— Месье Дега, — сказала я.
Он не назвал меня по имени. Наверное, он его забыл.
— Красивые девочки, — сказал он, и я снова загородила их собой. Не знаю, прочитал ли он на моем лице грубость или что-то другое, но он понял, что мне до сих пор больно от слов, напечатанных тогда в газетах. Он сказал:
— Я держу статуэтку в мастерской. Наверное, она будет стоять там всегда. Мне предлагают отлить ее в бронзе, но это слишком большая ответственность.
— Да. Бронза предназначена для вечности.
Маман так и не узнала, что Антуанетта стала шить, не узнала о триумфе Шарлотты в Опере. Она никогда не видела Матильду и Женевьеву. Однажды утром она пошла в прачечную, но не дошла до нее. Так сказал месье Гийо.
— Вы поставили ее на отжимную машину? — спросила Антуанетта, и он кивнул, ослабляя галстук. Она покинула нас, исчезнув в те темные дни, когда Антуанетта шила на месье Гийо, не получая ни единого су. Она говорила, что проходит испытание — идеально чинит все, что ей предлагают, позволяя ему проверять каждый стежок в течение трех месяцев. Если у нее получится, только тогда он решит, стоит ли отдавать ей работу за деньги.
Я не работала вовсе. Нет. Я отдыхала, так говорила Антуанетта, хотя каждый день, когда светило солнце, она заставляла меня доходить до вершины Монмартра и назад. У нас были только деньги, которые Шарлотта получала в Опере, да еще три франка за каждый месяц, что она танцевала на сцене. Антуанетта уже отдала месье Леблану монеты, которые принесла из Сен-Лазара, выколотив из него большую скидку, потому что уплатила за три месяца вперед. Мы ели ломаные апельсиновые мадленки и подгоревший хлеб, который оставлял нам Альфонс. Слизывая крошки с пальцев, Антуанетта весело говорила:
— Господи, и сколько противней он может уронить? И когда же отец свернет ему шею — нельзя столько хлеба жечь!
Однажды Антуанетта и Альфонс поссорились. Они стояли на улице, а я собиралась идти на Монмартр, но замерла под дверью, подслушивая не предназначенный для моих ушей разговор.
— Нет еще, — сказала Антунетта, — она сама не своя.
— Я не знаю, сколько папа будет ждать, — ответит он, — та девушка, которую мы взяли месить тесто, отлынивает от работы и бездельничает, стоит ему только отвернуться.
— Сделай это ради Мари. Убеди отца подождать.
Я прижалась плечом к двери, но не стала ее открывать.
— Как мне это сделать, Антуанетта?
— Ну, шлепай эту лентяйку по заду, что ли. Если девушка думает, что нравится сыну хозяина, она всегда начинает работать лучше. Несколько месяцев тяжелого труда — и дальше можно будет не работать до конца жизни.
— Я никогда не трогал Мари.
— А Мари в этом не нуждается. Она от рождения работает как вол.
Я открыла дверь. Альфонс сдернул колпак и смял его в руках. Я почувствовала, что краснею, и он тоже покраснел. Я не стала говорить, что он очень добр. Кивнула ему и убежала быстрее кролика, который ускользнул из кастрюли.
Я знаю точное мгновение, когда Антуанетта передумала и разрешила Альфонсу сказать мне, что его отец снова хочет нанять меня. Она шила, сидя за маленьким столиком, а я вернулась с Монмартра и сказала, что видела масло, вытекшее из старого фонаря в лужу.
— Я поводила в луже носком ботинка, и пятна, которые были там, задвигались.
Антуанетта отложила шитье и погладила меня по щеке. Я увидела радость в ее глазах.
Я мешу тесто на столике, придвинутом к окну пекарни, чтобы видеть, как гуляют на улице Матильда и Женевьева. Альфонс останавливается рядом со мной, как он иногда делает, гладит меня по руке. Руки у него сильные, как у всякого пекаря, но при этом мягкие как бархат, припорошенные мукой. Я говорю ему, что нечестно иметь такие мягкие руки, а он в который раз отвечает, что не мог бы полюбить женщину с мясистыми руками.
— Все часы в танцевальном классе прошли впустую, — говорю я. — Я так старалась научиться мягко держать руки.
Я чувствую, что он смотрит на меня, думает, не начну ли я снова скучать по Опере и по моментам душевного подъема. Но сегодня я думаю, что у Матильды тоже будут эти моменты и золотой свет. Я вдавливаю ладони в тесто, и мои мышцы под пальцами Альфонса твердеют. Пусть он знает, что я не грушу.
Как и каждое утро, Антуанетта заходит за круассанами. Один для себя и один для девочки, которую она взяла в ученицы.
— Как поживает Агнесс? — спрашиваю я.
С ней вечно происходят какие-то истории. Она сказала, что ей шестнадцать, хотя ей не было и четырнадцати. Рассказала, как украла капор из витрины ломбарда на рю Фонтэн. Назвала Антуанетту коровой, когда та велела переделать неровный рубец, и швырнула в нее катушкой ниток после просьбы уточнить, имеет ли она в виду то, что Антуанетта кормит ее молоком и сыром. Агнесс — именно тот человек, в котором нуждалась Антуанетта, когда стала работать на две прачечные вместо одной.
— Мне нужна ученица, — сказала она настоятельнице в Сен-Лазар. — Девочка, которая не готова просто тихонько войти в жемчужные врата.
Антуанетта качает головой:
— Вчера она рассказала мне, что ее ограбили в субботу, и попросила несколько су вперед.
Такое вряд ли может вызвать в ком-то надежду, но именно надеждой вспыхивают глаза Антуанетты.
— А я, — продолжает она, — положила руки ей на плечи и спросила: «А тебя ограбили до того, как ты надушила волосы, или после? До того, как ты спрятала в туфлю новое кружево? До того, как ты накупила красной карамели, которая так и не отстала у тебя от зубов?» Когда я закончила, она сложила руки на коленях и стала печальной, как поникшая роза. Я нашла в шкафу ветчину, лук, картошку и положила рядом с ней. «Не знаю, почему ты врешь, но знаю, что у тебя беда». Тогда она разревелась и сказала, что, как дура, пошла в «Черную кошку», проснулась с больной головой и пересохшим ртом и жалеет, что промотала все заработанное.
— Ты такая добрая, Антуанетта, — замечаю я. — Так ты вырастишь из Агнесс честную работящую девушку.
Такую же, как сама Антуанетта, трудолюбивую как пчела и честную как зеркало.
Антуанетта всегда говорит правду, даже если ей приходится сообщать Шарлотте, что ее художник вовсе не красавец, Альфонсу — что она пробовала меренги и получше, а мне — что Матильда не такая послушная, как Женевьева.
Когда я закусила губу, она добавила:
— Господи, Мари, ты же знаешь, что я не могу врать.
Иногда она колеблется, прежде чем сказать обидные слова, наверное, спорит с собой, так ли важна правда. Я успела понять, что если она долго молчит, переспрашивать не нужно.
Она смеется, и я тоже смеюсь, потому что люди, которые с утра приходят за хлебом, не хотят видеть, как жена пекаря и ее сестра ревут у окна. Мгновение мы с ней стоим плечом к плечу и смотрим на рю де Дуэ. Матильда держит в руках великолепное розовое перо, колышущееся на воздухе. Прикладывает его к щеке, к шее, щекочется.
— Твое? — спрашиваю я.
— Страусиное. Какая-то дама потеряла, наверное.
Матильда наклоняет голову набок. Так она делает, когда что-то решила. И тут же бросается бежать, как будто за ней собаки гонятся. Резко останавливается в паре шагов от Женевьевы и протягивает ей находку. Женевьеву приходится подтолкнуть, чтобы та поняла, и тогда она протягивает руку за пером, за тонким пухом любви, которую одна сестра дарит другой.
От автора
В книге я старалась придерживаться известных фактов о жизни сестер ван Гётем. В 1878 году Мари и Шарлотту приняли в балетную школу при Парижской опере, где их старшая сестра Антуанетта была статисткой. Их отец, портной, уже умер, а мать работала прачкой. Они жили в Девятом округе Парижа и в 1880 году осели на рю де Дуэ, под Монмартром, в нескольких кварталах от студии Эдгара Дега, расположенной на рю Фонтэн. В этом году Мари сдала экзамен, вошла в кордебалет и впервые вышла на сцену.
С 1878 по 1881 год Эдгар Дега очень много рисовал, писал и лепил Мари. Наиболее известна «Маленькая танцовщица четырнадцати лет», которая была представлена на Шестой выставке независимых художников в 1881 году, вместе с пастелью, изображающей осужденных преступников Эмиля Абади и Мишеля Кноблоха. Критики хвалили «Маленькую танцовщицу» как единственную современную скульптуру и при этом видели в ней уличную девчонку, «лицо которой отмечено обещанием всех пороков».
Лет шесть назад я видела документальный фильм ВВС «Частная жизнь шедевра: маленькая танцовщица четырнадцати лет». Его авторы задавались вопросом, зачем Дега выставил танцовщицу рядом с портретами преступников? Намекал ли он на преступное будущее девочки в витрине? Мне захотелось исследовать этот момент. Считал ли Дега, что определенные черты лица намекают на врожденную порочность человека, хотел ли показать это в своей работе? Как и Эмиль Золя, который в то же самое время поддерживал научные взгляды, излагавшие детерминистские взгляды на жизнь. Как эти представления могли повлиять на жизнь четырнадцатилетней модели? Одновременно я изучала историю Эмиля Абади и Мишеля Кноблоха. Судя по документам, Абади обвинялся в трех убийствах. Женщине по фамилии Безенго Эмиль Абади и Пьер Жиль перерезали горло в Монтрёе. Оба были приговорены к смерти, но казнь заменили пожизненной каторгой в Новой Каледонии, когда Абади опубликовал «Историю человека, осужденного на смерть».
Вдову Юбер, торговавшую газетами неподалеку от дома ван Гётемов, забили молотком до смерти, что привело к дальнейшему расследованию дел Абади и Жиля. Никто из них не был осужден, но следствие определило, что они имели возможность совершить убийство в перерыве между двумя картинами «Западни» Эмиля Золя, в постановке которой они участвовали. В Сен-Манде был убит мальчик-бакалейщик. Кноблох признался в его убийстве и назвал Абади своим сообщником. Оба были осуждены, несмотря на недостаток улик. В суде Кноблох неоднократно повторял, что он сочинил это признание, чтобы попасть в Новую Каледонию. Для стройности сюжетной линии я сделала из трех убийств два и вольно обошлась с датами. Газеты, статьи, протоколы и отзывы на «Маленькую танцовщицу» соответствуют оригинальным по тону, а иногда и вовсе взяты из подлинных документов.