– Ты у Борьки в больнице был? – не дождалась она его ответа.
– Был. Все рассказал, как ты просила. – Говорил Вовка так сдержанно, словно боялся проговориться.
– Ну а он что?!
– Не знаю, – сухо оборвал Вовка.
Вытягивать информацию приходилось почти по-иезуитски, что всегда так раздражало Илону.
– Врешь! – взорвалась Илона. – Где он сейчас, говори!
Но Вовка молчал. Вот идиот! Только бы не отключился.
– Вов, ну… – тут же сменила она тон, – прошу как человека, скажи хотя бы: с ним все в порядке?
– Вот пристала! Нормально всё! И больше не тяни за язык. Надоели вы мне все!
И отключил телефон. Но и этой информации хватило. От сердца отлегло. Скорее всего, этот фарс был придуман Борькой не для нее – для родителей. Вовка явно был в курсе всего. И ничего страшного с Борькой не случилось. Прячется в каком-нибудь сарае. По ночам уже не так холодно. Короче – партизанит. И Вовка у него – типа связного.
Прошло мучительных два дня. Она снова набрала Вовкин номер. И, стараясь говорить как можно равнодушнее, спросила:
– Вов, привет! Ну что там о Борьке слышно?
Но тот отрубил все вопросы двумя жесткими фразами:
– Понятия не имею. Извини!
Тогда решила подъехать к матери. И после ужина, помогая ей вытирать посуду, тихо, чтобы не слышал отец, поинтересовалась:
– Мам, чего там про Тарасова на работе у тебя говорят?
Мама, тоже оглянувшись на спину отца, который в гостиной смотрел телевизор, шепотом сказала:
– Ой, Илон, народ будет языками трепать! Только ты никого не слушай. Про экзамены думай. Сколько уж уроков пропустила!
Понятно. Сговорились. Ограждают ее от всякой информации. Что же придумать-то? Как-то надо мать все-таки разговорить. И, сделав обиженный вид, произнесла:
– Пеняешь, что ничего вам не рассказываю. А сами-то? Вон Светка Татаринова с мамой как две подруги, а ты все стенку между мной и собой возводишь. Ни о чем с тобой не поговорить! Все маленькой меня считаешь?
Мать покачала головой. Видно, нажала ей все-таки на любимую мозоль.
– Ну что я буду передавать сплетни разные! – Помолчала, но недолго. Оборвать паутинную нить откровенного разговора все-таки не решилась. – Отец Тарасова – деспот, каких поискать! Сын с ним на ножах. За мать заступается. Не раз уж в драке схватывались. Жаль женщину! Как только терпит такого всю жизнь? У него вон шея бычья, а она от ветра шатается.
– А Борька никому ничего об этом не говорил…
– Ну и правильно. Хоть это делает ему честь. Порядочные люди сора из избы не выносят. Тем более что этим ничего не изменишь. Мать больна очень. На инвалидности. Нигде не работает. А значит, от мужа материально зависит. Сына-то на ноги поставить надо.
– А что с ней?
Илона отложила в сторону посудное полотенце и села, как старушка, сложив руки на коленях, вся внимание.
– Точно не знаю. Операция на сердце была. Расстраиваться ей совсем нельзя. Только где тут! То муж, то сын вот теперь… Ни тот ни другой ведь горя не убавят. – Она вздохнула. – И что этот Борька от тебя не отстанет? С детства в семье насмотрелся всего. И вот он, результат!
Взглянув на нее, мать вытерла руки о передник, обняла, присела рядом, прижала к себе.
– Ты за Борьку не переживай. И с ним не сближайся. У него отцовские гены. Тоже, видать, весь мир вокруг своей ноги крутить хочет. Ему такой урок полезен. Нельзя всякой скотине позволять над собой издеваться! А глаз искусственный родители сыну вставят. У них есть на что!
– Ну, мам, и язык у тебя! – вскочила Илона.
– А что не так сказала-то? – искренне удивилась та.
– Зачем Борьку скотиной назвала?!
– За звериные инстинкты! Видишь, что придумал! Силой девчонку брать!
– Да ну тебя! – тряхнула головой Илона и быстро пошла в свою комнату.
Легла на тахту вниз лицом. Ну вот, пооткровенничали! И всегда так.
Готовы Борьку с потрохами съесть! Гены, говорит, отцовские. А почему тогда Борька за мать заступается? Шутка ли – с отцом схватиться?! Представила – и жутко стало. У папаши его плечи шире шкафа. В дверной проем вон еле пролез. А Борька хоть и здоровый парень, но кулаки-то все равно не такие кувалды, как у отца.
И вспомнилось, как однажды Борька в школу с синяком пришел. На все вопросы пацанов отшучивался: «Шел, упал, очнулся – гипс!» Или: «С быком здоровкался!» И при этом растягивал щеки руками в стороны. Дурацкая привычка! Но смешно.
А перед глазами – Борькино лицо в бинтах, закрытое от слёз рукой. Зачем мать его скотиной-то назвала?! На своего бы мужа посмотрела. Характерец-то тоже не подарок. А Борькин папаша, судя по их разговору тогда, не такой уж и хам. Хотя, может, только с чужими так? А со своими как Кабаниха из пьесы Островского «Гроза»: «Нищих оделяет, а домашних заела совсем». А Борька-то хоть бы что кому по секрету сказал. Ему только в ФСБ работать! Понять-то его, конечно, можно: мигом бы по городу разлетелось. И папашина репутация – вдребезги! Откуда мать ее все это знает? На работе, наверное, за чаем судачат. Может, кто-нибудь из соседей слышал. Ведь шила в мешке не утаишь. Тем более в их маленьком городке. Знала бы раньше про Борьку такое, не стала бы ему на каждом шагу грубить. Права Лена: от женщины многое зависит.
Встала, подошла к шкафу с зеркалом. Что там у тебя, голубушка, в глазах? Боже мой! Взгляд как у загнанной лошади! И никакой силы – одна мучительная тревога. Ну где же он может быть? Хоть бы позвонил, что ли! И Вовка хорош гусь! «Понятия не имею. Извини»! – передразнила она Денисова. И попробовала улыбнуться, как Борька, растягивая щеки в стороны. Но смешно не было. Наоборот. Губы сами по себе начали кривиться. А что, если Светке позвонить? У нее мать много чего знает. Со Светкой делится. А ведь это идея!
Та долго не отвечала. Где может быть? Или разговаривать не хочет? Только поздно вечером Светка наконец откликнулась:
– Привет, Илон. Когда в школу придешь? – А в голосе фальшь. Что-то знает, но хочет увильнуть от разговора.
– Свет, ты мне про Борьку правду скажи!
Подруга вздохнула и долго молчала. Как обычно, набрав в легкие воздуха, задерживала дыхание.
– Ну уж колись, а?! – поторопила Илона.
– С отцом у него в больнице какой-то скандал вышел. Что-то там опять тебя касалось. Ну а Борька, ты же его знаешь, за тебя грудью на амбразуру ляжет! Словом, сбежал он из больницы. Никто не знает куда…
– Это я знаю! – оборвала Илона. – Неужели нигде не объявился?
Светка засопела в трубку. Точно знает что-то, просто сказать боится.
– Свет, подруга ты мне или нет? Знаешь ведь, скажи! Неизвестность хуже всего!
– Ну смотри, только в обморок не упади!
– Да ладно тебе!
И опять пошло на подругу раздражение: что важничает?
– Короче, вниз по течению реки труп утопленника нашли. Молодой парень, Борькиной комплекции. Лицо обезображено. Кто такой – не узнать. Тарасов-старший туда рванул, на опознание. Мать на «скорой» увезли: с сердцем плохо стало. В школе только об этом и говорят. Словом, весь город лихорадит. – Говорила, как отстукивала азбуку Морзе. – А ты-то что думаешь? Мог он такое?
– Не знаю! – прошептала Илона. – Пока! – А у самой даже в глазах потемнело.
В эту ночь Илона не могла уснуть. В воображении рисовались разные картинки, одна страшнее другой. Представляла Борьку мертвым. И внутри все сжималось до стона. Но стонать боялась. Чего доброго, услышат родители. А в ушах звучали слова Лены: «Неужели у тебя к Борьке, кроме ненависти, в душе ничего нет?»
И по щекам потекли слезы. Уткнулась носом в подушку и вдруг прорвало: «Борька! Боренька! Это же я во всем виновата! Я! Господи! Прости меня!» И затряслась всем телом.
И тут за окном раздался непонятный шорох. Почудилось, будто кто-то легко перепрыгнул через забор, подбежал к дому и водит рукой по подоконнику. Подняла голову, прислушалась. Увидела сквозь занавеску очертание прильнувшего к стеклу лица. И внутри все зазвенело: Борька! Это он!
Отдернула штору и, стараясь хоть как-то сдержать возбужденное дыхание, осторожно и тихо раскрыла окно.
– Борька! Миленький! – в порыве обняв его за шею, прошептала она. – Слава богу! – И больше ничего не смогла произнести: душили слезы.
А он, дурачась, по привычке растягивал в улыбке щеки руками.
– Глупенькая! Что ты? Я в порядке! Пришел вот за тобой – позвать рассвет встречать. Пойдешь?
Еще спрашивает! Легко перекинула ноги через подоконник и оказалась в крепких Борькиных объятиях. Сколько стояли так – никто не знает. Весь мир замер и блаженно закрыл глаза. Не дремали одни соловьи, которые веселой трелью будили заспанный рассвет. Держась за руки, они с Борькой крались через палисадник к забору. Со двора выбраться на дорогу было несложно. А когда вышли на тропинку, что вела к реке, Борька приобнял ее за плечи.
– Дрожишь-то как вся! – И, сняв с себя джемпер, он заботливо, как малого ребенка, укутал ее.
А она, стыдливо прикрывая грудь руками, растерянно прошептала:
– Ой! Я ведь в ночной рубашке!
– Ну и что! – тихонько засмеялся он. – Ты мне в любой одежде нравишься. К тому же сейчас всего четыре утра. В такую рань все спят. А как солнышко встанет, верну тебя домой! Целую и невредимую! – И легонько прижал ее к себе. – Сейчас я самый счастливый человек на свете! Ты мне веришь?
Она кивнула. Но от слёз ничего сказать не могла. Каждое прикосновение его рук вызывало во всем теле блаженный трепет. Вот он, оказывается, какой, Борька!
А Борька осторожно целовал ее в висок. И душа ликовала. Невольно мелькнула лукавая мысль: хоть бы солнце подольше не всходило, что ли!
И потом так же, в обнимку, сидели на крутом берегу реки. Наблюдали за тем, как из-за леса встает солнце. Илона никогда не думала, что оно поднимается так быстро. Сначала розоватые щупальца его обласкали кудрявые головы сосен, потом показалась красная тюбетейка самого светила. И вот уже весь огненный шар запылал, пританцовывая, на лазури неба, и алые лучи на глазах стали наливаться золотом.