Костя вспомнил гигантского серебристого паука, ткущего металлическую паутину среди звездной пустоты.
— Ничего, дорастем, — словно прочитав его мысли, сказал Гросс. Сами! И человек вольется в пангалактическую культуру, как ручей в океан, и растворится там. Обидно ли ручью сгинуть в океане? Конечно, расовая исключительность тешит самомнение. Приятно сознавать себя ни на кого не похожим, хотя бы внешне. Одеваться иначе, говорить на непонятном для прочих языке. И бороться за свою непохожесть, тешить ее и лелеять. Даже в ущерб собственным детям. «Пусть я буду сидеть в дерьме, но и дети мои будут сидеть в моем дерьме, потому что это НАШЕ дерьмо. Лучшее дерьмо во всем Млечном Пути, и запах его тешит мое обоняние пуще всяких чужих фимиамов!..» Ложь, самообман. Глупец ищет, в чем отличие, умный — в чем единство. А роднит нас общее поле Разума — ноокосм. Поэтому человечество существует и действует на благо пангалактической культуры, строит ее в меру сил. И неизбежно — неизбежно! — станет ее частью!
Последние слова старец почти выкрикнул, воздев к синим небесам иссохшую длань. Глаза его сверкали. В своих белых одеяниях он походил на древнего пророка, срывающего завесы с грядущего. «Он тоже фанатик, — вдруг подумал Костя. — Неужели дорогу цивилизации прокладывают одни фанатики?!»
Большой Дитрих закашлялся, съежился в комок. Стащил с головы панаму, обнажая затянутую в пергамент ветхой кожи лысину, спрятал лицо. Теперь он уже не выглядел пророком. Костя метнулся было к террасе — принести воды, но Гросс остановил его жестом.
— Я стар, как мумия фараона, — прохрипел он задавленно. — Мне скоро двести лет. И я, наверное, не перевалю на третий круг. Да и сил уже нет… А ты — лови его.
— Что я должен ловить?!
— Рациоген… Он всплывет еще, я знаю. Гони его как бешеного пса, не подпускай к людям…
— Почему я? — спросил Кратов, растерявшись. — Кто я такой?
— Ты познал его и остался человеком. Он тебя уже ничем не купит. А еще потому, что из всех вас только ты один вернешься в Галактику.
12
Костя просидел на морском берегу дотемна. Он облюбовал для себя опрокинутую лодку с прогнившим дном, что лежала здесь, забытая хозяином, вросшая в песок.
Пляж понемногу опустел. Из парка неслись отрывистые звуки музыки и размеренный, как сердцебиение, ритм тамтамов. Сквозь частокол пальмовых стволов пробивались нервные цветные сполохи, а иногда над кронами возносились причудливые сияющие фантомы. Низкие звезды гляделись в зеркало моря. Что они там видели? Быть может, гадали на судьбу?..
— Эй, звездоход! — окликнули Кратова из темноты. Голос был явно знакомый. — Идем с нами плясать!
— Какой из меня плясун, — усмехнулся Костя.
«Стаса бы сюда, — подумал он. — Уж тот бы не упустил своего… Старик сказал, что я один вернусь в Галактику. Рашида, Пазур — с ними ясно. Но что стряслось со Стасом?.. Так можно сойти с ума. Зациклиться на одном и том же, навечно застрять во взбесившейся карусели.
Мне лучше бы на башню не всходить,
Чтоб старых ран в душе не бередить…»[8]
Низко, почти задевая бликовавшие гребешки прибоя, гигантским нетопырем пролетел гравитр и с шорохом опустился неподалеку. Кабина его была не освещена. Костя безразлично проводил машину взглядом и снова уставился на подбегавшие к самым его ногам пенистые языки.
Песок слабо хрустел под чьей-то легкой поступью. Шаги приближались к нему. Снова, в который раз за день, кто-то вспомнил о затворнике «Берега Потерянных Душ»… Костя с неудовольствием поднял глаза на незванного гостя.
Это была Рашида.
Загорелая почти дочерна — так, что ее обнаженные руки и плечи таяли в сумерках, а лицо можно было различить лишь благодаря белому платку, схватывавшему волосы, да флюоресцирующей губной помаде. В серой просторной блузке, в короткой белой юбке и плетеных сандалиях. Типичный наряд жителя Земли в пляжный сезон.
— Здравствуй, звездоход.
— Привет, Рашуля.
— Можно мне побыть с тобой?
— Я рад тебя видеть. — Долгая пауза. — Честное слово.
Девушка присела рядом на рассохшийся борт лодки. Совсем близко — он ощущал тепло и запах ее кожи.
— Ты презираешь меня, Костя?
— За что?
— Я оказалась не такой сильной, как хотела выглядеть. Вы все были правы: мне нечего делать в Галактике. Мое место на Земле. Я попробовала взлететь выше самой себя и сильно ударилась при падении. Моя первая жизненная попытка закончилась неудачей. Но не всем же на роду написано покорять эту проклятую Галактику!
— Я не презираю тебя, Рашуля. Что ты выдумала? Я и сам-то вернулся оттуда побитый, поломанный…
— Нет, Костя. Ты для Галактики свой. Она приняла тебя. А мелкие ушибы тела и ссадины души заживут. Ты же у нас танк, боевая машина. С тобой все иначе, чем со мной. Не суди меня за слабость, Костя. Я не танк. Я человек, я женщина.
— Ты хороший человек. Ты милая женщина. У тебя все впереди, все еще сложится.
— Сложится… Не складывается, Костя! Почему ты не любишь меня?! Ведь был момент, был!..
— Это нам только показалось, Рашуля. Я любил… да и сейчас люблю другую. Мы расстались, но я еще не пережил это чувство. Я малодушно попытался забыть о нем. Даже согласился на ментокоррекцию. Но память бунтовала.
— Так вот почему ты шарахался от меня в ресторане…
— Да, был момент, когда моя память обессилела и совсем уж было смирилась. А тебе почудилось, что я начинаю влюбляться. И мне тоже… Но через какое-то время я вспомнил все, что хотел забыть. Это безнадежно. Я не могу любить тебя сейчас, Рашуля.
— Сейчас! — повторила она возмущенно. — Я ждала долго! Уж не думаешь ли ты, что я стану дожидаться еще хотя бы час, пока ты излечишься от своих сердечных неудач окончательно?!
— Не думаю. Я и не хочу, чтобы ты меня ждала. С какой стати? Ты же красавица, умница, от тебя все должны сходить с ума… — Он вдруг вспомнил, как этими же словами совсем недавно утешала его Юлия, и, нахмурившись, умолк.
— Какое мне дело до всех! — по щекам Рашиды бежали злые слезы. — Мне нужен один и не когда-то, а сейчас. Ты мне нужен, Кратов!
— Рашуля, — сказал он с досадой. — Не хватало, чтобы ты лила из-за меня слезы. Как ты не поймешь… Мы с тобой разные. Ты прикована к Земле, а я улечу в Галактику. Мне нечего делать на этой планете подолгу. Мне здесь уныло и тесно. Я весь — там! Неужели ты надеешься, что я способен заточить себя на Земле даже ради тебя?
— Но разве я не стою этой твоей Галактики? — Рашида гордо встряхнула головой. — Некоторые полагают иначе.
— Они правы… по-своему.
— Кратов! — Рашида схватила его за руку, приникла к нему, зашептала лихорадочно: — Не делай глупостей! Не бросай меня, ведь не только ты мне нужен, но и я нужна тебе, просто ты еще не понял… Я погибну без тебя, я хочу быть твоей, я хочу только тебя, возьми меня, Кратов!
— Ты прилетела зря! — сквозь зубы сказал он и встал.
Рашида продолжала сидеть, и ее синие глаза светились на темном лице, как колдовские огни.
— Хорошо, звездоход, — сказала она яростно. — Я тебя отпускаю. Но ты будешь проклят! Никто никогда не полюбит тебя так, как я. Ты будешь вечно одинок. Твой удел — скитаться и не находить своего дома. Я зачаровываю тебя, звездоход. Придет время, и ты станешь искать любви, но не найдешь и ее. Во всех женщинах ты будешь видеть меня. Меня, а не ту, что была до меня! Никогда ты не встретишь никого лучше меня. И ты вспомнишь обо мне и бросишься искать меня. И даже найдешь, — Рашида опустила голову, сияние глаз померкло. — Но это буду не я.
Костя попятился. Повернулся и быстрым шагом, чуть ли не бегом пустился прочь.
— Ты машина! — неслось ему вдогонку. — Машина, а не человек!..
13
«Машина… машина, а не человек…»
Аллеи пальмового парка были пустынны, веселье полыхало где-то в стороне, сюда же не доносилось ни звука. Костя давно уже бежал и никак не мог выбежать на ту единственную тропинку, что вела его к дому, к людям.
Кажется, он заблудился.
«Машина!.. Со стертыми нейронными программами стыда и совести… не ведает добра и зла…»
Он зацепился ногой за торчавшее из земли корневище и упал, в кровь разодрав колени. Застонал — не от боли, скорее от злости.
«Она говорила со мной, а я ничего не испытывал, кроме усталости и раздражения. Мне было безразлично, я хотел одного: чтобы она ушла. Слабые чувства, поверхностные… Неужели во мне все стерто? Сначала Харон, затем — голубой гроб… Они погубили меня, гады, во мне одна пустота!..»
Костя сел, привалился спиной к шершавому стволу. «Попадись мне сейчас кто-то из них… Стеллан или Пазур… убил бы. Как же я теперь?..» Ему хотелось плакать от бессилия.
Перед самым лицом на запястье тускло мерцал ободок видеобраслета.
«Машина… Машина? Все стерто? Все?! Сейчас узнаем».
Он запретил себе делать это. Запретил раз и навсегда, едва только ступил на Землю. Но настало время преступать запреты.
Легко, привычно, почти не глядя он набрал заветный код. Крохотный экран засветился.
Теплое облако золотых волос. Чуть припухшие со сна сердитые глаза. Знакомый, отзывающийся в самом сердце, бесконечно любимый голос.
— Кто это? Ничего не видно… Я уже сплю. Если не срочно, позвони, пожалуйста, утром, договорились?
Видение счастья пропало.
Кратов сидел в темноте, обхватив голову руками, и мерно раскачивался из стороны в сторону. Пытался убаюкать свою боль.
Все возвратилось на круги свои. Ничего не было забыто.
«Я человек… человек…»
ИНТЕРЛЮДИЯ. ЗЕМЛЯ
Едва отойдя от стоянки гравитров, они увидели первый указатель.
— А ты боялась, что не найдем, — сказал Кратов.
Указатель гласил: «Единственный в Галактике музей оружия! Непременно посетите, не пожалеете», а стрелочка предлагала следовать в глубину березовой рощи. На верхушке штока дремала ворона.