– Но выглядит именно так.
Она насупилась, взгляд светлых глаз стал ледяным.
– Я не хочу рисковать; возможно, за нами обоими следят…
– Полагаешь, есть кто-то еще, кроме Лабартов? Это полная чушь, Мартен! Ты переоцениваешь возможности Гиртмана; не командует же он армией, в конце-то концов! Кроме того, ты ему жизненно необходим. Вернее, твоя печень…
Кирстен права: пока не проведут трансплантацию, Гиртман его не тронет. А потом? Что будет потом? Не исключено, что швейцарец захочет ликвидировать другого отца, ставшего слишком неудобным.
– Халльштатт, – сказал Сервас.
– Деревня с открытки? – удивилась она.
Сыщик кивнул.
– Дьявольски хитро… Где назначена встреча?
– На Рыночной площади, послезавтра, около полудня.
– Я могу отправиться туда сегодня ночью. Осмотреться на месте…
Сервас встревожился: что, если хозяин отеля – один из подручных Гиртмана?
– Как будешь добираться? – спросила Кирстен.
– В аэропорту будет ждать арендованная машина.
– Давай вернемся в Тулузу. Лабарты мертвы, Гюстав исчез. Здесь нам больше делать нечего. Завезешь меня в гостиницу, а там уж я сама разберусь. Исчезну незаметно и буду иметь несколько часов форы…
Сервас согласился. Норвежка смотрела на него, как женщина, нуждающаяся в близости; он чувствовал то же самое. Их пальцы переплелись, губы встретились.
Кирстен ласкала шею Мартена, пока он раздевал ее. Они занялись любовью – не так, как в первый раз, нежнее, не торопясь, хотя она снова кусалась и царапалась.
– Я кое-что тебе не рассказала…
Сервас посмотрел на нее.
– У меня есть сестра. Младшая… художница.
Сыщик молчал, почувствовав, что Кирстен готова сделать важное признание.
– Она похожа на Кирстен Данст [120] – такую, как в трилогии о Спайдермене; в «Фарго» она другая. Внутренне напоминает героиню «Меланхолии». – Сервас не признался, что не видел ни одного из этих фильмов. – Блистательная внешность – тебе наверняка знакомо клише: «Она вошла в комнату, и взоры всех присутствующих обратились на нее…» – и темное нутро. Мою сестру всегда привлекали тени и темнота, не знаю почему. Периодически она впадает в депрессию, хотя имеет все, но ей всегда нужно больше. Больше любви, секса, наркотиков, внимания мужчин, опасности… Она рисует, фотографирует и, несмотря на малый талант, выставлялась в Осло, Нью-Йорке, Бергене, потому что знакомства важнее способностей. О ней даже писали лучшие искусствоведческие журналы: американский «Арт ньюс», уважаемое британское издание «Фриз» и международный журнал по дизайну «Уоллпейпер»… Хуже всего, что моя младшая сестричка плевать хотела на искусство как таковое; были бы гонорары, остальное – туфта! Когда умер наш отец, она не приехала в больницу, не была на похоронах. Заявила, что боялась слишком огорчиться. Вместо этого «создала» серию картин в стиле «Бэкон глазами Дэвида Линча» [121]. На этих полотнах наш отец выглядит чудовищным, огромным, гротескным, высокомерным. «Так я вижу», – заявила она нам. Наша мать так и не оправилась от этого оскорбления.
Кирстен поежилась.
– Не подумай ничего плохого… Я люблю сестру. Даже обожаю, хотя провела все молодые годы, исправляя ее глупости. Морочила голову родителям, «подчищала», обеспечивала алиби, когда она бегала на свидания со всякими психами. А потом… Это случилось в прошлом году… Мне показалось, что она изменилась.
Кирстен оперлась на локоть и продолжила:
– Я не удержалась от вопросов, и сестра призналась, что встретила кое-кого… Блестящего, очаровательного, забавного мужчину… Правда, он старше ее. Она никогда ни о ком так не говорила, но знакомить нас не захотела, и я почуяла неладное. Подумала: очередной наркоман, психопат из тех, что всегда привлекали сестру. А в марте она исчезла. Фьють – и нет ее; испарилась, улетела… Ее так и не нашли.
– Гиртман?
– Кто же еще? После случая с моей сестрой в Осло и вокруг исчезло много женщин; кроме того, внешность сестры соответствует его излюбленному типу.
– Поэтому ты так выкладываешься… Дело не только в твоем имени на листке, который нашли в кармане женщины, убитой в церкви… Для тебя дело имеет личный характер. Я должен был догадаться. Но почему Гиртман выбрал тебя? Зачем заставил приехать в Тулузу? Как это связано с Гюставом?
Кирстен не отвечала – только смотрела с печалью и отчаянием. Сервас взглянул на часы и сел на краю кровати.
– Подожди, Мартен, подожди, прошу тебя. Знаешь, что Барак Обама ответил одной из подружек на ее слова: «Я тебя люблю»?
Он обернулся.
– И что же?
– «Спасибо». Не благодари меня, пожалуйста…
Цехетмайер вернулся в свою гримерную, закончив репетицию симфонических поэм Сме́таны. Попросил – как всегда – принести шоколадных конфет, бутылку японского виски и розы. Нужно поддерживать легенду о себе… Дирижер был тщеславным и верил, что она его переживет, но это не смягчало ужаса перед вечной ночью. В последнее время мысли о неизбежности смерти лишали его сил и мужества. Болезнь, этот страшный краб, дважды ослабляла смертельную хватку, но третьего раза не будет.
Очень долго Цехетмайер, подобно толстовскому Ивану Ильичу, прятал мысли о смерти за позолотой концертных залов, гиперактивностью и славой. Последняя рассеивает тьму, как мощный прожектор, но до поры до времени. Теперь, даже когда переполненный зал взрывался аплодисментами, он видел перед собой пустынное безмолвное пространство и сидящие в креслах скелеты. Сто миллиардов человек умерли за время существования человечества. Эта цифра в четырнадцать раз превышает число живых. В армии мертвых солдат состоят Моцарт, Бах, Бетховен, Эйнштейн, Микеланджело, Сервантес. Вспоминаешь эти имена – и сразу осознаешь свое место, понимаешь, что рядом с ними тебе не встать. Так кто же ты? Один из бесконечного множества скелетов, которым суждено забвение.
Цехетмайер не верил в бога – гордыня не позволяла. Его старческий ум был чудовищно ясным, но эта ясность граничила с безумием. Зимняя венская ночь была ветреной и снежной. В такую погоду дирижер часто думал, что не увидит следующей весны.
В дверь постучали, и старик вообразил Командора, который явился за душой Дон Жуана прямиком из адского пекла. Интересно, тот человек, что стоит сейчас в полутемном коридоре, человек, так часто отнимавший чужие жизни, хоть иногда вспоминает, что он тоже смертен? Разве есть люди, не думающие о смерти?
Иржи, несмотря на внушительные габариты, тенью проскользнул внутрь и как будто привел следом сразу все театральные тени.
Дирижер вспомнил их первый разговор в тюрьме. Безобидный, даже невинный. Он и подумать не мог, что однажды свяжется с ним по зловещему поводу, но сразу понял: Иржи не «перевоспитается»; освободившись, он вернется к прежней «деятельности». Такова его природа. Настоящий музыкант тоже не расстается с музыкой.
– Добрый вечер, Иржи. Спасибо, что пришел.
Убийца не утрудился ответом – лишь спросил, кивнув на открытую коробку конфет:
– Можно?
– Угощайся, – нетерпеливым тоном ответил музыкант. – Есть новости. Они едут. Сюда, в Австрию.
Иржи слушал рассеянно, вопросов не задавал и, прожевав первую шоколадку, тут же положил в рот вторую.
– Куда? – спросил он наконец.
– В Халльштатт. Судя по всему, ребенок, Гюстав, болен. Его везут оперироваться.
– Почему здесь? – спросил чех.
– Полагаю, у Гиртмана есть знакомый врач из его прошлого. До ареста он часто бывал в Австрии.
– Что я должен делать?
– Мы поедем в Халльштатт.
– А потом?
– Решим на месте.
Старик помолчал. Поднял глаза на Иржи.
– Оставляю выбор за вами: можете убить его. Или ребенка. Мне все равно.
– Что?.. Повторите.
У Цехетмайера дернулась нижняя губа.
– Если не сумеете ликвидировать самого, уберите мальчишку. Решайте сами.
– Вы псих, – сказал чех.
– Я уверен, способ найдется.
Иржи покачал головой.
– Способ всегда есть. Я больше не хочу этим заниматься.
Дирижер широко улыбнулся.
– Я предполагал подобный вариант. Миллион евро.
– Где вы возьмете деньги?
– Откладывал. Детей у меня нет. Теперь вот представился случай потратить сбережения на стоящее дело…
– Сколько лет ребенку?
– Пять.
– Уверены, что действительно хотите…
– Миллион. Аванс – сто тысяч, – ответил старик. – Остальное после дела.
Внезапно дверь гримерной приоткрылась, и мужчины увидели усталое женское лицо. Оно выпало из темноты, как театральная маска с горящими угольками глаз. Рядом стояла тележка с чистящими средствами, щетками, губками и тряпками.
– Простите, я думала, все уже ушли…
Уборщица осторожно потянула створку двери на себя, и чех с дирижером остались одни. Они помолчали, потом киллер спросил:
– Почему? В чем перед вами провинился ребенок? Я хочу понять.
– Он отнял у меня дочь, я заберу у него сына, – дрожащим голосом ответил дирижер. – Простая арифметика. Гиртман дорожит мальчиком больше, чем собой.
– Вы так сильно его ненавидите?
– Меру моей ненависти не выразить словами… Ненависть – кристально-чистое чувство, молодой человек.
Иржи пожал плечами. Старик, конечно, чокнутый, но кто платит, тот и заказывает музыку.
– Не знаю, не знаю, – ответил он. – Я не позволяю эмоциям управлять моими действиями. Миллион евро – достаточный… гонорар. Но аванс пусть будет двести пятьдесят тысяч.
42. Альпы
Наутро инженер Бернар Торосьян нехотя покинул свой дом в пригороде Тулузы Бальма и свое маленькое семейство – пятилетнюю дочь, больше похожую на ртуть, чем на девочку, чуть более спокойного сына двенадцати лет, анорексичного грейхаунда Уинстона, жену – и отправился в комиссариат полиции. Машину он бросил на стоянке и пересел в метро; доехал по наземной части линии А до станции «Жан-Жорес», где перешел на линию Б в направлении «Бордеруж».