На дона Хиля Осторожного и еще нескольких рыцарей возложили задачу доставить всех девушек в возрасте пятнадцати лет или около того во дворец, где каждую из них допрашивали лично король и королева.
Остальные рыцари посовещались, снова развернули яркие штандарты и, разделившись на отряды, поскакали по многочисленным дорогам, ведущим из столицы в глубь королевства.
Об отваге
Еще затемно, в мельчайших деталях обсудив результаты поисков и расследований, дознаний и опознаний, поделившись друг с другом всеми тревогами, опасениями, подозрениями и размышлениями, отправились в путь и дон Оливерос с доном Галаором.
Они покинули дворец почти тайно, лишь учтиво простились с королем и королевой, и сейчас медленно ехали по той единственной дороге, по которой не поехал никто: по дороге, ведущей к речке Аутомедонт. Дон Галаор не забыл ни сыновей короля Кальканта, ни доброго великана Брудонта, ни того, как широко, по-детски раскрылись при виде чудовища его собственные глаза. Он решил в одиночку изничтожить страшного кабана. Дон Оливерос, видя его упрямство и решимость, счел за благо поехать вместе с ним: в конце концов, он восхищался отвагой Галаора и с радостью отмечал его сходство с отцом, непобедимым королем Гаулы, с которым дона Оливероса связывала давняя дружба, закаленная в тысяче боев.
Занимался рассвет. Друзья мирно беседовали:
ОЛИВЕРОС: Кто знает, что такое отвага? Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Отвагу нельзя получить в наследство, она, я полагаю, не передается от одного человека к другому, как не передается любовь к женщине или пристрастие к острой пище. Она переменчива, как удача. Я знаю одного человека, который боится темноты, но никому не посоветую встретиться с ним в бою. Знаю одного короля варваров, который бросался в битву в белой рубахе и без доспехов, но дрожал перед своей маленькой злобной женой. Говорят, что ему снились ужасные кошмары. Для отваги нет страхов больших и малых, она не подразделяет их на виды – это дело головы, а не сердца. Больше того: она к страху вообще никакого отношения не имеет. Неправда, что смелый человек боится, но побеждает свой страх: у смельчаков нет страха, для них битва, что для ребенка игра. Потому что если появляется страх, с ним уже ничего нельзя поделать. От чего угодно можно избавиться, но от страха – нет.
ГАЛАОР: А связана ли отвага с яростью? Я замечал, что в гневе человек становится бесстрашным.
ОЛИВЕРОС: Страх и гнев – братья-близнецы: нас приводит в ярость то же, что вызывает страх. Угроза может породить в нас и ярость, и страх. Разгневанный человек живет в страхе.
ГАЛАОР: Однажды мы с отцом взбирались на скалу. Отец сказал мне: «Пока будешь подниматься, пой. Ни о чем не думай, поднимайся так же спокойно, как если бы шагал по равнине. Не думай о том, что ты карабкаешься на скалу, только пой и двигайся». Размышляя сейчас над тем, что сказал мне тогда отец, и над тем, о чем только что говорили вы, я прихожу к выводу, что отвага сродни добровольной потере сознания. Да, это как игра.
Уже совсем рассвело, когда горное эхо донесло до них крики страшного кабана.
Стрела, пущенная в небо
Он мчался навстречу чудовищу. Ощущал напряженные мускулы коня. Лицо его холодил утренний воздух. Руку оттягивало копье.
Вдали горой щетины и мяса высился кабан – сопел, фыркал, бил о землю копытом. «В шею! В шею!» – донесся до него крик дона Оливероса, и он бросился в атаку.
Конь летел стрелой, и Галаор закричал от восторга, как кричал в детстве всякий раз, когда несильное течение реки несло его к небольшому водопаду. Он всегда завидовал стрелам, выпущенным в небо, – гармонии и обманчивой легкости их полета, их свободному падению. Галаор пришпорил коня и снова крикнул, заглушив фырканье и топот несущегося ему навстречу чудовища.
Он увидел огромную кабанью морду, белоснежные клыки, алый язык. Он опустил копье, прижался к шее коня, проскочил под кабаньей головой, снова поднял копье и вонзил его. Копье входило все глубже и глубже, и вот оно уже потащило за собой самого Галаора. Он подумал, что сейчас сам вонзится в кабана вместе с копьем, но тут он вылетел из седла, его залило темной и теплой волной, он вцепился в копье, закрыл глаза и с силой врезался во что-то очень твердое. Удар был страшный. Последний удар. После него не было ничего.
ОЛИВЕРОС: Мы в том месте, где ты убил кабана. Ты проспал девять часов. У тебя ничего не сломано, но не поднимайся, полежи так до утра. Сейчас дам тебе воды. Твой конь пал, тебе же очень повезло: ты слетел кабану на шею, и он, падая, не придавил тебя. Ты потерял копье: я не смог его вытащить – ты вонзил его слишком глубоко.
ГАЛАОР: Я должен был это сделать. В тот день, когда мы вышли на охоту все вместе, мне нужно было скакать в гущу битвы без остановки, пусть без пользы, но надо было скакать без остановки, а я остановился. Я должен был все исправить, должен был снова пережить и страх, и ярость. Я думаю, что вернул свое доброе имя.
ОЛИВЕРОС: Для тебя в той битве главное то, что твоя лошадь остановилась? Ты понимаешь, к чему это могло привести?
ГАЛАОР: Дело не во мне. Есть законы рыцарства, которые нельзя нарушать. Они такие же старые, как законы природы, они старше, чем луна. Меня научили всему. Сам же я обладаю лишь свободой пустельги, которая складывает крылья, и ее перья, внутренности, глаза и кости камнем падают вниз. Только тот, кто рожден рабом, может что-то делать или от чего-то отказываться, исходя лишь из своих насущных потребностей.
ОЛИВЕРОС: Ты полагаешь, Галаор, что всегда будешь следовать тому, чему тебя научили?
ГАЛАОР: Нет ничего, что не предусмотрено в канонах рыцарства. Я чувствую, что Брунильда совсем близко, я должен ее найти.
Курица
Бежит страус. Оторопевший Галаор кричит: «Гигантская курица! Гигантская курица! Бежим за ней!». Дон Оливерос смотрит на чудо с недоумением. Галаор, нетерпеливый охотник, хватается за лук и пришпоривает белого мула, который заменил его боевого коня, раздавленного кабаном. Бежит страус. Скачет за ним охотник. Копыта мула громко стучат по сухой земле, и она разлетается в белую пыль и припудривает яркие цветные доспехи принца Гаулы. Страус все еще впереди. Когда-то кузен дон Сиросарко, который вырос в Персии, а умер, утонув в снегах, из которых ему не дали выбраться тяжелые голубые доспехи, научил Галаора стрелять из лука на скаку. Медленно поднимает Галаор свой лук. Стрела пронзает шею страуса.
В тот момент, когда Галаор, радостно смеясь, осаживает мула, заставляя его встать на дыбы, сверху на него падает сеть. Затем следует рывок, и вот Галаор уже на земле.
Растерянный, выплевывая изо рта землю, Галаор чувствует, как его куда-то тащат. Он пытается приподнять голову и посмотреть, кто же пашет землю его телом. Вдруг сеть слетает с него, а у самого лица ударяет о землю конское копыто. Галаор поднимается. Рядом с ним дон Оливерос. Он ударом меча разрубил сеть и сейчас держит в руках обрывок веревки. Разъяренный Галаор тоже выхватывает меч и бежит к кустарнику, откуда сеть была брошена.
Его встречает спокойный взгляд. Тот, кто бросил сеть, не делает попытки ни убежать, ни защититься. Он не кажется напуганным. Он говорит:
– Мерзкий остгот, ты убил моего страуса.
Галаор не знает, что делать: он замер с занесенным мечом, готовый нанести удар. Потом медленно опускает руку: противник безоружен, на нем ни шлема, ни кольчуги. Только кожаные штаны, такая же куртка и красная шапка.
– А-а! Это вы, дон Неморосо! – узнает его Оливерос. – Примите мои глубочайшие извинения.
О приручении
НЕМОРОСО (указывая на Галаора): Дон Оливерос, кто этот безумный, этот убийца, истребитель всего чудесного?
ГАЛАОР (прерывая его): Нижайше просил бы вас выбирать выражения! Слова могут…
НЕМОРОСО: Молчи, ничтожество! Слова не воскресят моего страуса. Да и что ты знаешь о словах!
ГАЛАОР: Вы меня оскорбляете! Я… Да я умею читать и писать! Я не допущу…
НЕМОРОСО (кричит): Мой страус! О, мой страус! Квинтилий, верни мне моего страуса!
ГАЛАОР: Меня зовут Галаор из Гаулы.
НЕМОРОСО: А мне что за дело? Дон Оливерос, как же мне быть? Взгляните на эту добрую, эту прекрасную птицу с шелковистым блестящим оперением! Вот лежит она бездыханная по вине этого негодяя, бессовестного, бессердечного! Да он хищник, он хуже, чем шакал!
ОЛИВЕРОС: Дон Галаор – выдающийся охотник, дон Неморосо…
НЕМОРОСО: Сомневаюсь. По мне так он просто безжалостный убийца.
ОЛИВЕРОС: Он убил кабана с берегов Аутомедонта.
НЕМОРОСО: Кабан убит?! Вот всегда и всюду я опаздываю! Дон Оливерос, вы полагаете, живым его взять было нельзя? Это ведь животина домашняя, а как писал Плиний Старший…
ОЛИВЕРОС: Извините, но укрощение этого зверя представляется мне невозможным, а победа над ним представляется мне подвигом.
НЕМОРОСО: В любом случае, этот сумасшедший, который, как вы говорите, убил гигантского кабана, должен возместить мне гибель Валерии. Я любил ее, как дочь. Видите ли, ее звали Валерией, как дочь великого Диоклетиана, и судьба обеих Валерий оказалась трагической. Я отдал за нее половину урожая и потратил год на то, чтобы добиться от нее послушания и любви.
ГАЛАОР: Я вам все возмещу. Я добуду вам замену – другого страуса.
НЕМОРОСО (гневно): Разве можно заменить мою Валерию?! Хотя другой страус помог бы мне пережить боль потери. Не знаю. Наверное, мне придется уморить себя голодом, как делали греческие стоики.
ГАЛАОР (в ужасе): Ради всего святого, не принимайте этого так близко к сердцу!
О предопределениях
Тело страуса предали земле, предварительно ощипав, и отправились все втроем к тому месту, где расположился лагерем Неморосо.
НЕМОРОСО (задумчиво, словно про себя): Гримальди обрадовался бы, если бы вместо Валерии увидел мешок перьев – я не раз видел, как он выдергивал у нее перья, приговаривая при этом: «Ни одно перо не пишет так тонко, как перья Валерии».