полагать, что человек говорит с тобой нечистосердечно. Я знаю, что это неуважительно, и стараюсь не злоупотреблять этим. Да и в округе едва ли у меня есть для этого большие возможности, поскольку я, судя по всему, крестил половину людей, которых встречаю на улице, и все их познания в богословии тоже получены от меня.
Но мне крайне тяжело разглядеть добрую совесть в Джоне Эймсе Боутоне, и это большая проблема. Когда шли мы домой, твоя мама обронила: «Он всего лишь задал вопрос». Из ее уст это прозвучало как упрек. Потом, когда мы прошли чуть дальше, она произнесла: «Быть может, некоторым людям тяжело в себе разобраться». Вот это уже был упрек. И она была совершенно права. Откуда у старого солдата вроде меня возникала потребность защищаться от насмешек, даже если он и стремился меня высмеять? Это был не вопрос потребности, а всего лишь вопрос привычки.
Мне кажется, я никогда не пытался сказать хоть что-то, что Эдвард счел бы незрелым или наивным. Это ограничение, по моему мнению, подействовало на меня благоприятным образом. Быть может, это лишь форма защиты, но я надеюсь, в итоге она сыграла положительную роль. Некоторые религиозные люди сами напрашиваются на насмешку и навлекают на себя интеллектуальное презрение, которое в некоторых случаях кажется мне вполне оправданным. Тем не менее я посоветовал бы тебе не защищаться из принципа. Так умирают самые лучшие случайности наряду с худшими. А на элементарном уровне это означает недостаток веры. Как я уже сказал, самые худшие случайности могут иметь огромную ценность для опыта. И зачастую, когда мы думаем, что защищаем себя, мы на самом деле боремся с нашим Спасителем. Я знаю это, лично убедившись в истинности этих слов, хотя мне не всегда удавалось жить согласно этому принципу, видит Бог. Я действительно сомневаюсь, что смог бы прожить так хотя бы день или час. Это удивительно интересная тема для размышления.
Полагаю, я смогу расслабиться, если откровенно расскажу о подоплеке этого дела. Сон стал для меня большой проблемой: он то избегает меня, то затягивает, когда наконец приходит. Молитвой эти смятения не унять. Если я почувствую, что мой будущий рассказ не соответствует действительности или что я не должен сообщать тебе об этом, то просто уничтожу некоторые страницы. Разумеется, мне и раньше приходилось это делать. Еще когда у нас была дровяная печь, это давалось мне очень легко. Я чувствовал, что поступаю правильно, глядя, как чепуху и разочарования съедают языки пламени. Думаю, нам надо нанять кого-нибудь и построить барбекю, как сделали Мюллеры.
Позволь мне начать с того, что милости Божией хватит на любой проступок, а судить грешно, из этого проистекает множество ошибок и жестокостей. Я осознаю это и, надеюсь, ты тоже.
Позволь мне добавить, что есть узы, которые обязывают меня проявлять особое терпение и доброту к этому молодому человеку, Джону Эймсу Боутону. Он любимый ребенок моего самого старого и дорогого друга, который подарил его мне, если можно так выразиться, чтобы восполнить мою собственную бездетность. Я крестил его в церкви Боутона. Отчетливо помню этот момент: Боутон, и миссис Боутон, и все малыши у купели смотрят на меня, а я излучаю счастливое изумление. Надеюсь, они увидели меня именно таким, ибо мои чувства в тот момент были немного сложнее, чем мне хотелось бы. Меня не предупредили заранее.
С учетом всего этого мне крайне совестно выступать свидетелем против него. Тем не менее существует здравый смысл, согласно которому люди разумно и справедливо ассоциируются с историями своей жизни с точки зрения общечеловеческих целей. Можно заявить, что вор – такой же человек, как и все, и любимчик Господа. Однако говорить, что вор – не вор, неправильно. Я ни в коем случае не намекаю, что молодой Боутон когда-либо что-то украл в традиционном смысле этого слова, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Таким образом я всего лишь хочу объяснить, почему чувствую, что могу говорить с тобой о его прошлом или по крайней мере о тех обрывочных сведениях из него, которые мне известны и имеют отношение к делу.
Как я уже упоминал, сама история настолько обыденна, что ее можно описать в двух словах. Около двадцати лет назад, во время учебы в колледже, он закрутил роман с молодой девушкой, в результате чего появился ребенок. Такое иногда случается, и обычно проблема решается тем или иным образом, как тебе подтвердит любой представитель духовенства.
В этом случае, однако, имели место отягчающие обстоятельства. Во-первых, девушка была очень молода. Во-вторых, ее семья находилась в бедственном положении, почти нищенствовала. Иными словами, чтобы не соврать, ее никто не опекал, как полагается юной девушке. Каким образом Джек Боутон вообще ее нашел, осталось загадкой. Она жила вместе с семьей в заброшенном доме со сворой злых собак под крыльцом. Это было грустное место, а она была грустным ребенком. И вот явился он – в образе удалого студента: в форменном свитере, на автомобиле «плимут» с откидным верхом, который получил в подарок за красивую песню, как он сам говорил, когда люди спрашивали, откуда взялась машина. (Боутону нужно было дать образование всем своим многочисленным детям, и всем им приходилось работать, как и Джеку, но вопрос о машине не поднимался даже для Боутона-отца. Паства подарила ему старый «бьюик» в 1946 году, ибо к тому времени он уже с трудом добирался до большинства мест пешком.)
Джек Боутон не хотел иметь ничего общего с этой девушкой. Достойный человек не поступил бы так. Однако, сколько бы я ни обдумывал это, факт остается фактом. И вот какой у меня сформировался предрассудок по результатам многолетних наблюдений: грешники во многих отношениях – вовсе не бесчестные люди. Но те, кто бесчестен, на самом деле никогда не раскаиваются и не меняются. Быть может, тут я не прав. Такого разграничения в Священном Писании нет. И раскаяние, и изменение касаются души, которую может судить только Господь. Но, если опираться на мой опыт, бесстыдное поведение искоренить невозможно. Наблюдая его, я падаю духом, потому что чувствую: не могу предложить помощь этому грешному человеку. Знаю, быть может, это я сам несостоятелен.
Как бы там ни было, молодой Боутон так и не признал ребенка и не собирался его обеспечивать. Но все же он рассказал отцу о его существовании. Как будто исповедовался в грехе, как считал его отец, хотя мне такой поступок казался подлостью чистой воды, ибо он должен был знать, что внук ляжет на совесть старого Боутона тяжелым камнем, как и произошло. Он даже рассказал Боутону, где жила молодая девушка, и Глори отвезла туда старика в этом дурацком кабриолете. Боутон надеялся покрестить ребенка – это была маленькая девочка – или хотя бы утешиться мыслью, что ее покрестят, но родственники матери приняли его в штыки, как будто он был во всем виноват. Так что он оставил им деньги и уехал, глубоко опечаленный и униженный. Вид у него был такой несчастный, что миссис Боутон заставила Глори рассказать ей, в чем дело, а потом и сама опечалилась так, что Глори повезла их обоих в деревню. Миссис Боутон желала видеть ребенка и подержать его на руках. Вероятно, с ее стороны это было не самым мудрым решением. Что ж, и мне довелось подержать эту девочку. И я правда не знаю, как можно проявлять мудрость в такой ситуации. Они привозили подгузники, одежду и оставляли деньги. Это продолжалось довольно долго. Несколько лет, если быть точным. Раньше Глори приходила ко мне и плакала, потому что ничего не менялось. Ребенок всегда был слишком грязный и слишком маленький.
Она взяла меня с собой, чтобы я взглянул на все собственными глазами, и могу сказать тебе, что дела были очень плохи. Люди имеют право жить, как хотят, но это место никак не подходило для ребенка. По всему двору валялись консервные банки и разбитые стекла, на полу лежали грязные старые матрасы и кучи хлама. Повсюду бродили собаки. Как мог Боутон-младший воспользоваться наивностью этой девушки и потом бросить ее? Глори рассказала, что, когда спросила брата, собирается ли он жениться на девушке, тот просто ответил: «Ты же ее видела». По пути туда Глори попросила меня попытаться убедить семью отпустить девушку с ребенком в город пожить в хорошей христианской семье. Я попытался, но ее отец плюнул на пол и сказал: «У нее уже есть хорошая христианская семья».
Потом, по дороге домой, Глори описывала придуманный ею план похищения ребенка. То есть еще совсем крохи. Она слышала старые байки о том, как укрывали беглецов из Миссури, и подумала, что спрятать маленького ребенка было бы куда проще. В нескольких домах в округе были скрытые подвалы или шкафы, где люди могли отсидеться день или два. Даже на чердаке в церкви есть такое помещение. Надо не забыть показать его тебе. Только для этого придется подняться по лестнице. Что ж, посмотрим…
Я сказал ей, что раньше в таких городах, как наш, все решалось путем заговоров. Многие люди приезжали сюда, чтобы всеми возможными способами реализовывать планы, связанные с искоренением рабства. А вот убедить кого-то забрать ребенка у матери и украсть его будет сложно, особенно с учетом того, что у Глори нет на этого ребенка никаких прав. Она сказала, что написала Боутону-младшему множество писем, умоляя его признать отцовство ради родителей. Она отмыла девочку, нарядила ее и отправила ему фотографии, где малышка улыбалась. Она фотографировала малышку на руках их отца. Джек же присылал Глори открытки на день рождения и коробки шоколадных конфет, но не упоминал ни о ребенке, ни о страданиях, которые причинил всей семье. Она плакала так сильно, что ей пришлось съехать с дороги. «Они так тоскуют! – говорила она. – Они сгорают от стыда!» (Боутону-младшему хватило приличия оставить машину с откидным верхом и вернуться в школу на поезде, чтобы Глори могла хоть раз в неделю возить родителей на встречи с бедной крохой, с этой покрытой сыпью малышкой.)
Что ж, на этом история заканчивается. Маленькая девочка прожила около трех лет. Она постепенно превращалась в живое и проворное создание, которым ее мать из хорошей христианской семьи гордилась как тяжким крестом, который ей приходилось нести. Но потом малышка порезала ногу и умерла от инфекции. Навещая ее в последний раз, Боутоны видели, что она в плохом состоянии. Поэтому Глори привела доктора, но к тому времени ничего уже нельзя было сделать. Дед сказал, что «у нее выдалась трудная судьба», и Глори ударила его. Он угрожал подать на нее в суд, но, видимо, до этого у него так и не дошли руки. Он разрешил Боутонам похоронить малышку на семейном участке земли, поскольку те согласились оплатить расходы и дать кое-что сверху. Там она и лежит. На надгробии написано: «Малышка, три года» – ее мать так не решила, как ее назвать, – а ниже слова: «Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного»