Еще более нелепыми представляются нам предположения некоторых исследователей, будто автором записок о городе Рельсовске является Федор Михайлович Любимов.
Да, Давид Эдуардович Выжигайло (Шеварднадзе) утверждал, что Федор Михайлович Любимов являлся Федором Михайловичем Шадрунковым. Да, есть некоторое сходство в стилистике дневников дважды героя Вселенского Союза Федора Михайловича Шадрункова и записок.
Но не знаю-не знаю.
Столько страниц в записках посвящено описанию Федора Михайловича Любимова. Не мог же он писать о себе в третьем лице.
Ведь это же, простите меня, очевидное раздвоение личности.
И хотя именно на этом настаивает врач-психиатр, передавший мне эти записки, я согласиться с ним не могу.
Ведь несомненно, что автор записок был активным и видным деятелем рельсовской истории! Что же, неужели вся она и протекала в учреждении, где работает мой знакомый врач-психиатр?
Подобно автору «Слова о полку Игореве» (кстати сказать, врач психиатр сам признался мне, что в последнее время ему приходится читать немало работ, отождествляющих автора «Слова о полку Игореве» с автором «Истории города Рельсовска»!), этот неизвестный нам человек был вхож в самые высшие круги города Рельсовска, являлся свидетелем самых важных разговоров. И поэтому ценность его записок — в этом сходятся все исследователи! — неоспорима.
Теперь о концлагере «Недотепино».
Трагедия «Недотепино» — самая мрачная страница мировой истории.
Многочисленные источники отмечают, что первые вспышки антисемитизма были отмечены в Рельсовске буквально через несколько часов после опубликации списка городских евреев.
Яков Абрамович Макаронкин, который пару раз был патриотом, пару раз демократом, а сейчас является фаундрайзером и, как всякий уважающий себя фаундрайзер, просто не выносил, если что-то делалось без его согласия, очень огорчился, тем более, что тогда начались трудности в его Семилитровом банке.
— Ну, жидяры! — бушевал он у себя в кабинете. — Нет, вы видели, что они выдумали? Вы понимаете, что они устроили!
Это было, когда он только что познакомился с указом Еврейской Думы Рельсовска, по которому на руководящие должности в городе могли назначаться только евреи, как представители самой угнетенной группы населения.
Сам Яков Абрамович Макаронкин был записан в русское сословие города и поэтому автоматически лишался должности главы администрации.
И хотя никакого нарушения прав человека в этом не было, как всякий русский, Яков Абрамович не желал примириться с потерей поста и сразу же обвинил во всех своих бедах новых рельсовских евреев.
Антисемитизм его носил прямо-таки зоологический характер.
И, конечно, вокруг этого фашиста начал сбиваться кружок оголтелых молодчиков, уже зараженных вирусом антисемитизма.
Ситуация усугубилась еще и тем, что прогрессивная общественность вынуждена была одновременно бороться и с красно-коричневыми экстремистами. Движение это возглавлял известный и по застойным временам своими антисемитскими высказываниями полевой командир Витя-райкомовец.
Против самого назначения наиболее достойных рельсовцев новыми евреями он ничего не имел, но не согласен был с процедурой назначения. Витя-райкомовец считал, что происходить это должно в результате свободных выборов и обязательно на альтернативной основе.
Разумеется, по сравнению с зоологическим антисемитизмом Якова Абрамовича, красно-коричневые выглядели вполне цивильно, но в их умеренности и заключалась угроза. Они маскировали свой антисемитизм и поэтому-то и заражали своими идеями даже и записанных в шабесгои сотрудников Петра Николаевича Исправникова.
Среди бывших рэкетиров идея новых досрочных выборов приобретала многочисленных сторонников.
На борьбу с красно-коричневой опасностью были мобилизованы основные силы прогрессивной общественности, а фашистами Якова Абрамовича Макаронкина практически никто не занимался, и это и было той роковой ошибкой, которой фашисты немедленно воспользовались…
В один день здесь были уничтожены тысячи рельсовских евреев и в их числе такие светлые умы, как Иван Григорьевич Громыхалов и Петр Николаевич Исправников. Озверевшие фашистские молодчики Якова Макаронкина не пощадили даже самого Федора Михайловича Любимова.
Возможно, в тот день, заставивший содрогнуться от ужаса весь мир, погиб и сам автор «Города Рельсовска».
Но книга его осталась.
Осталось, осталось свидетельство о невиданной трагедии, над которой до сих пор в задумчивости склоняют головы все прогрессивные люди мира.
Осталась и светлая мечта о Галактике Обетованной. Она продолжает жить в сердцах.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА. ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ПУБЛИКАТОРА
Недавно знакомый доктор рассказал мне о кончине в их учреждении одного загадочного пациента.
Когда его готовили к погребению, в кармане пижамы была обнаружена дискета, на которой был записан текстовой файл.
Руководству клиники так и не удалось установить, каким образом эта дискета попала в карман пижамы больного, покончившего с собою за неделю до этого, не удалось выяснить и того, кем же все-таки сделана эта запись.
Зная мой интерес к судьбе загадочного больного, психиатр позволил мне переписать эту дискету.
И что же вы думаете?
Текстовой файл, записанный на дискете, оказался страницами из дневника, явно принадлежащего автору «Истории города Рельсовска».
Дивным, неземным светом прохвачены эти страницы…
Как живые, встают с них исполинские фигуры героев рельсовской истории. Словно бы рядом с нами начинают звучать их голоса, но при этом мы чувствуем, что нас разделяют с ними не километры пути, а световые годы.
Такое ощущение, что это разговаривает с нами Галактика Обетованная, куда так смело и самоотверженно стремились они.
ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ Ф. М. ШАДРУНКОВА (Д. Э. Выжигайло)
Не самый удачный в моей биографии день.
Сегодня меня разбудили люди в белых халатах с автоматами, погрузили в машину и повезли в Недотепино.
— Зачем вы везете меня туда? — спросил я. — Ведь Научно-исследовательский институт Человека и Трупа находится в Седьмых Федорчуковищах, а это в другую сторону.
— Сегодня не будем ничего вспоминать, — добродушно сказал мне человек, поглаживая лежащий на коленях автомат. — Отправим тебя куда следует, и все. Пиво пойдем пить.
Но — увы! — попить пива не суждено было моим конвоирам.
Так получилось, что в Недотепино мы столкнулись с джигитами Вити-райкомовца и началась небольшая гражданская война, в результате которой отправленным на Луну оказался не только я, но и мои спутники, и несколько райкомовских ребят.
Я лежал на земле с простреленной грудью и смотрел, как плещутся в пыли пули, а те пули, что входят в тела так и не попивших пива ребят, никакой пыли не поднимали — вся их энергия уходила, чтобы разогнать тела до необходимой космической скорости.
Когда я очнулся, на Луне уже темнело.
Живописно раскинувшись по склону кратера, лежали любители пива, внизу темнели тела астронавтов из экипажа полевого командира Вити-райкомовца. Дымилась зачем-то переправленная на Луну вместе с астронавтами развороченная машина, на которой мы ехали в Недотепино.
Как все-таки отвратительно поставлена работа навигационных служб у новой администрации Рельсовска. Надо не забыть отметить это, когда буду докладывать о проделанной работе на совете Всепланетного Союза. И так уже весь ближний к земле космос загажен, не хватало еще на Луне устроить свалку машин.
***
Я не большой любитель лунных пейзажей.
Побродив возле любителей пива, я собрал летательные аппараты и побрел по знакомой дороге назад.
Удивительно, как близко сейчас все в космосе.
И так неуютно, когда приближаешься к Земле.
В жаркие летние дни небо сильно воняет. Некоторые объясняют это приближением смерчей и возникновением цунами, но это все чепуха. Просто космонавты долго летали вокруг земли и, в конце концов, загадили весь ближний космос.
Когда начало рассветать, я добрался наконец до избы еврея Федки Любимова из Вторых Федорчуковищ в Новом Рельсовске…
***
Интересная жизнь у этих новых рельсовских евреев.
С утра Федкина жена Катька долго ругает своего супруга за пьянство, а потом идет в магазин и приносит поллитру, чтобы мы могли втроем, по-старинному, как утверждает Федка, еврейскому обычаю опохмелиться.
После обеда к Федке приходят другие рельсовские евреи и начинают петь песни.
Песни они поют разные.
Заслуженный Президент Пятисотлитрового Банка, Главный предиктор Восточных территорий, Главнейший еврей Рельсовска Иван Гаврилович Громыхалов очень любит песню про колосок.
Выпьет немного, подопрет кулаком щеку и затянет:
— Поле, русское поле, я — твой тонкий колосок.
Иногда он плачет при этом, утирая кулаком глаза.
Он говорит, что у него слишком много забот. И Пятисотлитровый Банк, а теперь и эта Обетованная Галлактика.
— Да! — говорит сидящая рядом с Иваном Гавриловичем Катька. — У него столько забот. А он — колосок. Он такой тонкий!
И они вместе плачут и сквозь слезы выводят:
— Поле! Русское поле! Я — твой тонкий колосок.
Еще Катька очень похожа на «даму в тюрбане», в которую был влюблен Невзоров.
Здесь все, как в прежнем Рельсовске. Только все это как-то теплее, удобнее, душевнее.
Телевизоров здесь нет, как и там, зато в каждом овраге установлены громкоговорители на столбах и это очень удобно. Всегда, не выходя из дома, можно узнать, какая по счёту сегодня идет гражданская война и когда, предположительно, она может закончиться.
Когда новостей нет, из репродукторов звучит под гитарный перебор чуть хрипловатый голос Евгения Иудкина. Чаще всего по заявкам слушателей передают романс «Рельса».
«Ах, Боря-Боря! Ах, шели-шели!
С далекой матушки Земли
Три депутата в пыльных шлемах