— Бред брюха, — сказал Магнус. — Не желаю.
— Брат-плоддер, прикончи этот нескладный спор какой-нибудь цитатой, попросил Грант. — Если ты не изменил еще своим пристрастиям.
— Не пойму, чем это вызвано, — сказал Кратов. — Но из головы не идут эти строки:
Стремнина
персиковых лепестков,
Летящих с обрыва
в ущелье теней.
Лишь здесь — небеса,
и земля — только здесь,
А не среди
людей…[17]
— Что тут непонятного, — проворчал Магнус. — Все так и есть, поглядите по сторонам. У нас в долине разве жизнь?..
На небеса стремительно накатывало крыло ночной мглы. Зубцы горного кряжа ясно выделялись на пронзительно-желтом фоне заката. Прохладными волнами набегал ветерок. Грант послал старшего сына, кратовского тезку, за гитарой. Прикрыв глаза, он просто перебирал струны — без связной мелодии, без пения. На столе остались лишь вино и зелень. Мессершмидт перебрался поближе к Кратову, прилег ему на плечо и тихонько жаловался:
— Вот и вы не принимаете меня всерьез, лишь обижаетесь… или посмеиваетесь втихомолку. Дескать, чудак этот толстый Магнус, если не сказать хуже! А я фашист, самый настоящий… одна фамилия чего стоит… и мне страшно подумать, во что вы превратите этот мир после того, как я умру и некому будет его защитить…
— Бросьте, Магнус, — утешил его Кратов. — Ну какой вы фашист? Разве фашист мог бы любить такую женщину, как Авене?
— Мог бы, — убежденно заявил Мессершмидт. — Мою Авене всякий был бы рад полюбить. А вы просто не знакомы с нашей философией, Анастасьева не читали, он для вас все равно что смоляной факел в одно место. Побывали бы вы хотя бы однажды на нашем слете. Это так красиво! Огни, черно-красные повязки на рукавах, черные рубашки с белыми галстуками… И до слез жаль, что вы не с нами, вы мне так нравитесь, слово чести!..
И Магнус растроганно прослезился у Кратова на плече.
Авене отняла у Гранта гитару и запела на своем странном языке такую же странную песню, сверкая в сумерках выпуклыми белками глаз и крупными ровными зубами, используя не столько струны старинного инструмента, сколько его корпус вместо барабана. Магнус отнял мокрую щеку от кратовского плеча, поглядел на подругу и прослезился вторично.
— Вы не поверите, Кратов, — сказал он. — Какая это женщина! Как я счастлив, что она есть!..
Джемма загнала детей в дом и вышла оттуда переодетая в легкий шелковый халат. Через плечо у нее было переброшено полотенце.
— Я иду на реку, — сказала она. — У нас тут своя горная река. Из самых чистых снегов.
— И очень холодная! — прибавил Грант. — Подлинное испытание воли.
— Я желаю испытать волю, — объявил Мессершмидт. — Чтобы все поверили, что я настоящий фашист!
— И я, — сказала Марси. — Никогда не купалась в настоящей горной реке. Пойдем, Кратов!
— Идите, — сказал тот. — А я побуду один. Кто-то должен охранять дом.
Держась за руки, чтобы не оступиться в темноте, все двинулись по узкой тропинке сквозь терновник. Голоса их становились приглушенными, размытыми. Спустя какое-то время издали донесся чей-то восторженный визг.
Кратов подошел к изгороди, оперся о нее — хворост подозрительно затрещал под ним. Над черными силуэтами гор, заливая их синим светом, висела полная луна. Звезды казались близкими, колючими, как ледышки, и такими же холодными. Все это небесное воинство глядело на одинокого человека пристально и с укоризной. «Ну и на здоровье, — благодушно подумал Кратов. Он испытывал необычайное, почти забытое чувство умиротворения. Не стану я нынче заниматься мемуарами. И вообще ни о чем не стану думать. Я на своей планете и хочу заниматься тем, что мне больше нравится. А в данный момент мне нравится стоять вот здесь, мерзнуть и ни о чем не вспоминать».
До его слуха донеслось натужное сопение. Кратов рассеянно обернулся. В десятке шагов от него некрупный снежный человек, бесформенной кучей примостившись в закутке двора, справлял нужду. Красные глазки его светились в ночи, будто два уголька.
— Ты, скотина, — сказал Кратов, брезгливо хмурясь.
Снежный человек глухо заворчал, но своего паскудного занятия не прервал.
— Думаешь, коли человечество тебя опекает, так все позволено? зловеще спросил Кратов.
Решительной походкой — при этом его слегка покачивало, — он направился к пакостнику. Тот вскинулся на дыбы и угрожающе взмахнул могучей волосатой дланью. Кратов ловко увернулся, перехватил лапу и завел ее за спину до самого затылка. Пыхтя и взревывая, снежный человек попытался освободиться. От него разило прелым волосом и застарелым звериным навозом. Под рыжей шкурой загуляли мышцы, лапа налилась железом. Кратов тоже приналег. Свободной рукой перехватил ночного гостя за мясистый загривок и, поднапрягшись, несколько раз ткнул его мордой в содеянное.
— Не ходи сюда, — приговаривал он. — Не гадь и впредь не греши.
Снежный человек покорно снес унижение и даже прекратил борьбу. Должно быть, он давно был готов к расплате за свое вредительство. Либо же вообще не считал происходящее чем-то оскорбительным… Кратов отпустил его и на всякий случай изготовился отразить возможную контратаку. Но мохнатый злыдень проворно метнулся прочь. Ловко, даже не опираясь лапами, перескочил через плетень и сгинул во тьме. «Не напугал бы женщин», запоздало подумал Кратов, переводя дух.
Он прислушался. Горы степенно молчали. Со стороны невидимой реки доносился плеск и голоса. Ощущая себя подлинным защитником очага, Кратов выждал еще с минуту и повернулся к дому.
Среди плотной стены терновника ему померещилась белая призрачная фигура. «Неужели опять этот придурок? — подумал Кратов. — Нет, он дождется от меня дубины по хребтине…» Он порыскал взглядом в поисках чего-нибудь увесистого.
Но белым привидением оказалась Марси, нагая, мокрая и жутко холодная. Это обнаружилось сразу, едва только она завидела его и по своему обыкновению полезла целоваться.
— Кратов, я так устала, так хочу в постель… — бормотала она, повиснув у него на шее. — И вся исцарапалась о колючки. Вот здесь и здесь… Возьми меня на руки и унеси куда-нибудь.
— Где твоя одежда? — спросил Кратов растерянно.
— Не помню. Оставила где-то… Все равно этот комбинезон был не мой, а Джеммы… не моего размера и совершенно мне не к лицу…
Кратов послушно отнес ее, обмякшую и почти невесомую, в неосвещенный дом, в одну из гостевых комнат. Среди ночной тишины было слышно, как в мансарде шепчутся дети. Должно быть, рассказывали друг дружке страшные истории. В очередной раз Кратову весьма пригодилось умение видеть в темноте: огибая беспорядочно расставленные самодельные кресла и тумбочки, он нашел плед из грубой шерсти и укрыл им свернувшуюся в комочек Марси, а сам прикорнул, привалившись к стене, у нее в головах. Марси внезапно проснулась и завозилась под пледом.
— Кратов, — промолвила она ясным голосом. — Ты меня не понял. Я сказала «в постель» не в смысле «дрыхнуть», а в самом древнем из смыслов.
— «Дрыхнуть» и есть наидревнейший смысл этой идиомы, — хмыкнул тот.
— Перестань притворяться. Ты отлично знаешь, чего я от тебя хочу. Какой идиот спит в такую ночь? Может быть, плоддер-синоптик со своей звездоходицей? Или этот расист со своей негритянкой? Или те чудаки, что живут в здешних пещерах?!
Плед был отброшен за ненадобностью. От мнимой усталости не сохранилось и следа. Кратов безропотно подчинился всем прихотям и фантазиям. Он чувствовал себя безвольной игрушкой, но игрушкой, которой такое положение вещей доставляет удовольствие.
— А сейчас я покажу тебе, как кролик облизывает шерстку, — шептала Марси, деловито и властно опрокидывая его на спину. — Этого ты еще не знал в своей Галактике.
— Знал, — попытался возразить он.
— И пусть, все равно это было НЕ ТАК…
Он не спорил, да Марси уже и не слышала его. Огромная, круглая, как лепешка домашнего хлеба, луна плясала за окном.
— У тебя еще есть силы? — хриплым, незнакомым голосом спросила Марси.
— Я бодр, как самый юный юнец! — солгал он, сдерживая дыхание.
— Тогда ты должен увидеть, как взлетает феникс. Мне никогда еще не хотелось такого с тобой. Но это вино, эта ночь, эти горы… мы так близко к богам… не к христианскому богу, а к древним богам этих гор, которые знали толк в настоящей любви…
— Я сделаю все, что ты просишь. Но, ради всего святого, не кричи так, разбудишь детей!
— Каких детей… какие могут быть дети?..
Когда все кончилось, они молча лежали, утомленно переплетясь руками, и слушали, как скрипят ступеньки под грузной поступью Магнуса, как Грант ходит по двору и уговаривает Авене спеть с ним на голоса, как дети в мансарде с приглушенным повизгиваньем швыряются подушками.
— Хочу дом, — вдруг сказала Марси.
— Вот этого я определенно не знаю, — смутился он.
— Опять ты дурачишься! Когда я говорю «дом», я имею в виду именно дом. Из дерева или на крайний случай из камня. Ты умеешь строить дом?
— Конечно, нет!
— Нашел чем гордиться! Болтать с нелюдями обо всякой ерунде любой сумеет… Хочу, чтобы ты купил землю, выстроил дом. А я, так уж и быть, стану рожать тебе детей. Но пусть это будут девочки, тогда я сама стану их воспитывать.
— Дети — слишком серьезное дело, чтобы доверять его женщине, попробовал отшутиться он.
— Почему мы носимся по всей планете как угорелые? — капризно спросила Марси. — Мечемся, рыщем… Как будто за нами гонятся.
— Но ведь ты любишь путешествовать! — удивился Кратов.
— Я БЕШЕНО люблю путешествовать. Но то, чем мы занимаемся с тобой уже битый месяц, сильнее напоминает змеиный бег.
— Что, что?!
— Ты видел, как бегают змеи? Они не умеют двигаться по прямой. Только рывками — вправо, влево. Куда угодно, лишь бы не вперед.
— А я и не хочу вперед. Это я там, — Кратов ткнул перстом в небеса, буду ломить по прямой. А здесь я намерен освоить возможно большее пространство за отмеренный мне срок. Вот и кидаюсь — вправо, влево.