Начальник контрразведки, приняв рапорт о построении вверенных ему сил, хмуро объявил, что со дня на день ожидается прибытие в город Верховного главнокомандующего.
– …И наше подразделение обязано с честью встретить господина барона! А потому сейчас придется заняться строевой подготовкой. И чтобы к моменту, когда мы пойдем торжественном маршем перед его высокоблагородием, ни один из вас не смел уронить ЧАСТЬ мундира славной контрразведки! На сегодня все ранее запланированные мероприятия отменяются.
Николай Александрович попытался сообразить, каким образом можно уронить именно часть мундира, но решил, что Кудасов просто оговорился. Главное было не это, а грядущий результат. Петренко нечто подобное уже видел. Да-да, было в городе Сестрорецке.
Тогдашний начальник ГУВД, облачившись в шитую на заказ фуражку-аэродром, гордо следовал на белом «мерседесе» за строем личного состава местного отдела. Тогда еще – милиции. Состав, облачившись в парадную форму, хмуро двигался вперед под недоуменные вопросы местных жителей, связанные с возможным началом войны. Вопросы были более чем уместными, так как на поясах стражей порядка висели тяжелые кобуры с пистолетами, а за плечами болтались вещмешки, подлежащие последующей проверке бдительным начальством. Местные милиционерши, шагавшие бок о бок со своими коллегами-мужчинами, ехидно предвкушали, как мудрый генерал, заставивший их вырядиться в единообразные колготки, будет рыться в кучах прокладок и тампаксов, которыми за неимением положенных сухих пайков были укомплектованы вещмешки. Но генерал, убедившись, что его подчиненные сумели преодолеть несколько километров походной колонной, величественно удалился, любезно предоставив возможность знакомиться с прокладками заместителям. Через некоторое время «мерседес» был передан новому руководителю главка. На память о прежнем остались лишь стены отделений милиции, выкрашенные в «веселенькие» цвета («Вы думаете, в этой тёмно-зеленой камере задержанный будет сидеть с хорошим настроением? Перекрасить!»). Приходи – обхохочешься…
А меж тем построение, в котором принимал участие Мухомор, продолжалось. Неожиданно начальник контрразведки узрел, что упитанный офицер с гитарой, стоящий подле Петренко, как-то странно ведет себя: закрыв глаза, он прислонился к плечу соседа и откровенно спал прямо в строю, сладко причмокивая толстыми губами.
– Кто вам разрешил дрыхнуть? – набросился Кудасов на подчиненного, которого в этот момент сосед предусмотрительно толкнул локтем. – Держите лицо ровно! Здесь вам плац, а не опочивальня, здесь офицеры, а не официанты! И не смейте путать плечо товарища с задницей куртизанки!
– Виноват, господин полковник, – мигом очнувшись абсолютно трезвым голосом возразил офицер, – это просто я медленно моргаю!
– Распустились! Всем моргать, как положено! – прозвучал грозный приказ. – А теперь…
– К торжественному маршу… По подразделениям… На одного линейного дистанция… Взвод управления – прямо, остальные – напра-а-во!.. С песней… Ша-агом… Марш!..
«Как ныне сбирается вещий Олег…» – грянул запевала, и по плацу слаженно загрохотали сапоги…
«Отмстить неразу-умным хаза-арам…» – Седоусые, потряхивающие солидными животами, полковники из взвода управления и зеленые кадеты из комендантской роты одинаково старательно чеканили шаг, широко раскрывая рты под всевидящим взглядом начальника контрразведки…
«Их села и ни-ивы за буйный набег…» – неслась раскатами грома песня над не успевшим проснуться городком, заставляя истово креститься богобоязненных старушек…
«Обрек он меча-ам и пожарам!» – Последующие часы превратились для непривычного к практическому выполнению строевого устава Мухомора в сущий кошмар. Времена большого любителя «молодцеватых подходов» – бывшего начальника ГУВД генерала Позвезделко, казалось, канули в Лету, а потому смотры строя и песни на берегах Невы давненько не проводились даже в полиции, не говоря уж о экс-пионерских лагерях. И, потерявший былые навыки маршировать, Петренко про себя проклинал все и вся. Потом он неожиданно вспомнил о предстоящем строевом смотре в родимом РУВД («в целях усиления морального духа для борьбы с оргпреступностью»), с которого, собственно, и начались все неприятности…
Стараясь хотя бы немного отвлечься от муштры, Николай Александрович думал о невесть куда сгинувших оперативниках. Промаршировав час, он готов был бы расцеловать от радости Плахова с Роговым, сумей они немедленно найти и запустить тот злополучный шкаф-контейнер. После второго часа Мухомор смирился даже с идеей, что напишет по возвращении рапорт о присвоении им внеочередных званий и снимет прошлые взыскания. На третьем часу маршепения начальник РУВД, подобно одному известному джинну из бутылки, решил, что (если выживет, конечно!) обязательно поймает обоих негодяев, лично отнимет у них удостоверения и с треском выгонит со службы или… или даже сообщит в прокуратуру («Да-да, именно туда, причем непременно в городскую, а не в районную! И пусть на меня потом кто-нибудь только посмеет посмотреть плохо!..»)
– На месте… Стой! Раз-два. Вольна-а!.. Разойдись!..
При последней команде маршировавший подле Николая Александровича толстячок с гитарой без сил упал прямо на свой многострадальный инструмент. Участливо склонившемуся над ним Мухомору он лишь слабо прошептал: «Когда мы поворачивали налево, я готов был рыдать от счастья, так как вы очередной раз не сбились с ноги»…
Сам начальник РУВД после окончания строевых занятий тоже был не в лучшей форме и непроизвольно хватался за сердце, успокаивая себя лишь известной мудростью, гласящей, что если вам исполнилось пятьдесят лет и у вас вдруг ничего не болит – значит, вы уже умерли.
Что касается подчиненных Мухомора, то ни один из них при всем желании не смог бы в это время спасти собственного начальника от строевых мучений.
Еще ночью, за несколько часов до репетиции парада Васе Рогову в упорной борьбе удалось-таки победить в схватке обнаруженную на кладбище девушку и даже успокоить ее. После этого недавняя пленница приняла активное участие в оказании первой медицинской помощи, прикладывая к расцарапанной физиономии оперативника листы подорожника.
Вася лишь тихонько охал, героически перенося эти муки. В результате новую знакомую удалось убедить, что для полного выздоровления ему необходим строгий постельный режим. Тут же оперативник осторожно заметил, что он просто мечтает о хотя бы об одном глотке чистой родниковой воды, так как крайне изголодался по причине отсутствия места для ночлега.
Девушка, назвавшаяся Ксанкой, хихикнула, но согласилась помочь в поисках временного жилья. Несмотря на ее огромное желание немедленно расправиться с насмерть перепуганным Косым, Рогов не позволил это сделать, заметив, что «война войной, а обед вовремя», и предложил вернуться на кладбище ближе к вечеру.
– Понимаешь, он тут много интересного наговорил про местную контрразведку, – душевно увещевал Вася, – а у меня с этой конторой свои счеты. Так что, давай, лучше, выспимся по-человечески, а потом вернемся за ним, добеседуем. Да и подумай, далеко ли мы уйдем с этим косым в городе, где на каждом шагу патрули?
Ксанка нехотя согласилась.
Через непродолжительное время Рогов уже сладко спал в каком-то сараюшке на морском берегу. Последнюю мысль, мелькнувшую у него в голове: «в каждом месте есть свои прелести, но на курорте – еще и чужие» – он додумать не успел, так как слишком устал. Сочувственно взглянув на своего спасителя, девушка отправилась подыскивать ему более подходящее жилье (во всяком случае, на сон грядущий, она именно так объяснила оперативнику необходимость уйти). Вася попросил, чтобы Ксения не задерживалась, так как он не знает города, а ему еще надо встретиться со своим потерявшимся товарищем.
– Как его зовут? – осведомилась девушка. – Может, я его знаю?
– Виктор. Виктор Плахов, – сонно пробормотал Вася. – Но, честное слово, ты с ним не могла здесь встречаться. Мы приехали только вчера и из такого далека…
А вот самому Плахову пришлось значительно труднее. Под недоверчивыми взглядами карусельщика Мефодия со товарищи оперативник уже который раз пытался объяснить, что питерская полиция не имеет никакого отношения ни к царской охранке, ни к кудасовской контрразведке; что он самого что ни на есть пролетарского происхождения, а во время учебы в институте подрабатывал и дворником, и грузчиком… Но, интересно, какими ораторскими талантами надо обладать, чтобы убедить слушателей в том, что ты добрался к ним не на поезде, в экипаже или, на худой конец, пешком, а в некоем шкафу?.. Какая такая машина времени?.. Какие восемьдесят лет спустя?..
– Здравствуй, правнучек, добрый ночер, – иронично приветствовал пленника аптекарь, – ты ври, да не завирайся.
– Правильно, – загорячился чумазый чистильщик обуви, – да он же вылитый буржуй! Ты, дядя Мефодий, на руки его посмотри! Они же ничего тяжелее, чем перо, не держали!..
– Руки, руки! – отчаянно сопротивлялся Плахов. – Дались вам мои руки!.. – И вдруг нашелся, бросив взгляд на стоящее в углу подсобки пианино. – Да я – музыкант! Лабух!
– Я вас умоляю! Не смешите мою попу – она и так смешная! – встрял в разговор артист. – Так где ж это вы видали, прошу прощение, тапера, с такой прической (Буба театральным жестом простер руку в сторону стриженной под «ежик» головы оперативника)? Да все ж музыканты волосаты, словно красавицы с Молдаванки. Пейсы – раввину, бороду – художнику, а длинные волосы… это, простите меня, привилегия только музыкантов и анархистов…
Зло сверкнул глазами цыганенок, снова настойчиво предложив «пустить в расход» пойманного шпика.
– Слышишь, что народ говорит? Врешь ты все. Буба – он сердцем чует. В расход тебя надо. – И дядя Мефодий задумчиво покрутил стволом своего револьвера.
– Зачем в расход? Расход нам не нужен! – запротестовал Плахов. – Я доказать могу…
– Так, пусть молодой человек и сыграет, – очередной раз с любовью подышав на бильярдный шар, заметил аптекарь.