Роман, как и полагается истинно сумасшедшему, расхохотался жутким смехом. Что-то я сомневаюсь, чтобы призраки так умели заразительно хохотать. Его зубы были белы, безукоризненны. Интересно, они тоже ненастоящие, как и его глаза? Вряд ли у призраков бывают такие зубы. И даже если нет, Роман все равно не напоминал привидение. Приведения в английских костюмах не ходят. Даже если родом из Англии. На них всегда что-то белое в виде балахона, это я точно знаю.
– Узко мыслишь, философ! Кто не верит в призраки – философами не становится. Скорее, математиками или астрономами. Они только и умеют, что вычислять размеры солнца или луны, или расстояние до них. Или радиус тени Земли. Тебе виднее.
Был разгар зимнего дня. Разгар зимнего праздника, который устроили в честь себя Косульки. И улыбнулось солнце. И ветер успокоился. И только медленно падали, падали крупные хлопья снега. Солнце было таким ярким, таким желточным, как редко бывает в зиму. И снег блестел на солнце, переливался многоцветьем. И было больно глазам до слез. От белизны и света. Словно кто-то навел прожектора прямо в лицо. Ветер стих. Поэты пишут стих про такой день. Они сочинители. И все же такие дни случаются. И такой день не сочинишь.
Но я сомневаюсь, что солнце выглянуло в честь Косулек. И в честь Косулек поэты слагали стихи. Солнце хотело что-то доказать другое, более важное. Может быть, что оно настоящее? И не призрак?
– Смотри философ! – линзы Романа плакали от света. – Солнце! Оно настоящее! Но ты заметил, что оно не здесь, не с нами, не на земле. Ты заметил, что самые красивые вещи на планете земля не принадлежат ей. Они другие планеты или с других планет. И небо, и солнце, и звезды, и луна! Самые поэтичные вещи! Они не наши! Они оказывают лишь нам милость, помогая выжить. И жить по законам природы. Нам принадлежат лишь их отражения. Их свет. Их холод и жар. Их вода, снег, туманы. Их тени. Мы тоже тени, философ. Мы настоящие там, а здесь, на земле, мы всего лишь тени! Жалкие, искаженные отражения себя же! Не в зеркала нужно смотреть, философ. Зеркала все лгут! Нужно смотреть на тени! Вот мы какие, философ! Темные, бездушные, механические. У нас нет лица. И нет сердца. А мы настоящие там, где самые красивые антики, которым цену никто не назначит. Там, где солнце, небо, облака, звезды, луна и принадлежат они именно нам. А земля – всего лишь театр теней! Или королевство кривых зеркал! Как хочешь!
На снегу были отчетливо видны наши тени, которые небрежно отбросило солнце. Тени наших домов, наших деревьев, наших улиц, фонарей и аптек. Черные тени на белом снегу. Искажение нас или насмешка над нами. Словно королевство кривых зеркал. Или комната смеха. Или комната страха. Что, впрочем, одно и то же. Смотря с какой точки земли посмотреть. Но я по-прежнему был уверен, что мы настоящие. Может быть, мы иногда подражаем теням. Когда мысли наши черны. Или поступки наши черны. Или когда обстоятельства наши черны. А может быть, тени всего лишь напоминание, что мы бываем такими. Вполне возможно, они не отражение нас, а вторая нас половина. А может быть, мы вообще все преувеличиваем. И правы математики и астрономы. Это всего лишь темные участки изображения, векторная величина, поток энергии солнца. И какая разница, кто из нас главный. Мы или наши тени. Слава ученым. Философы все только портят.
Глобус, расколотый на две равные половины, по-прежнему валялся в луже кетчупа. Все было проще. И не призрачный мир теней раскололся, а просто глобус, более того, просто волейбольный мяч. И кетчуп всего лишь томатный соус. А не кровь на снегу.
– Дай мне его! – я протянул руки к Роману.
Он перехватил разбитый глобус и спрятал за спину.
– Я докажу, что он пуст! Я опозорю целый мир на весь мир! Я унижу его! И заставлю над ним смеяться.
Смех разгулявшихся людей становился все громче. Приплясывая, они пели во весь голос. И их песни все громче приближались к нам. Плотным кольцом. Они стали водить вокруг нас хоровод. И Роман протянул им две половинки земного шара. В них тут же была до краев налита водка. Глобус и впрямь оказался пустым. Никаких тайн.
– Пей, философ! – Роман протянул мне одну половину. – Она твоя. Я не буду пить за земной шар. Он уже давно пропит и продан. Он давно провонял водкой и типографской краской денежных знаков. Мне он уже не интересен. Я выпью за то, чтобы ты смог простить меня.
– За что? За эту игру в судью и преступника? Она мне даже была интересна.
Роман хитренько подмигнул мне одной линзой. И мне не понравилось его двусмысленное подмигивание. Оно было… ну, словно у Романа было о чем сказать. Но он не хотел. Не боялся, а просто не хотел. Словно он в очередной раз сумел что-то ловко украсть. Но что? И у кого?
– И все же прости меня философ! Я редко прошу прощения! Но сегодня особенный день. И, возможно, когда-нибудь ты узнаешь за что, а возможно и нет. А возможно, сам у кого-то вот так, в морозный солнечный день, напившись водки из расколотого мира, попросишь прощения. И не скажешь за что. И тебя тоже будет за что прощать.
Люди тесным кольцом подступали к нам. И песни были настолько громки, фальшивы, бессвязны, что я плохо различал громкие, фальшивые, бессвязные слова Романа.
– Мир этот чудесен, великолепен этот мир! – кажется, так пели люди.
– Как он безобразен! – сморщился Роман и выпил залпом водку. Остальное вылил на снег. Водки было слишком много. Не смотря на сумасшествие, он, похоже, знал меру.
– Сколько в мире обмана и сколько лжи! – кажется, так пели люди.
– Нет, здесь все не понарошку. Здесь все настоящее, – я облизал пересохшие губы и выпил вслед за Романом. Не потому, что мне так хотелось выпить от горя или от радости. Просто мне хотелось пить. Не знаю почему. В морозный холодный день редко мучает жажда, даже если он ослепительно солнечный. Мне не удалось утолить жажду. Зато удалось напиться. Я не был сумасшедшим, но меры, похоже, не знал. Я плохо помню, что было потом. Мелькали люди, мелькали дома, мелькали деревья. И улица, и фонарь, и аптека. Или их тени, я не знаю. А возможно, и то и другое попеременно. Даже мелькнули тени Косулек и тень убитой косули на огромном подносе. И тени охотников и тени жертв. И мелькали голоса. Или их тени. (У голосов есть тени, я знаю теперь точно. Это – эхо.) То ли крики, толи песни, то ли смех, толи рыдания. А возможно, и то и другое попеременно. И мелькали даже чувства. Помню, я еще удивился, ведь чувства увидеть невозможно. Они не зримы и не осязаемы. У них нет ни цвета, ни запаха. Ни величины, ни объема, ни веса. Ни даты рождения, ни даты смерти. Мне даже хотелось расхохотаться над учеными. Над старшими и младшими сотрудниками. Над академиками и профессорами. Сколько они вычислили, сколько открыли, сколько изучили, сколько анализировали, сколько изобрели. А такое простое как чувства – так и не смогли разгадать. Дать им научное определение. Защитить на эту тему диссертацию. А я их видел. Они мелькали. Ненависть или любовь, горе или радость. А возможно, и то и другое попеременно. И я подумал, что лишь у них нет теней. Даже солнце не в силах отбросить тени от чувств и эмоций. А вдруг я ошибаюсь? Вдруг Роман прав и чувства тоже ненастоящие? А настоящего не бывает. Или мы его просто еще не знаем. Или его не изобрели ученые и академики. Не вычислили, не показали на мониторе и не дали характеристику. Чувствам пока дали определение только сочинители. Но сочинителям нельзя верить. Они сочиняют призрачный мир. Мир теней.
Роман взмахнул на прощанье рукой и исчез. Помню, последнее, что я увидел, – это прыгающую за ним кроличью беленькую шубку и кроличью шапку. Мне даже захотелось пожелать им счастья. Они так подходили друг другу. Как охотник и жертва. Или как два охотника. Смыслом жизни которых было даром ее прожить. За счет жертв. Или они были две жертвы, смыслом жизни которых было не попасть под пулю охотника. Но я не мог говорить.
Помню, последнее, что я подумал – это то, что тайну мира так никто и не узнал. И не узнает. Может быть потому, что у земли просто нет тайн. Или их знать нам не нужно. Я почему-то очень этому обрадовался. И тут я понял, что забыл спросить у Романа главное – почему, ну почему он не превратился в старика так же, как я? И меня это огорчило. Но заплакать от обиды я не успел…Я был слишком пьян для слез, для чувств, для эмоций. Свой мир я тоже сегодня успел пропить. Но, как в детстве, мне не так уж его было жаль. Этот бесчувственный мир, который не умел плакать. И в котором единственными живыми остались призраки. Или тени.
Конец для начала
Вот так, многоуважаемый и любезный читатель. Я не иронизирую, я научился, извините, подобной тональности в антикварной лавке. Но еще не знаю, будут ли у меня читатели вообще. Ну, хотя бы один. Но даже для одного я бы постарался и написал эту невообразимую историю. Вот она и закончилась. Хотя с этого момента она могла бы и начинаться. И, возможно, была бы более увлекательна. Возможно, более комична. Возможно, наоборот.
Впрочем, так думал, что закончилась. Но мало ли что я думал. Вообще я слишком много думаю. И от этого совершаю ошибки. Все ошибки идут от чрезмерного увлечения мыслями. Мысли запутываются в клубок. И так невероятно трудно найти конец нити или ее начало. Чтобы распутать. И земля наша тоже клубок, который мы стремимся распутать всю жизнь. И мы не знаем, где ее начало и где конец. Мы тоже впутаны в этот клубок. Мы катимся по ней или она под нами. Но края нет. Так утверждают физики и астрономы. И жизнь наша тоже клубок. И вот здесь нам кажется, что мы отлично понимаем, где ее начало и где конец. И возможно как всегда в жизни ошибаемся. У нее тоже нет начала и нет конца. Потому что это одно и то же. Мы не помним рождения и не помним смерти. Мы не помним, что было до нашего рождения и что будет после нашей смерти. Как можно утверждать, что мы вообще что-то знаем? Если это тайна, возможно, очень простая, но разгадать ее ни дано никому. Даже если мы академики и профессора. Философы и сочинители. И наши знания это всего лишь клубок, в котором нет начала и нет конца. Вернее есть и то, и другое. Но нам его не отыскат