Забрали его мусора…
И плакала.
И казачий черно-петуховый генерал Гриша Орлов, обнимая ноги Екатерины Тихоновны, кричал:
— Матушка! Пожалей себя, матушка наша, не терзай душу! — и снова плакал, роняя слезы на колени Екатерины Тихоновны и на свой генеральский мундир.
И я тоже плакал, а Екатерина Тихоновна гладила меня по голове, и заключенный Лупилин подносил нам откуда-то блюдо с рюмками, наполненными шотландским виски, и тоже плакал. Странно, но жизнь продолжается и после разразившейся в нашей квартире катастрофы.
Сегодня позвонил Ш-С. и спросил, все ли в порядке.
Я ему ответил, что он все знает сам.
Ведь еще тогда на лестничной площадке он сказал, что, может быть, мы и не полетим вообще…
— Ты смотрел рукопись? — спросил Ш-С.
— Какую?
— Которую я тебе в портфель сунул. «Пока не запел петух» называется.
— Я должен огорчить тебя, Ш-С… — сказал я. — Полковник Федорчуков, улетая с Екатериной Ивановной на Юпитер, захватил твой портфель… Так что там, на Юпитере, твой петух будет петь…
Ш-С. хмыкнул и спросил, знаю ли я, что водяной, когда желает показаться людям, всплывает обычно в виде колеса или бороны?
На этом разговор прервался, черно-петуховый генерал Гриша доложил мне, что ужин подан, и я пошел ужинать.
За столом, накрытым в комнате Поляковой, кроме меня сидели Екатерина Тихоновна, которой теперь фамилия почему-то была Полякова, а также черно-петуховый генерал.
Подавал на стол кушанья депутат Векшин, облаченный в колготки и зеленую женскую кофточку с короткими рукавами. На руках у него были белые перчатки.
Депутат Векшин, как мне объяснили, заменил племянника Степу, который, как объяснили мне, уехал назад в Рельсовск.
Я спросил Векшина, очень ли огорчило его, что наш полет сорвался, и как он себя чувствует теперь? Все ли благополучно у него?
Векшин недоуменно посмотрел на меня, но когда черно-петуховый генерал нахмурился, вытянулся в струнку и отрапортовал:
— Премного благодарны-с…
Тем не менее от меня не укрылось, что он не вполне искренен.
Ах, Рудольф…
Ну в чем же я виноват перед тобой?
Если бы ты, Векшин, был упырем или хотя бы евреем, соседи по лестничной площадке, может, и поверили бы тебе, что ты депутат, но ты не упырь и даже не еврей. Кроме того, у тебя и штанов нет, а в рваных колготках и женской кофте с короткими рукавами далеко не уйдешь. И разве я виноват в этом? Разве это я так устроил мир?
Ах, Векшин, Векшин!!
Тебе безразлично сейчас, что в результате твоего (да, да, и твоего тоже!) недосмотра абсолютный дух не смог опять возвыситься до тождества субстанции и субъекта. Ты уже не осознаешь, Векшин, гнета неразумной силы! Ты изменил общему делу ради сладости рабства. Ты окончательно отказываешься от реального дела существ, бывших доселе лишь внешне сближенными.
Я виноват перед тобой, Векшин, но виноват нисколько не больше, чем перед Екатериной Тихоновной, пардон, Екатериной Ивановной, чем перед всем человечеством, заветные надежды которого я не смог оправдать.
Аппетита у меня не было.
Поговорив с Екатериной Тихоновной и черно-петуховым генералом Гришей, я выяснил, что они тоже знают многое.
Хотя они ничего и не слышали о планах Н. Ф. Федорова, но многое понимают, как и надо понимать.
На мой вопрос об относительной величине нашей планеты ко всей Вселенной Екатерина Тихоновна ответила, что величина эта подходящая.
А когда я спросил, чувствуют ли женщины и девушки половое сношение на расстоянии, казачий генерал Гриша захохотал и сказал, что еще как чувствуют!
Кроме этого Екатерина Тихоновна и черно-петуховый генерал сообщили мне кое-что, чего я не знал.
Оказывается, пока я рисовал пейзажи Юпитера с одинокой фигуркой Поляковой, — кстати, иностранный гость из Туркменистана, как сообщил мне любезно генерал, купил шесть моих полотен, — так вот, пока я занимался живописью, пытаясь уйти от мысли о катастрофе всего человечества, я успел жениться на Екатерине Тихоновне. Мне даже показали мой паспорт, где была сделана отметка об этом.
Кроме того, мне сообщили, что я являюсь теперь владельцем всей этой квартиры.
Я поблагодарил и спросил черно-петухового генерала, могу ли вернуться в свою комнату.
— Иди-иди, — улыбаясь, сказал генерал. — Только по коридору не очень шастай, а то уборка скоро.
Он был прав. Когда я шел в свою комнату, казаки уже выводили в коридор узников приватизации. Теперь одеты они были попроще, но штанов ни на одном из них по-прежнему не было.
Надо не забыть попросить господина генерала, чтобы он разрешил повесить в чулане изречение Н. Ф. Федорова: «Рабство и господство есть несомненное зло, но и свобода (взятая сама по себе, без дальнейшего определения и осуществления своего назначения) не есть благо, она просто — ничто».
Только не надо приводить того, что заключено в скобках.
Можно просто написать: «Рабство и господство есть несомненное зло, но и свобода не есть благо, она просто — ничто».
Вернувшись в свою комнату, я снова взялся за работу, намереваясь нарисовать нашу высадившуюся на Юпитере делегацию.
Полякова — первая! — получилась хорошо, но когда я взялся рисовать сидящего Федорчукова — получился портфель.
Вот такая картина: посреди пустынного ландшафта Юпитера сидит испуганная Екатерина Ивановна, а возле ее красивых ног — раскрытый, похожий на жабу портфель, который мне подарил один приятель лет пять назад. И смотрит портфель вытаращенными глазами, которых у него нет, прямо на Екатерину Ивановну. А Екатерина Ивановна на него смотрит, и на лице ее смятение и ужас.
А я смотрел на Екатерину Ивановну и думал, что вот так и начал дьявол свою жизнедеятельность двойственного лица.
Сначала призывал к единству, а потом, когда понял, что ему доверяют многие, начал разделять и властвовать.
Вот этот урок прошлого мы должны запомнить раз и навсегда сами и передать своим детям и внукам, чтобы никогда в будущем это не могло повториться в мировом масштабе.
Ведь, в конечном счете, мы все стремимся к одной цели, к демократии, а кому не нравится это выражение, то пусть он называет это раем Земным…
Решил записать сегодня три молитвы, которые я передавал в свое время Векшину.
Вот они:
1. Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй Ты нас грешных и не дай Ты нам погибнуть в этом грешном мире.
2. Ангел Божий, хранитель мой, святой, на соблюдение мне от Бога данный с небес, усердно молю Тя, Ты меня днесь просвети, от всякого зла сохрани и не введи Ты нас во искушение, но избави нас от лукавого.
3. Пресвятая Богородица, благослови ты мой день грядущий и помоги ты нам грешным.
Эти молитвы надо размножать на двух языках для спасения своей души и всего человечества и передать нашим демократическим чекистам и казакам. На русском — для себя, и на языке — той стране, в которой наши чекисты и казаки работают.
Эти молитвы пусть читают про себя все, кто стремится взять на поруки не одного только человека, но совместно с другими «болеть» за весь мир.
Да, не помню, сообщал ли я, что еще очень много зарытого золота и разных драгоценностей находится в Пензенской области между станциями Соседка и Башмаково в степи под одним курганом. Этот курган я нарисовал на одной из картин, увезённых в зарубежную страну Туркменистан.
Екатерина Полякова II и черно-петуховый генерал Гриша удивительно добры ко мне. Они разрешают мне вместе с ними смотреть телевизор.
Показывали Бориса Николаевича в гостях у Патриарха на празднике Троицы.
Мне кажется, что Ельцин тоже, как и Ш-С., всё уже знает.
Вообще, мне нравится, как он улыбается. Косовато, куда-то на сторону, раздвигаются тяжелые губы, а глаза смотрят цепко и настороженно, словно из темноты обкомовского коридора.
— Потерпите, — говорит он. — Надо потерпеть еще полгода. Потом будет легче.
И снова улыбается хитровато-косо, как человек, не только счастливо избежавший опасности, но и знающий теперь, что в мире для него смертоносно…
Я думаю, что в наше время, когда все так зыбко в мире, только эти остающиеся неизменными ухмылки и освещают нашу беспросветную жизнь.
И все то, что говорит Борис Николаевич, очень правильно и глубоко верно. Я знаю, что Ш-С. возмущает несколько туповатая уверенность Бориса Николаевича, что народу теперь никогда не избавиться от него…
Вот и сегодня Ельцин сказал: «Освободить меня от президентских обязанностей может только Господь Бог!».
Сказал и снова косовато усмехнулся.
Ну и что ж, что Ш-С. это не нравится.
А мне, напротив, приятно сознавать, глядя на усмехающегося президента, дыхание неотвратимой судьбы.
И бессмысленно — это я обращаюсь к Ш-С. и таким же, как он, — спорить: заслужили мы эту судьбу или нет.
Судьба — это и есть судьба.
Мы ведь с вами не в магазине, где можно, подороже заплатив, выбрать себе что-то поприличнее.
Нет, это судьба, и другой судьбы у нас не будет, и я думаю, что даже и легкомыслие Екатерины Ивановны Поляковой I не столько определило эту Судьбу, сколько само было определено ею.
Не надо было размножением увековечивать пожирания.
Совершенно правильно говорит Борис Николаевич с балкона Патриаршего дома: «Смирение нужно проявить…»
Очень нам не хватает смирения.
И Векшину, который, прислуживая, порою очень злобно смотрит на меня.
И Екатерине Тихоновне Поляковой II, которая хлестала сегодня пожилого майора Лупилина тряпкой по лицу …
И мне, который, заметив сегодня в казачьей станице горку с винтовками, начал мечтать о полете на Луну.
Что мне делать на Луне, если Екатерина Ивановна I сейчас на Юпитере, и я не знаю, сможет ли она почувствовать половое сношение на таком расстоянии?
Но я смотрю на пистолет, позаимствованный у генерала Гриши Орлова, и мне трудно противиться желанию улететь.
И портфель, как-то вернувшийся с Юпитера, где он стоял возле стройных ног Екатерины Ивановны I, сидит под столом и смотрит на меня своими выпученными глазами, которых у него нет.