– Смотри! Смотри! – вдруг восторженно зашептал ей на ухо Борька.
Илона проследила за его рукой и увидела на реке двух плывущих гагар. Вернее, плыла одна гагара, а рядом, в уже свитом гнезде, как в лодке, сидела другая. В это было трудно поверить! Ребята даже привстали и подошли к самому обрыву, чтобы лучше рассмотреть удивительное зрелище.
– Куда это они переезжают? – шепотом спросила Илона.
– Не знаю, но знак добрый! – улыбнулся Борька и крепко сжал ее в своих объятиях.
А через несколько часов он поджидал ее у кустов черемухи, чтобы вместе пойти в школу. Домой не ходил. Отложил встречу с родителями до вечера.
У одноклассников при виде парочки, у всех до одного, челюсти отвисли. Ведь они не просто, улыбаясь, предстали перед классом – явились, крепко держась за руки!
– Вот это да-а-а! – присвистнул Чижиков. – Это называется «явление Христа народу!»
Ох уж этот Витька! Где только таких фраз нахватался?
Любка Прохина от ревности так и выгнулась вся.
– Милые ругаются – только тешатся! – А взгляд такой – вот-вот разревется.
– Тебе, наверное, Бульба, ради такой любви и глаза не жаль?! – подала свой ехидный голосок Люська Ершова.
– Как ты угадала! – рассмеялся Борька, слегка сжимая руку Илоны. И, подойдя к Вовке Денисову, попросил: – Давай поменяемся местами. Я с Илоной сяду. У меня учебники дома остались.
Вовка без лишних слов собрал в кучу свои школьные манатки и перешел на галерку, на излюбленное Борькино место.
– Ну, Бульба, весь свет затмил! – хохотнул Сашка Кравченко. – Скоро шире Туза в плечах будет! Что только «любоф» с человеком делает!
– Ты, Борька, про глаз не думай. Нынче медицина чудеса творит, – подал свой ленивый голос Лёня Туз. – Я бы весь свой жир на один твой пропавший глаз запросто променял. А если еще и с Илонкой в придачу…
– Ну, будет вам потешаться! – по-взрослому серьезно урезонил говорящих Вовка Денисов. – Хуже малолетних! Поглазели – и хватит!
Это подействовало. На какое-то время парни их оставили в покое. А вот девчонки никак не могли уняться. Снова начали шушукаться. Катька Федотова вслух озвучила:
– Ну, Гагара, какую «крышу» отхватила! С Бульбой и в омут головой не страшно! Это тебе не Эраст из «Бедной Лизы»!
– А ну, закрыли рты! – миролюбиво скомандовал Борька.
И класс замер. Знали: дважды Борька повторять не будет. И только Чижиков был в своем репертуаре.
– Гля, как Бульба свою Гагару оберегает! – цинично коверкая слова, хохотнул он. – А ведь еще Горький писал: «И гагары тоже стонут, – им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает». Но ты, Илонка, не из пугливых. Вон как…
Он не успел договорить – Борька одним прыжком оказался у его парты. И, как мелкому и сопливому, слегка смазал Чижику по затылку. Тот икнул и заткнулся. А в дверь уже, как всегда стремительно, входил физрук. Нулевым уроком был классный час.
– У-у-у! Кого я вижу! – заулыбался он, глядя на вторую парту. – В наших танковых частях прибыло! Только придется вам, ребята, назад пересесть. А то классу не удастся настроиться на работу.
Не сговариваясь, Илона с Борькой встали и перешли на Вовкино место.
Сидели молча, соприкасаясь только локтями. Но и от этого легкого прикосновения душа наполнялась тихим восторгом. Никогда Илона не сидела на последней парте. Понравилось!
Домой из школы она пришла в этот день поздно. Трудно было расстаться с Борькой. Стояли у кустов черемухи в обнимку битых два часа, а то и больше. Казалось, оторвись они сейчас друг от друга – налетит ураганный ветер и навсегда разлучит, разнесет по разным сторонам.
– Ты, Борь, к матери в больницу сходи, ладно? – тихо напомнила ему Илона.
– У-гу-у! – мычал Борька. – А ты мне вечером позвонишь?
– У-гу-у! – в тон ему мычала она.
И, как малые дети, хохотали, сами не зная почему.
Мать вернулась с работы чернее тучи. Такой ее Илона еще не видела. Молча прошла в спальню, даже не взглянув на нее. Чего это она? Неужели что-нибудь видела? Ну, как они с Борькой через палисадник крались… Да нет, не может быть. В окно ведь влезла тихо. Если бы мать что услышала, притворяться не стала бы. И отец храпел. Встали ровно по будильнику. И утром все как обычно: каша, чай, дежурные вопросы и даже традиционные поцелуи.
– Мам, ты чего такая? – не удержавшись, спросила она, войдя следом.
– Какая?
– Смурная, как однажды выразился один мой знакомый.
– Какой знакомый? – насторожилась та.
– Да нет, я так просто, – не могла сдержать счастливой улыбки Илона. – На работе что случилась? Или с отцом по телефону из-за чего-нибудь поцапались?
Мать повернула голову и, глядя куда-то в сторону, тяжело выдохнула:
– У Борьки мать умерла!
– Как это?! – так и села на стул Илона. С ужасом смотрела на мать, надеясь услышать: мол, прости, пошутила. Но та продолжала мрачно смотреть куда-то в пол. – С чего ты взяла? Может, наболтали? – И, как старушка, прикрыла рот рукой. – Быть такого не может!
– В больницу звонила. Этим, знаешь, не шутят. Что за напасть такая?! Все время почему-то жалела эту женщину. Не могу объяснить тебе, но увижу ее – сердце сжимается. Каково ей было в последнее время! Как проклятье на семье какое!. Сначала сын пропал, теперь вот самой не стало.
– Мам, Борька жив, в школе был, – осторожно дотронулась Илона кончиками пальцев до руки матери. – У нас с ним все хорошо. Меня проводил и домой пошел. – И закрыла лицо руками. – Господи! Что с ним сейчас будет!
– Говоришь, домой пошел? – резко повернулась к ней мать, вышла в коридор и неожиданно быстро схватила куртку с вешалки.
– Одевайся давай, пошли!
– Куда? – не поняла Илона.
– На кудыкину гору! – неизвестно почему, рассердилась мать. – К Тарасовым! У них ведь и родственников здесь нет. Помочь людям надо! К тому же отец у Борьки знаешь какой. Не дай бог, что опять случится!.
До Борькиного дома шли молча, как на гильотину. Каждый пытался подобрать какие-то слова, которые говорятся в утешение. Но слова не находились. И ноги с каждым шагом деревенели.
– Ты знаешь, в какой он квартире живет?
Илона покачала головой. Дома у Борьки бывать не приходилось. Денисов наверняка знал. Послала Вовке эсэмэс. Говорить по телефону не могла. Тот откликнулся цифрами. Видно, еще ничего не знал.
Дверь в квартиру была почему-то открыта. Вошли без стука. Борька сидел на стуле в гостиной, обхватив голову руками, отец – на полу, прислонившись тучной спиной к дивану. Глаза у него были закрыты, лицо воспаленное, мокрое от слёз. Форменный пиджак расстегнут, галстук сбился на сторону. На рубашке не хватало первых двух пуговиц. Дрались они, что ли?! Сначала Илона подумала, что Тарасов-старший просто пьян. Потянула носом. Но водкой в комнате не пахло. Картина эта так потрясла Илону, что она тихонько толкнула мать в бок, показывая глазами на дверь, – мол, может, все-таки позвонить надо было? Но мать отмахнулась. Кивнула на Борьку. Илона поняла. Подошла, обняла его за спину. А мать в это время тронула за плечо Тарасова-старшего.
– Примите наши соболезнования. Понимаем, слова тут бессмысленны, но позвольте остаться, помочь, в чем потребуется.
Борька, не поднимая головы и не стесняясь взрослых, благодарно прижался мокрыми губами к шее Илоны. Его отец тоже открыл глаза, но взгляд был невидящим, бессмысленным. Однако, услышав чужой голос, все же начал приходить в себя, тяжело и неуклюже подниматься с пола. Широко расставив ноги, стоял посреди комнаты и растерянно водил крепкими, как воинский щит, плечами. Провел рукой по лицу, словно хотел этим движением освободиться от свалившегося на него горя. Наконец его блуждающий взгляд остановился на Илоне с Борькой. Девушка съежилась и хотела убрать Борькину руку со своего плеча, но не тут-то было. Борька упрямо демонстрировал отцу свои отношения с Илоной. А тот продолжал буравить их своим пристальным, но каким-то неосмысленным взглядом. Потом, осознав наконец, кто перед ним, обхватил голову руками и застонал, да так отчаянно, что и Илона с Борькой, и мама метнулись к нему. Но Борькин отец резко остановил их движением руки.
– Простите меня! Я… сам… я сейчас…
Шатаясь, как пьяный, он направился в кухню. Мать – за ним. Илона с Борькой наконец остались одни. Сели на диван, прижались друг к другу.
– Вот и доигрался я, Илонка. – Голос у Борьки сорвался. – Ты знаешь, какая у меня мамка добрая была! И всех всегда понимала.
Она слушала его и молчала. У нее, как тогда в детском саду, язык отсох. Хотела что-то сказать – и не могла. Наконец выдавила:
– Все мы, Боря, в этом виноваты!
И вздрогнула от громкого звука неожиданно раздавшейся музыки. Это соседи открыли окно. Знакомая песня ворвалась к ним в комнату через открытую форточку.
Летела гагара, летела гагара на вешней заре…
И Борьку прорвало. Он весь затрясся. Чтобы она не видела его слёз, зарылся лицом в ее волосы.
Господи! Еще песня эта душу рвет! Кто и зачем музыку включил? Хотя вряд ли соседи знают, что тут у них творится. Хотела встать, постучать в бетонную стену, но Борька не выпускал ее из своих объятий. В голове сновали горькие мысли: «Вот жизнь устроена как! В одном доме – горе, в другом – радость. Выходит, что смерть и песня уживаются рядом…»
Из кухни доносились приглушенные голоса, не двоих – троих. Прислушалась. Как отец-то умудрился их найти?! Когда вошел – не слышала. Наверное, как и она с мамой, в открытую дверь, без звонка. И сразу на голоса пошел, в кухню. Сидят, говорят – спокойно, обыденно. Обсуждают похоронные дела – здраво, без слёз, по-деловому. Подумать страшно!
Нежно погладила Борьку по волосам. Тот тихо и ровно посапывал. Заснул, что ли? Хотя что тут удивительного? Ведь не спали всю ночь. Борька, может, и больше. Где-то ведь пропадал несколько суток.
А женский голос, молодой и сильный, выводил с надрывом:
Кричала гагара, кричала гагара над крышей моей.