Твоя мама появилась на дороге и сообщила, что ужин уже готов. Ужин был холодным, по ее словам, так что спешить было некуда. Она согласилась посидеть с нами пару минут. Ее всегда приходилось уговаривать посидеть в обществе других людей хотя бы пару минут, а потом из нее с трудом удавалось вытягивать слова. Полагаю, она переживает из-за своей манеры разговора. Мне нравится, как она разговаривает или разговаривала, когда я с ней познакомился. «Не играет значения», – говорила она своим низким тихим голосом. Эти слова она произносила, когда хотела сказать, что прощает кого-то, но в них слышалось более глубокое и печальное отречение, словно она прощала весь сотворенный порядок, прощала самого Господа. Меня печалит то, что я, быть может, никогда не услышу этих слов из ее уст. Полагаю, Боутон своими вечными исправлениями заставил ее задуматься над ошибками в речи. Хотя не помню, чтобы он хоть раз поправил ее.
«Не играет значения». Это звучало так, словно она отвергала само мироздание исключительно для того, чтобы закрыть глаза на обиду, которую ей нанесли. Столь расточительное отречение и такая неприкрытая расточительность были характерны для былых времен. Мне нечего тебе дать – бери и ешь. Обугленное печенье, летний дождь, ее мокрые волосы, облепившие лицо… Если бы меня попросили умножить все радости мира на два – радости, которые важны для меня, – то я нарисовал бы картину Рая, отличную от тех, что мы видим на старых полотнах.
Итак, Джеку Боутону сорок три. Я понятия не имею, какую жизнь он вел, с тех пор как уехал отсюда. Никто никогда не упоминал о браке, или о детях, или о какой-то определенной работе. Я всегда чувствовал, что лучше не спрашивать.
Я сидел там и слушал, как старый Боутон разглагольствует (он и сам использует это выражение) об их с женой путешествии в Миннеаполис, когда ворвался Джек и обратился ко мне:
– Ваше преподобие, я хотел бы услышать вашу точку зрения на доктрину предопределенной судьбы.
Что ж, это, наверное, самая нелюбимая тема для разговора на свете. Я всю жизнь слушаю разговоры об этой доктрине, доводы «за» и «против», но людское понимание этой проблемы не продвинулось ни на йоту. Я видел, как взрослые мужи, богобоязненные люди, спорят до хрипоты из-за этой доктрины. Первая мысль, которая пришла мне в голову, звучала так: «Разумеется, он просто не мог не поднять тему предопределенной судьбы!»
И я ответил:
– Это крайне сложный вопрос.
– Позвольте мне упростить, – произнес он. – Считаете ли вы, что некоторые люди однозначно и бесповоротно обречены на вечные муки?
– Что ж, – ответил я. – Возможно, это то самое упрощение, из-за которого возникает еще больше вопросов.
Он рассмеялся:
– Должно быть, люди постоянно вас об этом спрашивают, – сказал он.
– Спрашивают.
– Тогда, полагаю, вы как-то им отвечаете.
– Я говорю им, что существуют определенные атрибуты, которые наша вера приписывает Господу: всезнание, всесилие, справедливость и милосердие. Мы же, сыны человеческие, имеем лишь поверхностные представления о власти и знаниях, и совсем немного знакомы со справедливостью, и не осознаем все возможности милосердия, так что для нас остается тайной, как эти великие качества могут слаженно работать вместе, и эту тайну мы даже не можем надеяться постичь.
Он засмеялся:
– Вы говорите именно такими словами.
– Да, говорю. По большей части именно такими словами. Это коварный вопрос, я отвечаю на него с большой осторожностью.
Он кивнул:
– Я так понимаю, что вы все же верите в предопределенную судьбу.
– Мне не нравится это словосочетание. Его часто используют в неподобающих контекстах.
– Можете предложить что-то получше?
– С ходу – нет. – Я чувствовал, что он искушает меня, видишь ли.
– Я надеюсь на вашу помощь в этом вопросе, ваше преподобие, – произнес он так серьезно, что я озадачился, не говорит ли он всерьез. – Это очень важная тема, не правда ли? Мы ведь имеем дело не с простым наименованием, не с обычной абстракцией.
– Согласен, – сказал я. – Так и есть.
– Полагаю, предопределенная судьба в вашем понимании не означает, что хороший человек попадет в ад только потому, что ему изначально было уготовано туда попасть.
– Извините меня, – вставила Глори. – Я слышала такие споры тысячу раз и терпеть их не могу.
Старый Боутон сказал:
– Я и сам ненавижу подобные разговоры и ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то договорился до истины. Однако я не отношу их к разряду споров, Глори.
– Подождите пять минут, – ответила она, встала и прошла в дом, а твоя мать сидела на месте и внимательно слушала.
Джек произнес:
– Я всего лишь любитель. Полагаю, если бы я тоже так долго бился над этим вопросом, он и у меня вызвал бы отвращение. Что ж, на самом деле я полагаю, мне уже приходилось иметь дело с чем-то подобным. У меня была причина для размышлений на эту тему. Я рассчитывал, что вы дадите мне мудрый совет.
– Я не верю, что человек, который ведет праведный образ жизни хоть в каком-то отношении, может быть обречен на вечные муки. Как и не верю, что грешник обязательно обречен. Священное Писание явно предусматривает иные решения для обеих ситуаций.
– Уверен, так и есть. Но существуют ли люди, которые рождаются порочными, живут порочной жизнью, а потом отправляются в ад?
– Этот вопрос Священное Писание не раскрывает.
– А что подсказывает вам опыт, преподобный?
– Как правило, поведение человека соответствует его природе. То есть именно поведение соответствует. Соответствие – вот, что я имею в виду, когда говорю о его природе. – Я и сам понял, что мое высказывание тавтологично и закольцовано. Он улыбнулся.
– Значит, люди не меняются, – заключил он.
– Меняются, но под действием каких-либо факторов – алкоголя либо влияния другого человека. То есть меняется их поведения. Значит ли это, что меняется их природа или проявляется другой ее аспект, сказать сложно.
– Для представителя духовенства вы слишком любите уклоняться от прямых ответов, – заметил он.
Эти слова заставили старого Боутона расхохотаться:
– Жаль, ты не видел его лет тридцать назад.
– Видел.
– Что ж, – возразил его отец, – в таком случае, тебе нужно было быть повнимательнее.
Джек пожал плечами:
– Я и был.
А вот это мне не очень понравилось. Не понимаю, почему Боутон так повел беседу. Быть может, я и правда даю уклончивые ответы, когда меня припирают к стенке.
Я произнес:
– Я всего лишь пытаюсь быть полезным для собеседника, когда говорю о том, что вызывает у меня сомнения. Не собираюсь притягивать за уши к тайне какую-то теорию и говорить глупости лишь потому, что многие люди так поступают.
Твоя мама посмотрела на меня, и я понял, что тон моего голоса выдал огорчение. Я и правда расстроился. В девяти случаях из десяти, когда какой-нибудь умник начинает полемизировать на теологические темы, он всего лишь пытается поставить меня в невыгодное положение, а я уже слишком стар, чтобы увидеть в этом нечто смешное. Потом в дверях появилась Глори и сказала:
– Ваши пять минут еще не вышли.
Можно подумать, все только и считали, сколько времени она потратила на тщетные поиски.
Вдруг заговорила твоя мать, и это удивило всех нас. Она произнесла:
– А как быть со спасением души? Если ты не можешь измениться, тогда, похоже, в этом нет никакого смысла. – Она вспыхнула. – Я не то имела в виду.
– Вы сделали очень мудрое замечание, дорогая, – ободрил ее Боутон. – Меня долгое время волновал вопрос о том, как тайну предопределенной судьбы можно примирить с тайной спасения. Я помню, что много об этом размышлял.
– И не сделал никаких выводов? – поинтересовался Джек.
– Во всяком случае, таких, о которых стоило бы помнить, – нет. – Потом он заметил: – Делать выводы – это не по нашей части.
Джек улыбнулся твоей матери, как будто искал союзника, кого-то, кто мог разделить его разочарование, но она сидела, не шелохнувшись, и рассматривала собственные ладони.
– Я сказал бы, – заметил он, – что вопрос, поднятый миссис Эймс, вы, джентльмены, должны рассмотреть с величайшей серьезностью. Знаю, вы посещали молитвенные собрания под тентами[23] исключительно в качестве заинтересованных наблюдателей, но, простите, я слабо верю в то, что кому-то еще интересна эта тема, так что предлагаю закончить.
– Мне – интересна, – возразила твоя мама.
Старый Боутон, который уже начал злиться, сказал:
– Надеюсь, пресвитерианская церковь – прекрасное место для того, чтобы постичь благословенные истины веры, искупление и прощение прежде всего. Видит Бог, я много трудился, чтобы сделать эту церковь именно такой.
– Прости меня, папа, – сказал Джек. – Пойду поищу Глори. Она найдет мне какое-нибудь применение. Ты всегда говорил, что заняться чем-то – лучший способ избежать неприятностей.
– Нет, останьтесь, – попросила твоя мама. И он остался.
Повисла неловкая пауза. Чтобы поддержать разговор, я заметил, что ему было бы полезно обратиться к Карлу Барту, на что он возразил:
– Именно это вы и советуете какой-нибудь измученной душе, которая является к вам на порог в полночь? Рекомендуете почитать Карла Барта?
– Все зависит от конкретного случая, – ответил я.
Так и есть. Я обнаружил, что творчество Барта приносит глубокое успокоение, о чем, если не ошибаюсь, уже сообщил тебе. Однако на самом деле я не помню, чтобы рекомендовал его хоть одной измученной душе, кроме моей собственной. Вот что я имею в виду, говоря о невыгодном положении.
– Человек может измениться, – сказала твоя мама. – Все может измениться.
Она так и не подняла на него глаза.
Он ответил:
– Спасибо. Это все, что я хотел знать.
Так закончился тот разговор. Мы пошли домой ужинать.
Я остался в недоумении, гадая, что он имел в виду, когда упомянул собрания под тентом. Еще я много думал о слове «уклончивый». Я всегда боялся говорить о теологии с людьми, которым эта тема чужда. Время от времени я и правда увиливал от ответов. Осознаю, насколько ошибочно