— Мама… Мамочка!.. — задыхаясь от ужаса и сам не понимая, что делает, побелевшими губами шептал он, когда мир вокруг вдруг взорвался, распадаясь на радужные спектральные полосы гиперперехода.
Интеллект возвращался в свой мир… А он был его первым Носителем.
По воле маленького кожистого мячика ему предстояло пережить холод, изнуряющий физический труд, голодные обмороки и вызванную хронической усталостью болезнь. Он был Кейтлин, а Кейтлин была им.
Он служил Интеллекту, а она медленно выкарабкивалась из небытия в реанимационном отделении тюремной больницы форта Стеллар…
Глава 8. Джоарги
3737 год Галактического календаря.
Сфера Дайсона.
Колония людей.
Обычный, ничем не примечательный закат мрачно догорал над бескрайней равниной. Огромная прямоугольная плита беззвучно скользила в багрово-фиолетовом, похожем на свежий кровоподтек небе, медленно наползая на тусклый диск красного солнца.
Внизу, где слабый ветер лениво шевелил пожухлый травостой, по земле ползла ровная, будто обрезанная ножом тень. Это была граница дня и ночи. Тут никогда не бывало сумерек. Так был устроен этот мир, задуманный его творцом как нечто незыблемое, рациональное и симметричное.
Тень от скользящей в небесах платформы двигалась по земле, поглощая километр за километром, и следовавшая по пятам за ней ночь была так же безлика и лишена какого бы то ни было очарования, как и породившая ее циклопическая прямоугольная плита. Не было в угольно-черном небе ни звезд, ни лун — ничего, лишь тьма, как оглушающая и не терпящая возражений команда ко сну.
Однако кто бы ни был изначальным творцом этого мира, он покинул его очень давно, и нашлись во Вселенной существа, которые пришли сюда, чтобы смягчить угловатые линии порядка и оживить мертвую незыблемость.
Это были люди.
…Николай следил за закатом, стоя на теплом пластике высокого крыльца. Дом, возвышавшийся за его спиной, был похож на средневековый замок. Высокая стена, облицованная серыми плитами, имитирующими дикий камень, на самом деле была полой сварной конструкцией. Она окружала уютный внутренний двор, в котором росли причудливо изогнутые деревья. Конечно, Николай ничего не знал ни о замках, ни о Средневековье, ни о древней Земле. Этот дом, как и несколько сот других подобных усадеб, разбросанных по огромной площади равнины Красного Солнца, был построен много веков назад его предками, прах которых давным-давно покоился в Мемориале.
Тень плиты продолжала медленно ползти, приближаясь к дому. Вот она добралась до возделанного поля, на краю которого под навесом был запаркован приземистый вездеход, накрыла его, а заодно и два ветряка, лениво мутузящих лопастями вечерний воздух, перевалила через забор и коснулась крыльца.
Николай глубоко вдохнул и тронул рычажок тяги.
Две реактивные струи пламени рванулись из-за спины, и его подняло в воздух.
Наступала ночь — самое любимое им время суток.
— Коля, смотри, осторожнее… — раздался в крохотном коммуникаторе голос матери, как всегда, наблюдавшей из окна, как реактивный ранец уносит сына на прогулку. — Не задерживайся к завтраку и смотри, около Мемориала полно народа, — не сломай себе шею…
— Хорошо, мам…
Николай отработал правым корректировочным соплом, повернув в сторону от дома. Впереди его ждала удивительная, полная встреч и событий ночь, отчего сердце радостно стучало в его груди, когда он несся в кромешной тьме, подставляя прохладному ветру свое лицо. Что еще нужно человеку в семнадцать лет, кроме ощущения взрослой свободы и бьющего в лицо ветра?
Он улыбнулся собственным мыслям и совершенно машинально повернул к Мемориалу — узкому ущелью меж двух расколовшихся от какого-то древнего катаклизма высоких искусственных гор.
Ранцевые реактивные двигатели, испускавшие за его спиной равномерный вибрирующий гул, были у населения равнины Красного Солнца таким же обыденным средством передвижения, как и электроприводные машины. Просто молодость предпочитала скорость, ветер и ощущение полета.
…Издали Мемориал напоминал узкую трещину, из которой исходил рассеянный зеленый свет, но ближе это впечатление изменялось — змейка вдруг начинала расти, превращаясь сначала в ущелье, а потом, по мере того, как обрывистые склоны расходились все дальше и дальше друг от друга, ущелье постепенно оборачивалось чем-то циклопическим, не поддающимся сиюсекундному восприятию и осмыслению…
Николай приземлился за сотню метров от входа.
На парковочной площадке стояло несколько десятков разного вида внедорожников; в кабинах некоторых из них горел свет и оттуда доносилась приглушенная музыка.
Николай отстегнул крепления ранцевого двигателя, невольно вспомнив о том, что большинство гуляющих тут людей никогда не представляли себе истинного значения и истинной истории этого места.
Ему же посчастливилось ее знать. Как говорил его наставник джеал Андрегер, «по праву рождения и крови».
Он по диагонали пересек обширную площадку, петляя между запаркованными машинами, зашел в невысокое здание хранилища и сунул свой реактивный ранец в индивидуальную ячейку. Взглянув на часы, он заторопился.
Вход в ущелье перегораживала циклопическая плита, набранная из отдельных, скрепленных между собой ромбовидных пластин толщиной около полутора метров. Металл, из которого она была изготовлена, был очень прочен и не поддавался коррозии. Как и любой мальчишка, Николай еще лет в десять излазил ее вдоль и поперек, цепляясь за рубчатые пластины, дивясь на толщину ромбовидных плит и тщетно пытаясь выцарапать на шероховатой зернистой поверхности свои инициалы. Самые острые металлические инструменты скользили по ней, не оставляя царапин, хотя на поверхности плиты было достаточно рубцов и шрамов древнего происхождения. Словно загадочный обломок прошлого, стояла она, перегораживая вход в место, еще более загадочное и необычное.
Единственная надпись, которую удалось отыскать и прочесть на плите, располагалась в самом низу и была выдавлена сантиметровыми буквами интерангла по краю одного из ромбовидных сегментов — «ЗВЕЗДНАЯ КРЕПОСТЬ».
Еще совсем недавно Николаю ничего не говорили два этих слова… Теперь же, приходя сюда, он каждый раз отыскивал глазами эту неприметную строчку символов, и его сердце наполнял трепет.
Перешагнув через порог гигантских распахнутых створов расположенного в основании плиты входа, он очутился в самом устье Мемориала. От одной стены ущелья до другой тут было не больше двадцати метров.
Под ногами хрустел ковер из тонких латунных цилиндриков разного размера. Свет, исходящий от нижней части стен ущелья, имел фосфорную основу и был красноватым.
Как всегда при входе в это место, Николая пробила короткая дрожь. Он не знал, почему так происходит, но невольно поежился, шагая по звенящему и похрустывающему латунному гравию.
С обеих стен ущелья, гладко отполированных, словно оплавленных неистовым огнем, на него и на гуляющих тут детей и взрослых смотрели сотни человеческих глаз, очень реалистично выполненных в оплавленном материале обсидиановых стен. От них исходила давно позабытая людьми боль. Глаза, подсвеченные фосфором, смотрели с угольно-черных плоскостей на спешащие в глубь Мемориала пары — степенных стариков и резвящихся детей — в глубокой немой печали.
Никто не любил это место при входе, хотя Николай не раз слышал о его странной притягательности. Люди с раздражением отзывались об угнетенной фантазии предков, но приходили сюда вновь и вновь.
Николай несколько раз поздоровался со знакомыми и смешался с отдыхающими, которые спешили в одном направлении.
Через сотню метров ущелье раздавалось в стороны и одновременно делало свой первый поворот.
Скорбящие Стены закончились, и начался участок, которые все называли Долиной Шлака.
Все вокруг было погружено в темноту, в которой прямо в воздухе неподвижно висели маленькие сияющие шарики, образуя странные неправильные узоры серебристых блесток. Эти образования величиной не больше двух сантиметров всегда светились и неизменно находились на своих местах. Сотни раз их пытались забрать с собой и унести, но все безрезультатно — маленькие сгустки холодного света были сотканы из воздуха и проходили сквозь пальцы. Николай как-то слышал разговор двух взрослых о том, что это, вероятно, голографическая проекция…
Под ногами по-прежнему похрустывало, но теперь это был не металл, а шлак. Черные твердые комочки устилали землю, отчего и появилось название этого участка Мемориала.
Ущелье опять плавно изогнулось, его стены разошлись еще дальше, и впереди забрезжил нежно-зеленый свет. Здесь появлялись первые деревца. Они были кривыми и тощими, словно больными, но упрямо тянулись вверх, к свету. С каждым шагом деревьев становилось все больше, они выпрямлялись, и их листва заметно менялась, наливаясь свежестью.
Это и была та часть Мемориала, куда приезжало на отдых все население равнины. Тут назначались свидания и проводились неофициальные встречи, среди деревьев прятались маленькие уютные кафе, покрытые травой дорожки вели к мелководным озерам, по берегам которых были выстроены бунгало для желающих провести в этом маленьком зеленом раю несколько дней.
Это было любимое место всех жителей равнины Красного Солнца, но никто не знал или, может быть, просто не хотел знать истинного смысла и значения Мемориала. Сюда приезжали отдохнуть, а не задаваться вопросами.
Николай, спешивший по одной из боковых аллей парка в глубину Мемориала, имел свою конкретную цель. С каждым шагом его глаза блестели все лихорадочнее от плохо скрытого возбуждения. Вот уже около года у него была Тайна. Такая, которой он ни с кем не мог поделиться, потому что дал клятву.
Семнадцатилетний юноша был одним из Посвященных. Одним из очень немногих людей, кто знал истинную историю.
Его судьбу предопределило генетическое наследство — Николай Воронцов был последним из прямых потомков основателей колонии. Но даже его мать не знала об этом. Да и он сам был посвящен в собственное генеалогическое древо не так давно — всего десять месяцев назад, как раз в день своего совершеннолетия.