Девушки торжественно несли косулю на плоском серебряном блюде. Словно несли гроб. Словно это были похороны, а не свадьба. И все же косуля казалась живее всех людей. Хотя ее горделивая спина была забрызгана кетчупом, словно кровью. И вдруг повалил снег. Белые хлопья падали прямо на ярко красную спину косули. Словно хотели отмыть кровь. Природа всегда заодно с природой. В отличие от нас.
А люди веселились. И веселье напоминало маскарад. Не потому что гремел салют и свистели петарды. И конфетти утопали в снегу. И искры бенгальских огней растворялись в сугробах. И не потому, что все были в масках. Им маски были не нужны. Их лица были как маски. Люди были нарядными, в разноцветных шубах и куртках, в разноцветных платках и шапках. Но лица ничем не нарядишь. Это были завсегдатаи кафе «У Косулек». Красномордые любители водки и оленины, вместо которой проворные хозяева кафе подбрасывали обычную свинью. Кроме сегодня. Сегодня был праздник. Гости чавкали и улюлюкали, падали в снег и подставляли друг другу подножку, если кто первый тянулся за лакомым куском из косули. Иногда они умудрялись тайно вытянуть друг у друга деньги, чтобы расплатиться за мясо. Их щеки лоснились от жира, их губы краснели от кетчупа, их зубы чернели от мяса, их нос распухал от водки, их глаза заплывали от похоти. Им маски были не нужны. Но это был маскарад. Впрочем, нам всем не нужны маски. Потому что мы всегда в них. Настоящего нашего лица никто не знает. Может, мудрец и прав. Настоящее лицо – это глаза. Вернее, единственно настоящее – это глаза. Но я сомневаюсь. По глазам душу не прочитаешь. Настоящее лицо – это мысли. А мысли невидимы. И даже в нашем невероятном мире, где все невозможное так легко становится возможным, мысли никто и никогда не увидит. И никакие линзы уже не помогут. И старшие, и младшие научные сотрудники тоже. И даже академики.
Маски прыгали, хохотали, визжали, водили хороводы и валялись в снегу. И дружно двигали челюстями под громкий голос жены (уже законной!) Косульки. Она кричала, словно читала стихи. С надрывом, нараспев, растягивая слова, словно ириски.
– Это самое ценное мясо среди диких животных! Вкус его сочен, прохладен! Как роса поутру! Аромат тонок и свеж! Как утренний воздух! Оно пахнет лесами и степью! И в его жиру отражаются звезды! Которые нам никогда не словить!
Я захлопнул со злостью форточку. Она в ответ недовольно зазвенела замерзшим стеклом. Я бы никогда не хотел быть участником этого маскарада. Хотя не отрицаю, что я уже давно в доле костюмированного балагана. Но может быть, хотя бы другого. Где мои партнеры Сенечка, Дина…Роман. Да, черт подери!
– Роман! – выкрикнул я, и мы с Диной резко обернулись.
Романа и след простыл. Следа не осталось и от глобуса. Мы выскочили на улицу. Снег ударил в глаза. В лицо ударила громкая бессвязная музыка, в уши – грохот петард. И еще отзвуки ямба, хорея или…Может быть, это был белый стих. Впрочем, я плохо разбирался в поэзии. В моей жизни ей не было места. И поэзия как-то не получилась в моей жизни. Но, похоже, она удачно получилась у Косулек. Сегодня, оказывается, мясники могут стать лучшими поэтами. Сегодня возможно все. Воистину волшебное время. Андерсену до него далеко.
– Волшебное мясо Косули! – вторил своей жене муж Косулька. – И сок с него течет, как река. Неторопливо и плавно. И попадает на ваши уста. И шкура ее, – Косулька одним махом содрал шкуру с двери кафе и бросил на заснеженный асфальт. – Идите по ней! Смелее! И шире шаг! И стройны ряды! Тех, кто любит мясо косули! А может, оленя, А может, и вовсе лося! Бегите по шкуре! Возможно, вы догоните звезды! Которые тонут в жиру…
Мы с Диной бежали, расталкивая локтями разгулявшихся пьяных гостей. Мы бежали не за звездами. Мы их не видели, в отличие от Косулек. Мы бежали за Романом. Мелькали маски. Кривлялись, морщились, гримасничали. Но среди них не было Романа. Вдруг я заметил белую кроличью шапочку и белую шубку. Это была Тася. Она выделялась среди пестрой толпы. И единственная была в белом на свадьбе. Хотя и не ходила в невестах. И я некстати подумал, что на ее белый пушистый кроличий костюм вот-вот прольется ярко красный кетчуп. Мы врезались друг в друга взглядами. И она вздрогнула. Как от боли при случайной аварии. Тася редко вздрагивала. И редко в ее глазах я мог прочесть испуг. Но, похоже, этот редкий случай произошел. Она вздрогнула и испугалась. И я бросился к ней. Я уже все понял. И не ошибся. Тася заслонила собой Романа, который пытался скрыться незамеченным. И я поступил не как истинный кавалер. Но у меня не было выбора.
Я грубо оттолкнул Тасю. И она бухнулась прямо в сугроб. И толкнула какого-то толстого небритого гостя с тарелкой. И на Тасину белоснежную пушистую шубку пролился ярко красный кетчуп. Тася завизжала, как поросенок, которого, еще живого, уже внесли в меню кафе «У Косулек». Но я бы не удивился, если бы она закричала ямбом и хореем. Ведь сегодня волшебное время. Но, видимо, волшебство было бессильно перед Тасей. Она всегда была крепким орешком. О который каждый может сломать зуб мудрости. Как, например, Сенечка. Он не участвовал в маскараде. Он дирижировал, как всегда, машинами, которые тоже мелькали, как маски. Как маски гудели, хрюкали, пыхтели, орали. И казалось, он дирижирует праздником. И люди уже мало отличались от машин. А машины от людей. И только снег. Единственно натуральный на карнавале, падал и падал на землю. Он был не пластиковый, был не крахмальный и не целлюлозный. Откуда он? Кто его создал? Кто придумал? И кто сохранил? В этом накрахмаленном, пластиковом, целлюлозном мире? Он единственный был настоящий, холодный. Но не мог охладить пыл людей. Как и ветер, единственно настоящий на карнавале, вихрем носился по улице. Но не мог сбить с ног людей. Как и небо, единственно настоящее на карнавале, освещало бутафорские декорации праздника, но так и не сумело обратить на себя внимание людей. И никто на него ни разу так и не посмотрел. Не поднял голову вверх. И не протянул к нему руки.
Сенечка дирижировал праздником. Тася визжала на всю улицу. А я бросился на Романа. Хотя осознавал, что наши силы не равны. Я был моложе его по годам, мною прожитых. И я был старше его по непрожитым мною годам. Эти лишние годы кто-то жестоко, без моего согласия мне прибавил. И все же я собрал все свои слабые силы и мертвой хваткой вцепился в глобус. Роман не сдавался. Мы не дрались. Мы не могли драться. Между нами был земной шар. А за нами две девушки. Одна моя, другая Романа. Такие разные. Как две стороны мира. Как ночь и день. Как свет и тьма. И неважно, что ночь была белокурая, а день чернобровый. Мы не обязательно видим то, что знаем. И верим в то, что видим. Возможно, на свете существует только два типа женщин. И не обязательно, что Ева была одна. Их могло быть и две. Одна Ева просто съела яблоко, а вторая просто отказалась. Иначе бы все в мире потеряло смысл. Иначе бы женщины были лишь воплощением горя. А мужчины радости. И мир бы не делился на добро и зло, а делился на мужчин и женщин. И мы бы изначально знали, кому верить и кого восхвалять, а кого презирать и ненавидеть. Но это не так. Все гораздо сложнее. Или проще? А вот Адам, скорее всего, был все же один. Здесь вариантов, увы, быть не может.
Мы дрались с Романом, а за нами стояли две наши женщины. Которые болели за нас, но помочь не могли. Разве что, если кто-то из них воспользовался бы запрещенным приемом и ударил одного из нас по голове. Мы держались за земной шар и качались из стороны в сторону, словно на земле началась качка. А, возможно, мы просто физически поняли теорию Галилея. От которой он однажды отрекся, чтобы ее утвердить навсегда. На миг мне показалось, что так может продолжаться вечно. И никто из нас не выпустить земной шар из своих цепких рук. Мы дрались за глобус, за земной шар, за землю. Хотя она была не наша. А давно уже была продана какой-то тупой, наглой и бессердечной жене спекулянта, который возомнил себя президентом. И ее муж, такой же тупой, наглый и бессердечный будет совсем скоро играть земным шаром в футбол. Какие случайные люди! На такой неслучайной, такой логичной и такой умной земле. Их не земля родила. Они появились случайно. Но как много сегодня случайностей.
И тут Роман не выдержал. По профессии он был аферист и мошенник. В отличие от меня. Он сам воспользовался запрещенным приемом и умудрился подставить мне подножку. Я стал падать. Не выпуская из рук мяча в виде глобуса. Роман стал падать вслед за мной, на меня. Земной шар не выдержал, и выскользнул из наших рук. Он упал раньше нас. Он грохнулся на землю. Прямо на ледовую дорожку, по которой недавно катались мальчишки. И раздался со всех сторон такой грохот, что мы в страхе заткнули уши. Мне показалось, что земной шар взорвался. И посыпались во все стороны ослепительные искры. И мы в страхе закрыли глаза. Мне показалось, что земной шар горит. Но я почему-то был по-прежнему цел. Неужели все повторилось, как в детстве? Мне одному удалось выжить на всей планете? И как в детстве, мне вновь показалось, что я что-то значу. И не важно, что мир погиб. Важно было, что я единственный в нем умудрился выжить. Но что я один буду делать с этой планетой? Куда мне на ней идти и к кому. Я на ней хозяин. Но как можно быть хозяином того, чего нет. Что разрушено, уничтожено, мертво. У мертвых хозяев нет. И слуг тоже. Мертвые равны. Может быть, только мертвые имеют право на равенство. И справедливость мира. Может быть, только мертвые имеют права. Как просто, для того чтобы мир стал справедливым, нужно его уничтожить. Для того, чтобы познать справедливость. Нужно умереть. Действительно, как просто.
Не зря я учился на философском. Мне показалось, что я открыл формулу счастья мира. И так стало жаль, что не успел написать диссертацию на этой земле, поскольку эта земля уже мертва. И от этой простоты и ясности мысли мне так стало легко и свободно, что я вдохнул глубоко морозный воздух. И подумал, если планета погибла, почему она не пахнет порохом и гарью. И подумал, если планета мертва, почему она по-прежнему гремит и грохочет. И тогда я открыл глаза.