик.
— Да, — по-прежнему на английском ответил Того. — Я ничего не боюсь.
— Рад за тебя, — также по-английски заверил старик.
И повесил трубку.
Сотовый подал голос в тот момент, когда они с отцом, пообедав, возвращались к бело-голубому домику Джастина. Сэндвичи с фрикадельками были просто восхитительны.
— Да? — сказал он в трубку.
— Кое-что наклевывается с Эллисом Сент-Джоном, — сообщила Реджи Боккенхойзер.
— Выкладывай.
— С его банковской карточки сняли деньги. Пятьсот долларов.
— Где?
— В Массачусетсе. Городок на границе между Массачусетсом и Нью-Йорком. Туда уже послали человека. Флетчер подключил кого-то из Бостона.
— А машину, которую он брал напрокат, не засекли?
— Нет. Но я разошлю ориентировки по всем штатам Новой Англии.
— Хорошо. Как дела с электронной почтой?
— В жизни не видела корреспондента скучнее, чем Эллис. Зато теперь точно знаю, кто в «Рокуорт» кого на чем нагрел.
— Значит, ничего ценного?
— Не настолько все плохо. Я отбираю все, что хоть как-то может пригодиться. Очень многое касается конкретных операций, так что я вообще не уверена, там ли ищу. Помечаю на всякий случай то, что имеет отношение к нашему списку компаний. Да… Джей, вот еще что… я опять же на всякий случай отправила тебе статью про грузовик на шоссе. Тот, который с платиной.
— Есть подозрения?
— Нет. Просто не дает мне покоя. Это как у тебя с шестым чувством. Если что-то появляется в одном деле, потом тут же что-то похожее всплывает в другом, вряд ли тут простое совпадение. Что там твой Роджер?
— Попросил пару часов его не беспокоить. Сейчас пойдем смотреть.
— Тогда расскажешь, ладно?
— Я позвоню.
— Услышимся.
Роджер Мэллоун сидел в той же позе, в какой Джастин с отцом оставили его два с половиной часа назад. Застыл на кушетке, обложившись бумагами — вороха документов громоздились на журнальном столике, на подлокотниках, на полу. При этом вид у него был такой, будто он поглощен захватывающе интересным детективом.
— Мы тебе сэндвич принесли, — прервал медитацию Джастин.
Роджер оторвался от бумаг, скользнул по Джастину недоуменным взглядом, словно услышав фразу на иностранном языке.