– Первое, что необходимо сделать, – это восстановить проходимость желчных протоков. Процедура называется операцией по Касаи – так зовут хирурга, который ее предложил. Омертвевший участок заменяют анастомозом – протезом – из куска тонкой кишки. Работа хирурга в данном случае сходна с трудом водопроводчика. Гюставу сделали такую операцию, успешную в одном случае из трех. Ему не повезло.
Он замолчал, и Сервасу показалось, что наступившая тишина звенит и вибрирует. Или это у меня в ушах звенит?
– Потом начинается печеночная недостаточность, и, если симптомы обостряются, возможен летальный исход.
– Есть другое лечение?
– Да. – Гиртман посмотрел Сервасу в глаза. – Пересадка печени.
Сыщик ждал продолжения с замиранием сердца.
– Желчная атрезия, как правило, заканчивается пересадкой; проблема в одном – мало доноров нужной возрастной группы.
По коридору мимо палаты прошла медсестра. Чавканье резиновых подметок эхом отозвалось глухому стуку в груди Серваса.
– В случае Гюстава нужно будет преодолеть кучу формальностей, перевести его на, так сказать, легальное положение. Заведомо согласиться на приемную семью и жизнь с незнакомыми людьми, которых выберу не я, а значит, не смогу контролировать.
Сервас мог бы заметить, что выбор в качестве опекунов Лабартов не кажется ему таким уж удачным, но поостерегся.
– Для Гюстава остался один-единственный выход – пересадка от живого совместимого донора. У человека берут шестьдесят-семьдесят процентов печени – это не фатально, печень отрастает – и пересаживают ребенку. Донором не может стать абы кто. Только ближайший родственник: брат, мать, отец…
Так вот оно что… Сервас еле удержался от желания схватить швейцарца за воротник и встряхнуть. «Марианна, – внезапно подумал он. – Мерзавец сказал: “мать, отец…” Почему же не Марианна?»
– Почему не мать? Не Марианна? – спросил он внезапно охрипшим голосом. – Почему она не может отдать сыну часть своей печени?
Гиртман смотрел без улыбки – наверное, подбирал пристойную формулировку ответа.
– Скажем так: ее печень недоступна.
Сервас шумно выдохнул.
– Она умерла?
В глазах швейцарца было столько наигранного сочувствия, что сыщику захотелось совершить смертоубийство.
– А если я откажусь? – спросил он. – Что произойдет тогда?
– Тогда твой сын умрет, Мартен.
– Почему? – неожиданно спросил он.
– Что – почему?
– Почему ты его не убил? Зачем воспитывал как собственного сына?
Они стояли бок о бок в изножье кровати и смотрели на мальчика, что-то беззвучно шептавшего во сне.
– Я не убиваю детей, – холодно ответил бывший прокурор. – Судьба отдала этого ребенка в мои руки. Знал бы ты, в какую ярость я пришел, когда выяснилось, что Марианна беременна. Я много недель морил ее голодом, чтобы вызвать выкидыш. Но дьяволенок зацепился намертво. Марианна была в плачевном состоянии из-за наркотиков, которыми я ее накачивал; пришлось «отлучить» бедняжку от кайфа, кормить диетическими продуктами, делать витаминные капельницы.
– В Польше? – спросил Сервас.
– Марианна никогда там не была. Я решил пошутить – помучить тебя – и поместил ее ДНК среди других.
– Как она умерла?
– Когда родился ребенок, я сделал тест на отцовство и узнал, что он не мой, – продолжил швейцарец, не отвечая на вопрос. – Не мой – значит, твой. Я приехал в Тулузу и без спроса взял образец твоей ДНК. Это было нетрудно. Не труднее, чем позаимствовать твое оружие. В обоих случаях оказалось достаточно вскрыть твою машину.
Сервас пытался думать – и почти перестал дышать.
– Да-да, Жансан убит из твоего пистолета, – подтвердил Гиртман. – Я спустил курок. Пока ты ночью гнался за ним, я подменил твой «ЗИГ-Зауэр» идентичным, а через несколько дней вернул его на место, в бардачок.
Сервас вспомнил чужой запах, который почувствовал, сев за руль после встречи с психиатром, подумал о Рембо, который как раз сейчас проводит баллистическую экспертизу, и посмотрел на Гюстава.
– Заодно я проверил вашу совместимость, – добавил тот.
Майора не покидало чувство нереальности происходившего; ему казалось, что он спит и вот-вот проснется.
– Предположим… предположим, я это сделаю. Где гарантия, что ты не ликвидируешь меня сразу после операции?
Слабый свет неоновой трубки отразился в стеклах очков швейцарца, как отблеск луны на поверхности пруда.
– Никаких гарантий, Мартен, но Гюстав будет обязан тебе жизнью. Скажем так: жизнь за жизнь. Это будет мой способ расплатиться по счетам. Ты не обязан верить, я могу передумать и убить вас обоих – это очень облегчит мою жизнь…
– У меня есть одно условие, – сказал Сервас.
– Не думаю, что в сложившейся ситуации ты можешь позволить себе торговаться. – Гиртман покачал головой.
– Как ты мог доверить ребенка этим извращенцам Лабартам, чертов кретин?! – взорвался сыщик.
Швейцарец вздрогнул, но не огрызнулся.
– И что ты предлагаешь? – спросил он.
– В конце концов, это мой сын.
– И?..
– Мне его и воспитывать.
– Что? – искренне изумился Гиртман.
– Ты в любом случае не сможешь оставить его у себя. Где будут делать операцию?
– За границей. Здесь слишком рискованно – и для него, и для меня…
Настал черед Серваса удивляться.
– Где именно?
– Увидишь…
– Как ты вывезешь его из страны?
– Значит, ты согласен? – вопросом на вопрос ответил Гиртман.
Мартен не сводил глаз с Гюстава. Его терзал давно забытый родительский страх.
– Ну, выбора у меня нет, так ведь?
38. Как волк среди ягнят
– Полагаешь, этого ребенка нам послал Некто? Ты веришь в Бога, Мартен? Кажется, я уже спрашивал однажды… Тебе не кажется, что, если б Он и вправду существовал, это был бы чертовски ненормальный Бог?
Они вышли подышать ночным воздухом; стояли, смотрели, как падает снег, Гиртман курил.
– Ты когда-нибудь слышал про Маркиона [110], Мартен? Этот христианин жил в Риме тысячу восемьсот лет назад. Оглядываясь вокруг и видя мир, полный страданий, убийств, болезней, войн и жестокости, еретик Маркион решил, что Создатель совсем не добр, а зло – составляющая его творения. Сценаристы христианства нашли маловразумительный поворот сюжета, дабы ответить на вопрос «Что есть зло?»: они придумали Люцифера. Версия Маркиона была гораздо лучше: Бог отвечает за зло, как и за все остальное. Выходит дело, и за болезнь Гюстава тоже. Зло – не просто часть замысла; оно – один из главных рычагов. Мир, сотворенный Богом, не перестает эволюционировать лишь благодаря жестокости и конфликтам. Возьмем Рим. Если верить Плутарху, Юлий Цезарь взял восемьсот городов, покорил триста народов, пленил около миллиона человек и уничтожил миллион своих врагов. Рим был порочен и склонен к насилию, однако его расцвет позволил миру развиваться, народы объединялись под властью императора, происходил обмен идеями, возникали новые формы обществ.
– Ты утомил меня своими рассуждениями, – бросил Сервас, доставая пачку сигарет.
– Мы мечтаем о мире, но это обман, – невозмутимо продолжил швейцарец. – Повсюду царствуют соперничество, состязательность, война. Отец американской психологии Уильям Джеймс писал, что цивилизованная жизнь позволяет многим и многим пройти путь от колыбели до могилы, не узнав, что есть страх. Вот некоторые и не понимают природу насилия, ненависти и зла. Воистину чудо – жить волком в окружении ягнят, согласен?
– Что ты сделал с Марианной? Как она умерла?
На этот раз Гиртман не скрыл досады – сыщик перебил его второй раз.
– Я говорил, что в возрасте Гюстава ударил молотком родного дядю – брата моего отца? Он сидел в гостиной, рядом с моей матерью. Заявился под смехотворным предлогом, когда отец был в отъезде. Они просто разговаривали. Я до сих пор не понимаю природу того поступка, а тогда забыл о нем – и не вспоминал, пока мать не напомнила мне на смертном одре. Думаю, все очень просто: молоток лежал на виду, вот я и пустил его в ход. Подошел со спины и – бац! – нанес удар по черепу. По словам матери, придурок истекал кровью.
Сервас щелкнул зажигалкой и прикурил.
– За несколько мгновений до того, как рак доконал мать, она прошептала: «Ты всегда был плохим». Мне было шестнадцать. Я улыбнулся и ответил: «Да, мама, и злым, как рак».
Внезапно он вырвал у сыщика сигарету, швырнул ее в снег и раздавил каблуком.
– Какого черта…
– Никогда не слышал, что доноры не должны курить? С сегодняшнего дня – никакого никотина! Ты принимаешь сердечные препараты?
Сервасу очень хотелось ответить грубостью, но он подумал о Гюставе. Неужели все происходящее – реальность и он обсуждает с Гиртманом свои лекарства?
– Не сердечные. Мне не делали ни шунтирования, ни пересадки, так что антикоагулянты не нужны, как и средства против отторжения. Я отменил болеутоляющие и противовоспалительные. Вряд ли печень пострадала, тебя ведь именно это волнует? Где она? Что – ты – сделал – с Марианной?
Они вернулись в больницу через служебный вход. Рядом не было ни души.
– Где она? – повторил Сервас, схватил швейцарца за воротник и прижал к стене.
Тот не сопротивлялся.
– Марианна… – сквозь зубы процедил Мартен, не в силах справиться с гневом.
– Ты хочешь спасти сына или нет? Отпусти меня. Не беспокойся, в свое время узнаешь.
Сыщик надавил сильнее, умирая от желания ударить гадину.
– Твой сын умрет, если мы ничего не сделаем. Ждать дольше нельзя. И вот еще что: если вдруг решишь, что Гюстава смогут прооперировать и здесь, подумай о Марго. Две ночи назад я видел ее в халате: опрокинул кофе на придурка-телохранителя, она открыла дверь и вышла к нам. Твоя дочь очень хороша!
Сервас не сдержался – ударил, сломал Гиртману нос и оттолкнул от себя. Тот взревел, как раненый зверь, и наклонился вперед, чтобы не залить одежду кровью.