— Никаких но! Только: да! Да-да, молодой человек! Этот священник был наш человек! — и мой оппонент, потирая руки, заливается мелким счастливым смехом. — Да, молодой человек, да! И этот наш человек нашел нужного младенца, произвел испытание над ним, испытание удалось, и мы вырастили младенца, и сейчас он послушно исполняет нашу волю!
— Что вы этим хотите сказать? — спрашиваю я тогда. — Вы желаете назвать демократически выбранного президента игрушкой в чьих-то руках? Послушной куклой, которую дергают за ниточки опытные кукловоды? Вы хоть понимаете, что вы оскорбляете всех демократически настроенных людей в нашей стране? Это вы-то, которые даже исповедь Бориса Николаевича не желаете прочесть до конца… Ведь словно заранее предвидя ваши злобные инсинуации, Борис Николаевич сам пишет: «Церквушка со священником была одна на всю округу»… Теперь вы понимаете, что все прихожане знали священника, и если бы он проводил некие сатанинские обряды, неужто они не заметили бы? Значит, мы должны или обвинить нашего президента во лжи, хотя для этого, господа, позвольте заметить, у нас нет никаких оснований, или мы обязаны предположить, что все окрестности деревни Бутка были сплошь заселены сатанистами, а это еще более нелепо!
Все эти разговоры и споры я привожу не потому, что они, хотя бы в малой степени, приближают нас к постижению неосознаваемого еще нами масштаба личности Бориса Николаевича Ельцина.
Отнюдь нет…
Ничего эти пустословия не проясняют, а лишь демонстрируют, насколько все перепуталось в обывательском сознании.
Вспомните, сколько было злословия, когда Борису Николаевичу вручали почетный масонский орден!
Вот-вот!
Вот так мы и живем, так и воспитаны…
Как говорил классик, увы, господа, мы просто ленивы и не любопытны. Подобно букашкам, слетающимся на мед, набрасываемся на статьи о масонстве, а о своих родных, отечественных упырях знать ничего не желаем…
Мой приятель социолог провел недавно социологический опрос. Сто раз в очередях и в трамваях, на концертах симфонической музыки и у пивных ларьков задавал он вопрос: «Считаете ли вы Бориса Николаевича Ельцина упырем? Да или нет?»…
И что же выяснилось?
Оказалось: тридцать три человека вообще не знают, что это такое! Пятьдесят пять ответили «да», двенадцать — «нет»…
Интересна уже сама раскладка мнений, но сейчас — вдумайтесь сами! — тридцать три процента населения не знает, что такое упырь!
В какой, господа, все-таки отсталой стране мы живем!
И, видимо, этой многовековой отсталостью и порождены наши не стихающие вокруг Бориса Николаевича Ельцина споры…
Глава третья
Так что же на самом деле случилось в селе Бутка, когда в феврале 1931 года туда приехал сельский священник?
Вот вопрос, который вправе задать читатель…
Что ж, если такой вопрос задан, я отвечу на него ясно и определенно, но вначале позвольте мне выразить свое искреннее возмущение… Какой стыд, какой позор для всех ученых людей нашей страны, долг коих состоит в бесстрашном изучении природы, как не совестно им, что — увы! увы! — до сих пор не составлено ни одной научной биографии упыря!
Конечно, — понимаю-понимаю — сам предмет исследования, так сказать, неуловим и опасен. Но разве ученые мужи, именами которых по праву гордятся прогрессивные народы, останавливались когда-либо, устрашенные опасностью?
Разве грозные и враждебные силы, что открывались за распахнутой дверью в неведомое, страшили Джордано Бруно и Агриппу, Коперника и Сведенборга, Галилея и госпожу Блаватскую?
Нет!
Бесстрашно шли они навстречу свету Истины… Так чего же боимся мы? Ведь и путеводная нить уже заботливо вложена в наши руки! Бесстрашный Борис Николаевич, не дожидаясь, пока очнется от спячки ученая братия, сам написал автобиографию — замечательную «Исповедь на заданную тему»…
Признаться, несколько лет назад, когда в программе «Время» сообщили, что Борис Николаевич с двумя букетами упал с моста и не потонул в зимней реке, я чуть не застонал от досады. Мне показалось вдруг, что та истина, счастливым обладателем коей я предполагал только себя, теперь станет общим достоянием и ее захватают на телевидении, растащат по бесчисленным диссертациям и вся моя долгая, кропотливая работа окажется не нужной.
Но в то же мгновение — странно, господа, устроен русский человек! — я ощутил и невероятное облегчение.
«Наконец-то, — подумал я, — мои тайные и робкие размышления об упыриной сущности Ельцина сделаются всеобщим достоянием, и теперь, наконец-то, демократические преобразования сдвинутся с мертвой точки».
Ах, как я был не прав тогда…
Потребовались долгие годы, необходим оказался величайший подвиг Бориса Николаевича, отважно распахнувшегося перед нами, чтобы робко и все еще пока нерешительно начали уразумевать мы потаенную цель перестройки…
Но мы отвлеклись, отвлеклись…
Я весь горю от нетерпения, стремясь перенестись туда, где так просто совершалось одно из важнейших событий всей мировой истории.
Итак: февраль, тридцать первый год, завьюженное село Бутка…
В набросанной Борисом Николаевичем картине не менее, нежели яркие мазки, значимы и сгущения теней, в неразличимых сумерках которых совершается главное.
Борис Николаевич воспроизводит этот эпизод со слов Клавдии Васильевны Ельциной и стремится — это ведь еще и настоящий, крупный художник! — сохранить строй мысли простой крестьянской женщины, ее объяснение не вполне понятного ей события.
Как известно, младенец-Ельцин уже был упырем, когда родители понесли его крестить…
Эта простая и очевидная истина сейчас ни у кого не вызывает сомнения, но совсем недавно мой товарищ, поэт Федор Ш., изучающий демократическую разновидность оборотней, немедленно подверг ее критике.
— В «Демонологии» Бодена, — пыжась от начитанности, заявил он, — черным по белому сказано, что упырь рождается от соития оборотня с ведьмой. А разве родители младенца-Ельцина могли быть ими? Разве в деревне Бутка они смогли бы скрывать от односельчан такие свойства своей натуры?
Что я мог ответить на это наивное возражение, свидетельствующее, что изучать подвид оборотней-демократов неизмеримо проще, нежели стремиться постигнуть сокровенные тайны упыризма.
— А кто вам сказал, Федор Михайлович, — спросил я, — что Клавдия Васильевна и Николай Игнатьевич — настоящие родители Бориса Николаевича? Переверни несколько страниц в упомянутой тобою «Демонологии» Бодена, и ты найдешь сведения об обычае ведьм подменять детей… Ты можешь прочитать там, что для того чтобы этого не случилось, необходимо принять специальные меры… А были ли они приняты Клавдией Васильевной и Николаем Игнатьевичем? В том-то и дело, что нет…
Вот так я ответил своему приятелю и так отвечаю и тебе, любезный мой читатель…
Дабы пощадить ваши нервы, я не буду рассказывать о леденящем кровь ужасе той ночи, когда среди воя уральской метели совершалась подмена…
Скажу только, что ни Клавдия Ивановна, ни Николай Игнатьевич о подмене не подозревали. Они понесли крестить младенца, не догадываясь, что несут крестить упыря…
Первые робкие подозрения возникли у них, когда младенец-Ельцин вдруг потонул в купели с освященной водой. Ведь даже простому, необразованному крестьянину известно, что именно так и отличают упыря, — он не тонет в обычной воде, но в освященной — сразу идет на дно.
И по обыкновению никто не спасает детей, ежели случилось такое, а, выждав, несут — все-таки сильны еще в народе пещерные предрассудки — на кладбище, чтобы забить в могилу младенца-упыря осиновый кол.
Разумеется, младенец-упырь, предоставленный сам себе в купели, никак не мог спастись…
Известен случай, произошедший в 1857 году в деревне Шумское. Опустившись на дно, младенец-упырь решил выпить всю воду, и это ему удалось, но его тут же — какая ужасная картина! — разорвало…
К счастью, младенцу-Ельцину не пришлось прибегать к крайним мерам.
Все-таки уже наступил тридцать первый год, в деревне Бутка была изба-читальня, и просвещение уже проникло своими робкими лучиками в эту окутанную мраком невежества местность.
Родственники бросились к бадье и с трудом (как установил французский исследователь Огюст Карне, удельный вес тела упыря возрастает прямо пропорционально времени нахождения его в освященной воде) вытащили свое приемное чадо…
Что подвигло их к этому? Что заставило их переступить через вековые предрассудки?
Я полагаю, что немалую роль сыграло тут поведение батюшки.
Когда младенец-Ельцин камнем выскользнул из его рук, священник — вполне возможно, что он не только ничего не знал о законе, открытом великим Огюстом Карне, но и живого-то упыря впервые видел, — растерялся…
В его уже затуманенном алкоголем сознании произошел сдвиг.
Ему показалось, что он как будто и не брал никакого младенца, а просто так — сполоснул руки в купели…
— Ну, чего, православные… — вытирая их о рясу, спросил он. — Крестить-то еще кого надо или что, больше никого не настругали?
— Да ведь ты, батюшка… — задумчиво сказал, ковыряясь в носу, один из буткинских мужиков, — вроде бы этого… Вроде как ты ребятенка-то потопил уже, а?
— Чтой-то ты мелешь, православный, и сам не знаешь… — неуверенно возразил священник. — Выдь-ка ты лучше с шального места…
Но еще более растерялся священник, когда младенца-Ельцина все-таки отыскали на дне купели. И, возможно, кое-кто из мужиков сообразил, что тут дело не чисто, но, распаленные спором и чисто русским желанием во что бы то ни стало, немедленно посрамить своего духовного пастыря, они предпочли не заметить столь явного знака, дружно принялись упрекать батюшку в пагубной наклонности к пьянству.
Это обстоятельство и спасло младенца-упыря.
Как сообщает сам Борис Николаевич, священник, стремясь загладить свой конфуз, подошел к нему и сказал:
— Ну, раз выдержал такое испытание, значит, крепкий будет…
И, как бы завершая крещение, быстро добавил:
— Нарекается у нас Борисом…