– Не предупредишь коллег?
– Зачем? Чтобы Стелен забрал дело? Давай найдем отель. Переночуем, а утром поедем.
– В одном мы можем быть уверены: Гиртман здесь, совсем рядом, – сказала Кирстен. – Следует за нами по пятам.
«Да, – подумал Сервас. – Как кошка за мышью».
Заехав на заправку, он дважды звонил Марго, но попадал на голосовую почту. Наконец дочь расщедрилась на эсэмэску.
Хватит звонить. У меня все в порядке.
За окнами все так же лил дождь, ночь была непроглядно-темная, и Сервас видел свое отражение в стекле. Человек в ярости. И в безвыходном положении. Он был один. Не только за столом, но и в ресторане. Кирстен пошла прямо в номер, сказала, что хочет принять душ. Мартен поужинал антрекотом и жареной картошкой, в которую налили слишком много масла. Половина еды осталась на тарелке.
– Все так плохо? – поинтересовалась хозяйка.
Он разубедил ее, как сумел, и женщина отстала, поняв, что клиент не расположен к общению.
Мысли неожиданно перескочили на Гюстава. Знает ли Гиртман, куда они направлялись, кого надеялись увидеть? Что, если швейцарец снова спрячет мальчика? Он мастер на такие штуки, обожает фокусы! Вдруг ребенок завтра не появится в школе? Нужно позвонить в ближайшую жандармерию, попросить их найти Гюстава, отправить его в безопасное место и стеречь – до их появления.
Но Сервас чувствовал себя слишком усталым для любых телодвижений. И не понимал побуждений Гиртмана. В чем его интерес? Если он знал их планы, следовало по-тихому увезти мальчика, не привлекая внимания. К несчастью, этот вопрос он мог решить. Тут они бессильны…
От мысли о Гюставе Сервасу стало не по себе. Он не может воспитывать маленького мальчика. Ни при каких обстоятельствах. Из головы не шли обстоятельства смерти Жансана. Полицейский пистолет. Он, Сервас, недалеко от места преступления. И подозрения, которые неминуемо падут на него.
Сыщик почувствовал себя ужасно одиноким. Повсюду царила тишина, и в голову пришла странная мысль: что, если, кроме них, в отеле никого нет? После случая на дороге голова болела все сильнее. Мартен всматривался в кофейную гущу, как будто надеялся найти решение на дне чашки. От дурацкого занятия его отвлек телефон.
Кирстен.
– Мне страшно, – без лишних предисловий сказала она. – Приходи… пожалуйста.
Он остановился перед тринадцатым номером и постучал. За дверью было тихо. Выждав несколько секунд, постучал еще раз, занервничал и уже собирался применить кулак, но тут дверь распахнулась. На пороге стояла Кирстен в халате, с мокрыми волосами.
Она закрыла за ним дверь, отступила к столику с маленьким электрическим чайником и пакетиками «Нескафе». Сервас не знал, что делать, как ее утешить, и чувствовал себя неуютно. Его временная напарница – привлекательная женщина, но ситуация неловкая.
– Я буду напротив. Запрись на два оборота и сразу зови, если что. Телефон будет у меня под рукой.
– Лучше ночуй здесь, – ответила Кирстен.
Сервас огляделся и увидел только кресло, на вид очень неудобное.
– Можно взять смежные номера…
Потом он будет спрашивать себя, кто сделал первый шаг, кто разбил лед. Вспомнит, что видел через плечо неоновую вывеску отеля напротив… Она прижималась к нему… Голубой свет отражался от капотов машин… У въезда на стоянку росли две высоких черных сосны… Пиренеи были где-то там, прямо перед ними, прятались в ночи.
Мартен поцеловал женщину, и они встретились взглядами, как будто каждый ждал, что другой зажмурится первым. Кирстен не отводила глаз, как будто искала в нем первородную истину, а потом укусила его за мочку и лизнула ухо, раз-другой-третий. Он отодвинул полы халата, погладил небольшие упругие груди; она прижала ладонью выпуклость в его брюках, прогулялась пальцами вниз, потом вверх, вспомнив, как девочкой однажды завернула речной голыш в тряпочку и много дней таскала в кармане, то и дело гладя его, наслаждаясь ощущением твердости…
Гюстав
26. Контакты
Она отступила к кровати, села, откинулась на спину, упираясь ногами в пол, и распахнула халат.
Горел лишь ночник у изголовья, углы комнаты оставались темными, и там толпились призраки Серваса. Ночь обнимала любовников, ореол света отражался в глазах Кирстен, и в них больше не было ничего невинного. Сервас снял пиджак, расстегнул рубашку. Она слушала, как стучит по стеклу косой дождь, вдыхала его запах. Простыни и кожа стали влажными. Наклониться Мартен не успел – она подняла правую ногу, коснулась пальцами его солнечного сплетения.
Он коснулся крепкой щиколотки, потом пятки. Она погладила ступней его голую грудь, спустилась ниже, провела по ширинке, потянулась рукой и расстегнула молнию.
Мартен опустился рядом, захватил губами сосок, раздвинул ладонью бедра, почувствовал жар влажного лона и возбудился еще сильнее. Ему хотелось взять ее немедленно, но он сдержался и продолжил ласки. Кирстен застонала, извиваясь на кровати, будто хотела одновременно принять и оттолкнуть партнера.
Она издавала странные звуки, больше всего похожие на рычание в диапазоне от утробно-басовитого до невозможно высокого. Они утратили представление о пространстве и времени. Женщина поддавалась и отстранялась, молила о ласке и отвергала ее; потом вдруг вжалась в тело мужчины и впустила его, диктуя ритм – быстрее, быстрее, еще быстрее! – царапала ему спину и бока, опять лизнула мочку, укусила по-настоящему – сначала за ухо, потом за плечо. Ее взгляд – темный, дикий – бросал вызов. Слишком быстрый для Серваса темп лишал его части удовольствия, но Кирстен уже не владела собой.
Они сменили позицию – она легла сверху, прижалась грудью, немного поерзала, будто устраиваясь поудобнее. Какая она гибкая… гибкая и странно легкая. От паха к бедру у нее шла татуировка – что-то на норвежском, буквы и цифры.
Кирстен Нигаард прячет свою подлинную сущность под строгой оболочкой. Огонь подо льдом… Банальное клише.
Мартен разгадал ее с самого начала: она легко заводится и в койке любит все контролировать.
Кирстен проснулась в шесть утра, посмотрела на спящего Серваса и удивилась, что чувствует себя отдохнувшей. Затем надела шорты с названием норвежской рок-группы на заду, футболку, спортивную куртку, вышла из отеля и побежала трусцой в маленький парк. Шесть кругов трусцой по заснеженному гравию без остановок. Ледяной воздух обжигал легкие, но Кирстен было хорошо. Увидев скамью рядом со скульптурой фавна, она остановилась и сделала несколько наклонов, глядя на рассвет над Пиренеями. Ей не хватало бокса, ее любимых тренировок. Как только вернусь в Осло, пойду в спортзал. В памяти всплыло видение – туалет на заправке, ведро, швабра, – но она прогнала его. Нужно думать о том, что их ждет.
В шесть тридцать Сервас проснулся в пустой кровати. Простыня сохранила отпечаток и аромат тела Кирстен. Он прислушивался, но в комнате и ванной было тихо. Значит, она решила не будить его и спустилась позавтракать. Мартен вернулся в свой номер.
Под душем его одолевали мысли о минувшей ночи. Они занимались любовью, потом разговаривали – на балконе, где курили одну сигарету на двоих, и в постели – там он рассказал ей о матери Гюстава. Она долго расспрашивала о событиях в Марсаке, о Марианне и его прошлом. Он раскрылся перед ней, что редко делал после того кошмара, а она слушала и смотрела на него, спокойно и доброжелательно, но не сострадала. За последнее Мартен был особенно благодарен, потому что сумел не разнюниться. У Кирстен наверняка есть свои проблемы (а у кого их нет?). Потом он вспомнил ее вопрос. Она умна и почти сразу попала в точку, а он так и не решился спросить себя: «То есть он может быть твоим сыном?»
Сервас оделся и спустился на лифте на первый этаж. Вошел в зал, где кормили завтраком, и не увидел Кирстен. Далеко она уйти не могла… Он почувствовал укол кисло-сладкого разочарования, встряхнулся, взял себе еды и кофе, сел за стол, набрал номер Марго…
…и попал на автоответчик.
Она открыла дверь и удивилась виду пустой кровати.
– Мартен?
Он не ответил – значит, ушел к себе. Кирстен почувствовала обиду и тут же одернула себя: «Прекрати!» Быстро разделась и пошла в душ. Черт, как хочется есть…
В ванной она поняла, что Мартен даже мыться здесь не стал: полотенца сложены, кабина сухая. Раздражение вернулось, даже усилилось. Они переспали, им было хорошо, но на этом всё. Таков смысл оставленного послания.
Она посмотрелась в зеркало, сказала вслух, громким голосом:
– Ладно. Так и было задумано, разве нет?
Сервас сидел за столиком один, и Кирстен пошла к нему.
– Привет… – Она глотнула кофе из его чашки. – Хорошо спал?
– Да. А ты? Где была?
– Бегала, – ответила Кирстен и пошла за едой.
Мартен смотрел ей вслед. Да уж, поговорили… Коротко и холодно. Ему хватило ее слов, чтобы понять: то, что случилось ночью, обсуждению не подлежит. Он почувствовал разочарование, потому что хотел признаться, каким важным оказался для него их откровенный разговор, а теперь чувствовал себя идиотом. Ладно, возвращаемся к работе. Держим дистанцию.
Кирстен с аппетитом съела гренки, джем, сосиски и яичницу-болтунью, выпила американо и два больших, налитых до краев стакана апельсинового сока: в Норвегии завтрак – самая обильная трапеза за день. Сервас же ограничился эспрессо, половинкой круассана и стаканом воды.
– Ты мало ешь, Мартен.
Кирстен ждала, что в ответ он выдаст одну из идиотских банальностей, вроде того, что все норвежцы сложены, как дровосеки (во всяком случае, именно так поступил бы тот очкарик, с которым она трахнулась в кафе на площади Вудро Вильсона), но Сервас ограничился улыбкой.
– С полным желудком хуже думается, – сказал он наконец.
Кирстен не могла знать, что любые разговоры на тему еды неизбежно вызывают у Серваса воспоминание об изысканном ужине, сдобренном тонкими, но отравленными винами, которыми угостил его как-то раз один судья