Почему я так тревожусь, если он не мой сын?
Аврора сидела сзади, обнимая Гюстава. Она оделась в первые попавшиеся брюки и свитер и в машине почти сразу замерзла. Завернутый в плед мальчик тоже не переставал дрожать.
– Решил нас заморозить? – рявкнула она в спину мужу.
Роман молча поставил обогрев на максимум, не сводя глаз с коварной дороги.
Миновав виражи, он выехал на широкое заснеженное шоссе, свернул к Сен-Мартену и ускорился.
– Меня сейчас вырвет, – сказал мальчик.
Доктор Франк Вассар отдыхал в ординаторской, когда за ним пришла дежурная медсестра.
– Привезли мальчика с неукротимой рвотой.
Врач устало потянулся, сел, сложил руки на груди и посмотрел на женщину. Молодой интерн, он дежурил в отделении «Скорой помощи»; годы и усталость еще не взяли верх над желанием сражаться с двумя непобедимыми врагами – болезнью и смертью. Очень часто к ним добавлялись невежество и недоверчивость пациентов.
Доктор почесал хипстерскую бородку и спросил:
– Возраст?
– Пять лет. Есть легкие симптомы болезни Боткина. Возможно, печеночная недостаточность.
«Проще говоря – желтуха… Если кожа и белки глаз желтые из-за билирубина в крови», – подумал интерн.
– Родители здесь?
– Да.
– Температура?
– Тридцать восемь и пять.
– Иду.
Доктор повернулся к кофемашине. Он надеялся отдохнуть подольше – больница в Сен-Мартене маленькая, отделение «Скорой помощи» редко сталкивается с бедламом больших клиник.
Две минуты спустя Вассар оказался в коридоре, где царила рутинная организованная суета.
Ребенок сидел на носилках; рядом стояла пара, сразу показавшаяся врачу странной, неприятной и какой-то нелепой: женщина была сантиметров на десять выше мужчины.
– Вы – родители?
– Нет, друзья, – ответил тип с бородкой. – Отец скоро будет.
– Очень хорошо. Что с ребенком? – Вассар подошел к белокурому мальчику с лихорадочно блестевшими глазами.
– Дадим активированный уголь и противорвотное, – сказал врач. – Я не люблю промывание желудка, да и делают их теперь лишь в случае тяжелого несварения или сильного отравления, а в данном случае речь идет о седативе (доктор и не подумал скрывать свое решительное неодобрение). Оставим ребенка у нас до утра и понаблюдаем. Меня волнует его печень – с непроходимостью протоков шутки плохи. Кто его лечит?
Ответила блондинка с мрачным взглядом:
– Ему сделали реконструкцию по методу Касаи. Его наблюдает доктор Барро.
Интерн кивнул. Барро – компетентный врач, портоэнтеростомия по Касаи – хирургическая пластика с заменой дефектного протока новой системой, сделанной из куска тонкой кишки. Успешными бывают лишь три операции из десяти, но даже в этом случае цирроз медленно прогрессирует. «Жуткая дрянь эта чертова атрезия», – думал врач, глядя на ребенка.
– Судя по всему, нужного результата процедура не дала, – сказал он. – Возможно, следует подумать о трансплантации… Не знаете, каково мнение доктора?
Мужчина и женщина смотрели на него так, словно он вдруг ни с того ни с сего начал изъясняться по-китайски. Странная пара.
– В следующий раз и думать не смейте о седативных препаратах, даже если он будет очень беспокоен.
Вассару хотелось встряхнуть этих людей. Наконец блондинка кивнула. Глядя на ее высокую стройную фигуру в кожаных брюках и обтягивающем свитере, интерн пытался решить чисто умозрительную проблему: «Что сейчас во мне превалирует – физическое влечение или отвращение?» Впервые он испытывал столь двойственное чувство…
Он наблюдал за входом в больницу и эспланадой, стоя под аркой большого кирпичного дома напротив. Стемнело, зажглись фонари, и на фасаде образовались размытые желтые круги. Редкие снежинки планировали на землю, искрясь и мерцая в электрическом свете. Он сделал нервную затяжку, маленькие глаза за стеклами очков смотрели не моргая.
Вокруг было тихо и темно, по улице никто не шел ни в ту, ни в другую сторону. Куда деваются жители чертова Сен-Мартена с наступлением вечера? Он щелчком отбросил окурок в снег на обочине.
Огляделся.
Сделал шаг.
Спокойно пересек эспланаду, сдерживая грызущее его нетерпение, вошел в приемное отделение и остановился у стойки дежурного администратора.
– Сегодня во второй половине дня к вам привезли мальчика пяти лет, – сказал он, когда женщина соизволила обратить на него внимание. – Его зовут Гюстав Сервас. Я его отец.
Она взглянула на экран компьютера.
– Всё верно, он у нас. Через эту дверь вы попадете в коридор, дойдете до самого конца и повернете направо. Время посещений заканчивается через пятнадцать минут, так что поторопитесь.
Он задержал взгляд на лице женщины, представил, как перегибается через стойку, хватает ее за волосы и перерезает горло.
– Спасибо… – сказал Юлиан Гиртман.
Он последовал указанным путем, справился у следующего поста, и медсестра с усталым лицом и тусклыми волосами ответила:
– Следуйте за мной.
Лабарты стояли в конце коридора. Ролан устремился ему навстречу, Аврора осталась на месте. В глазах женщины швейцарец увидел страх. Он обнял кретина-профессора, как папа римский, благословляющий доброго католика, но смотрел в это время на Аврору, вспоминая, как они развлекались на чердаке, пока ее муж терпеливо ждал внизу.
– Где он?
Лабарт указал на дверь палаты.
– Они дали ему снотворное и противорвотное.
Об активированном угле профессор решил умолчать, хотя знал, что рано или поздно Хозяин все узнает.
– Что произошло? – поинтересовался Гиртман, будто прочитав его мысли. – Ты что-то говорил о гриппе?
Лабарт написал это, чтобы объяснить, почему придется везти Гюстава в больницу.
– Его состояние внезапно ухудшилось, – вмешалась в разговор Аврора. – Мальчик стал очень беспокоен, и я дала ему легкое седативное средство.
– Ты… Что ты сделала? – В голосе Гиртмана зазвенел металл.
– Врач сказал, это не важно, – соврала Аврора. – С Гюставом всё в порядке.
Ему страстно захотелось схватить ее за горло, притиснуть к стене и душить, пока не посинеет лицо.
– Мы к этому вернемся, – пообещал он опасно спокойным голосом. – Возвращайтесь домой. Я буду здесь.
– Если хотите, мы тоже останемся, – предложил Лабарт.
Гиртман перевел взгляд с бородатого коротышки на его дылду-жену и представил их мертвыми, холодными, неподвижными.
– Езжайте. И занесите конверт в отель.
Лабарт прочел имя и фамилию: Мартен Сервас. Конечно он знал, кто такой Мартен Сервас. Вчера, когда в шале пришел посетитель, его лицо показалось Ролану смутно знакомым. Что, черт возьми, происходит?
Гиртман проводил пару взглядом и вошел в палату. Гюстав спал и выглядел спокойным. Швейцарец долго стоял в ногах кровати, глядя на мальчика, потом сел на единственный стул и замер.
Сервас не отходил от окна. Вслушивался в ночь, наблюдал за опустевшим шале и умирал от тревоги.
Где они? Чем болен Гюстав? Прошло много часов, и майор жалел, что не поехал следом за машиной Лабарта. Кирстен уже два раза сказала, что они, возможно, ошиблись; ей тоже не терпелось начать действовать, но теперь она спала – усталость прошлой ночи и отравление наркотиком дали о себе знать.
Внезапно Мартен расслышал звук работающего двигателя. Приближалась машина. «Вольво» притормозила у отеля, но Сервас не мог разглядеть, кто сидит внутри.
Лабарт вышел, а машина поехала к шале. Мальчика в ней не было… У Серваса заныло сердце. Где Гюстав? Что они с ним сделали?
В этот момент зазвонил телефон. Не его сотовый, а большой черный допотопный монстр, стоявший на маленьком столике.
Сыщик быстро снял трубку, чтобы не разбудить Кирстен.
– Для вас есть письмо, – сообщил хозяин гостиницы.
Лабарт… Что происходит?
Он снова почувствовал себя висящей на ниточках марионеткой. Опять я опаздываю…
– Сейчас спущусь.
Через минуту майор был в холле.
На коричневом крафтовом конверте кто-то написал от руки:
МАРТЕНУ СЕРВАСУ
– Его оставил псих из того дома, – сообщил отельер.
Сервас вскрыл конверт, достал сложенный вчетверо листок, и ему показалось, что холл, гостиница, весь мир – планеты, звезды, пустота космоса – завертелся колесом… За долю секунды изменилась система отсчета, сместились все ориентиры.
Гюстав в больнице в Сен-Мартене. Жду тебя. Приходи один. Kindertotenlieder не будет, если мы объединим усилия.
Ю.
36. Г
Сервас оставил Кирстен в отеле, спящей. В висках стучала кровь, как будто ему вкатили сверхдозу адреналина. Машину то и дело выносило на обочину, шины скользили по обледеневшему асфальту.
В голове крутилась одна и та же фраза: «Kindertotenlieder [107] не будет, если мы объединим усилия».
«Песни об умерших детях». Густав Малер. «Ю».
Это мог написать один-единственный человек – значит, Гюстав в смертельной опасности. Спасение мальчика зависит от них. Мартен не верил, что Гиртман заманивает его в ловушку. Швейцарец много месяцев следил за ним, фотографировал, мог устроить любую каверзу. И место выбрал бы поудобнее больницы.
Сервас бросил машину на стоянке для больничного персонала и вбежал в холл.
– Время для посещения закончилось, – сообщила сидевшая за стойкой женщина, подняв глаза от мобильного телефона. Майор наклонился, сунул ей под нос полицейское удостоверение. Она «расстреляла» его взглядом.
– Грубить ни к чему, месье. Что вам нужно?
– Сегодня во второй половине дня к вам привезли мальчика.
Медсестра недоверчиво сощурилась, сверилась с компьютером.
– Гюстава Серваса, – подтвердила она.
Сыщик второй раз услышал это имя и свою фамилию вместе, и у него оборвалось сердце. Разве такое возможно? Теперь, когда страхи и надежды начали обретать реальные очертания, он спросил себя, чего хочет больше – чтобы Гюстав оказался его сыном или чтобы выяснилось обратное. Но одновременно в нем просыпалась иная надежда – более смутная и опасная. Надежда, угасшая много лет назад, но тайно ждавшая срока, чтобы возродиться. Марианна. Узнает ли он наконец, что с ней случилось? Мозг честно пытался задвинуть проклятый вопрос в самый темный угол сознания.