– Испугался, дружище? – Швейцарец усмехнулся.
– Конечно, испугался. Я буду вечно благодарен тебе за Жасмин, но в день твоей смерти начну лучше спать.
Громовой хохот Гиртмана заполнил узкое пространство архива.
Этим утром полицейский по фамилии Регер вышел из пансиона Гёшльбергер с улыбкой на губах. Его французский коллега будет доволен. Он проверил пять гостиниц и уже попал в точку. Можно забежать в «Майслингер», выпить капучино и съесть булочку. Вряд ли дело такое уж срочное. Регер откусил кусок эклера и с досадой подумал, что за последнее время набрал несколько лишних килограммов, и если не займется спортом, за грабителями бегать не сможет. «За какими грабителями, болван?» – одернул себя полицейский. Правонарушения в Халльштатте, конечно, случаются, особенно летом, с притоком туристов, но за двадцать лет службы он ни разу ни за кем не бегал.
Ублажив желудок, Регер пошел дальше, к клинике Дрейсингера. Хозяин отеля опознал не только человека с фотографии, но и назвал того, с кем он ушел. Это был местный житель по фамилии Штраух, медбрат из клиники пластической хирургии. Регер знал его с детства и посчитал настоящей удачей, что выполнять задание оказалось так легко и приятно, не то что рутинную полицейскую работу.
Сервас посмотрел на вторую – детскую – кровать, стоявшую у окна палаты. На ней недавно лежали – угол одеяла был отогнут. За стеклом тихо колыхались ветки, царапая серое небо, машины на парковке стояли неподвижно. Убедившись, что провожавшая его медсестра вышла, сыщик достал из носка маленький телефон с предоплаченной картой. Он предполагал, что у него всё отберут: если швейцарец и доверял ему, то весьма умеренно – и временно. Он бесшумно переместился в ванную, поднял крышку унитаза, проверил, нет ли «жучков», и вернулся в палату.
Над кроватью висела неоновая лампа. Сервас провел ладонью над изголовьем кровати: в пластиковой панели была куча разъемов. Он убедился, что звук на сотовом отключен, проверил сеть, спрятал телефон под крышкой панели и начал раздеваться, чтобы облачиться во все больничное.
Регер улыбнулся женщине за стойкой: ее звали Марайке, и они были членами одного бридж-клуба. А еще он знал, что она разведена и одна воспитывает двух детей.
– Как мальчики? – спросил он. – Матиас все еще хочет стать полицейским?
Двенадцатилетний старший сын медсестры мечтал однажды надеть полицейскую форму – или любую другую, были бы сапоги, портупея, оружие и прилагающаяся к ним власть.
– Заболел гриппом. Лежит в постели.
– Понятно… – Он положил на стойку фотографию, полученную от французского коллеги. – Есть у вас похожий пациент?
Марайке замялась, но все-таки ответила:
– Да, а что?
– Когда он прибыл?
– Сегодня утром.
Это подтверждало сведения, полученные от хозяина пансиона, и Регер почувствовал азарт охотника.
– Назовешь номер палаты?
Она заглянула в компьютер.
– Под какой фамилией он зарегистрирован?
– Дюпон.
Французская фамилия!
– Пригласи, пожалуйста, доктора Дрейсингера, – попросил он, достал зазвонивший телефон и ответил недовольным тоном: – Слушаю… Авария? Где? На Халльштаттерзее? Где точно? Последствия тяжелые? Уже еду… – Он растерянно посмотрел на Марайке. – Передай доктору, что я вернусь.
– Плохо дело?
– Да уж хорошего мало: грузовик и две легковушки. Один погибший.
– Местные?
– Не знаю.
В бинокль были четко видны окна клиники. Высокие и во всю ширину палат, так что там, где жалюзи не были опущены, он различал интерьер в свете неоновых ламп, зажженных, несмотря на белый день. «Свет не горит в пустых палатах», – предположил он.
Иржи насчитал полдюжины занятых – во всяком случае, с этой стороны. «Нива» была припаркована в пятидесяти метрах от клиники, у каменной стенки, слегка нависающей над дорогой. Он переводил бинокль с одного окна на другое – и вдруг замер, заметив в палате на первого этажа французского полицейского. Чех едва не прозевал его, потому что первая кровать пустовала. Детская кровать…
Мартен бросил взгляд на заснеженные крыши машин. Спросил себя, где может быть Кирстен. Он трижды набирал ее номер, но та не ответила. А Гюстав? И Гиртман? Все вдруг улетучились. Ему не терпелось увидеть мальчика. Он страшился встретиться с ним уже в операционной, отлетающим в края, не такие уж далекие от тех, где он сам побывал во время комы. Это картина пугала его гораздо сильнее собственного присутствия в том же месте и даже наркоза: один раз он уже сумел вернуться.
Сервас хотел быть уверен, что проснется и ему скажут: «Операция прошла успешно, ваш сын жив…»
Его сын.
Он снова оттолкнул от себя эту мысль. Слишком странно думать так о Гюставе. Мальчик пробрался в его жизнь, и никто не поинтересовался, нравится это Сервасу или нет. Иногда он думал – несправедливо! – о Гюставе как о болезни, которая будет бесшумно развиваться до тех пор, пока Мартен больше не сможет игнорировать ее. Что случится потом, если операция удастся и оба они с Гюставом выкарабкаются? Вряд ли Гиртман отпустит их. Мальчика придется забирать у него силой. Ты этого хочешь? Сервас понимал, что будет очень слаб после очередного хирургического вмешательства и не сумеет применить к швейцарцу силу. Где тот прячется? Почему не показывается? Наверное, он с Гюставом, ждет результатов анализов…
В дверь постучали и вошел давешний блондин. Он был без шапки.
– Идемте…
Решительно, это его любимая фраза.
– Начнем с электрокардиограммы, потом сделаем эхокардиографию, – объяснял он по пути, – чтобы выявить возможное сердечное заболевание. Мне сказали, что вы курите, поэтому сделаем рентген легких и УЗИ брюшной полости. Нужно посмотреть на желчный пузырь и измерить печень. В конце вы встретитесь с анестезиологом. Это займет несколько часов. Выдержите?
– Сколько здесь сейчас пациентов? – спросил сыщик, чувствуя себя нелепым в больничном одеянии, бумажном чепчике и полиэтиленовых носках.
– Человек десять, – ответил блондин.
– Этого достаточно для безбедного существования такой клиники?
Провожатый усмехнулся.
– С такими счетами, которые им выписывают, – более чем, поверьте мне.
Она получила пакет, вернувшись в отель. Хозяин достал его из-под стойки и протянул ей со словами: «Это оставили для вас…» Кирстен поднялась в номер, развернула оберточную бумагу, открыла коробку, откинула тряпицу и увидела оружие, обмотанное промасленной пленкой. Полуавтоматический «Спрингфилд XD». Хорватский пистолет, легкий, надежный. И три обоймы по пятнадцать патронов калибра девять миллиметров.
Его вернули в палату в 16:00. Он сразу проверил чемодан и заметил, что в нем копались: вещи лежали по-другому. Они даже не дали себе труда скрыть это. А вот телефон оказался на месте.
Сервас подошел к окну и выглянул на улицу. С гор наползали тучи; они уже закрыли весь пейзаж темной вуалью, обесцветив его. Над озером поднимались фумаролы, как будто под поверхностью вызревал огромный пожар.
Воздух обещал снегопад. Мартен обернулся на звук открывшейся двери.
Медбрат подвез каталку к детской кровати и велел Гюставу перебираться, а когда тот все сделал, улыбнулся, накрыл его одеялом и подставил ладонь, чтобы ребенок хлопнул по ней. Из коридора в палату шагнул другой человек.
– Привет, Мартен, – сказал Гиртман.
У Серваса волосы на голове встали дыбом. Высоченный швейцарец с четырехдневной щетиной и покрасневшими веками выглядел угрюмым, отсутствующим и озабоченным. «Растревоженным, – вспомнил правильное слово Сервас. – Его мучит какая-то тайная мысль».
Майора обдало жаром; он приписал это температуре в палате, хотя понимал, что дело в другом. Насторожился. Спросил:
– Что происходит?
Швейцарец не ответил, подошел к кровати Гюстава и погладил его по волосам. Майор почувствовал укол ревности, увидев доверчивую улыбку мальчика, встретился взглядом с бывшим прокурором и похолодел. Юлиан Гиртман чего-то боится. Или кого-то. Сервас впервые видел страх в его глазах и поразился. Он понял, что причина состояния этого человека кроется не только в опасениях за жизнь ребенка. Вспомнил, как швейцарец подскочил к окну, бросил беглый взгляд через стекло и опустил жалюзи.
Что-то происходило – там, возле клиники.
Кирстен стояла у католического собора и смотрела в бинокль на «Ниву». Политый поливальщик [126]. Она ясно различала человека за рулем – тот тоже держал у глаз бинокль, но наблюдал за клиникой. Свой пистолет Кирстен сунула за ремень и прикрыла курткой. Перевела окуляры на окно палаты Мартена – и замерла, увидев Гиртмана. Сервас стоял у него за спиной, а Гюстав лежал на кровати. Потом Гиртман опустил жалюзи.
16:30. Скоро стемнеет; нужно решить, что делать.
Регер смотрел вслед удалявшимся по Халльштаттерзее машинам спасателей. Шуршали шины, вращались на крышах синие фонари, обстановка смахивала на конец света. Искореженный металл, искалеченные тела, сломанные жизни, свет, подобный пожару, треск раций, завывание болгарок, которыми потерпевших вырезали из попавших в аварию автомобилей…
Теперь, когда наконец-то стало тихо, об адском происшествии напоминали лишь пятна масла и крови да следы торможения на асфальте. Регер почувствовал приближение мигрени.
К счастью, он не знал ни погибшего на месте водителя «Форда», ни трех других, тяжелораненых пассажиров. Придется составить рапорт. У него все еще дрожали ноги. Водитель грузовика ехал слишком быстро, не справился с управлением и вылетел на встречную полосу, как Сисси Шварц [127]