ничает и орет на мать, боится потолстеть, потому что влюбилась в какого-то мальчика, хочет быстро стройной. Молодец, дочь. Дедушка Третий тайком треплет девчонку по плечу, и та чувствует, как слезы подступают в горлу. Папа, неужели ты не видишь? Мама превратила нашу жизнь в ад. Конечно, этого она не говорит, папа бы сразу врезал за такие гадости, поэтому девочка замыкается в себе. Зреет. Вырастит, отомстит, что же, я буду ждать, говорит красавица-актриса Ума Турман про маленькую негритянку, чью маму она только что забила насмерть в эпизоде фильма про какого-то Билла, и писатель Лоринков, пришедший отдохнуть от себя, мыслей, и семьи в кинотеатр, фыркает на первом ряду. Близорукий. Глаза слезятся и Лоринков трет их, после чего вновь глядит на экран. Ума стройненькая. Бабушка Третья боится вставать на весы, потому что она женщина в соку и теле. «Вишниа в сваем саку, 1965». В том-то и дело, что Дедушке Третьему такие нравятся, ведь в годы его юности тощеньких не очень-то и привечали. Все в порядке, дорогая. Дедушка Третий приносит домой подсолнухи, это его с Бабушкой Третьей пароль. Необычно. Бабушка Третья тоже очень любит подсолнухи, так что Дедушка Третий приносит их, и ставит в вазу на кухне, и это вроде как их тайный шифр. Невероятно. Цветы-то в Молдавии принято дарить в целлофановой обертке до начала 21 века, и на писателя Лоринкова, который любит купить розы, отказавшись от обертки — вам что, не заворачивать, — и принести их домой, сжимая влажные, колючие стебли, поглядывают с недоумением. В остальном Дедушка Третий консерватор. Единственная причуда, которую он себе позволяет, это статьи о Северной Корее, которые он вырезает и сует в специальную папку, и после его смерти Папа Второй найдет ее и удивленно покрутит пальцем у виска. Бабушка Третья в ударе. Семья получает квартиру в новом доме в девять этажей — небоскреб, — в новом районе Баюканы. Идеально чистый. Есть кинотеатр, магазины, поликлиника, парк, рядом троллейбусная остановка. Три комнаты. Одну немедленно оккупирует несносная Ольга, которой уже 15 лет, и которая много о себе воображает, сучка. Девчонка радуется. Глядит на свою комнатку, — настоящие хоромы, — и думает, куда поставить книги, где будет хранить дневник. Главное, не обживаться. Я здесь ненадолго, думает девочка, глядя на стадион и школу, которые видны из ее окна. До университета и замужества. Если еще раньше не уеду, на какую-нибудь социалистическую стройку. В тайгу! А то и на Кубу! Стало быть, я здесь еще на пару лет, думает Оля, которая и правда закончит университет, а потом устроится в институт планирования народного хозяйства и встретит сорокалетие, глядя из окна на стадион и школу. Никогда не угадаешь. Об этом она подумает еще раз, когда бросит все в 1992 году и подастся в Москву, — пятидесятилетней, — а ведь уже думалось, что стадион и школу я буду видеть до самой своей смерти. Дедушка Третий умрет много позже. Сейчас он в самом расцвете, и лишь сны о бомбежках иногда выбивают его из колеи. Вдохновенно преподает. Студенты его любят, на полках у него куча книг по истории артиллерии: пушки, мортиры, гаубицы, фальконеты, зенитная артиллерия, митральезы, фауст, ракеты, новые ракетные войска, — он и правда любит все это дело. Энтузиаст войны. Сын поглядывает иногда на эти полки с усмешкой, но когда настанет час, и он наденет на себя форму артиллерийского офицера, верит Дедушка Третий. Еще чего, думает Бабушка Третья. Все чтоб были рядом, под контролем. Будут счастливы, будут жить с мамочкой, станут отдавать мне зарплату, столоваться у меня, а денежки их я буду класть на книжку, станут миллионерами, отблагодарят. Низкая мещанка. Оленька не сомневается в том, кто ее мать, и та буквально душит дочь, уничтожает ее. Позорит ужасными манерами. Скверным русским языком. Нелюбовью к чтению. Манерами базарной торговки. Бесцеремонностью. Папа, папа, неужели ты не видишь, что женщина, которую ты любишь, превратила нашу жизнь в ад? Папа не видит. Дедушка Третий любит жену, он несет ее на себе как могучее дерево — лиану. Бабушка Третья это чует, поэтому свое место в отношениях с мужем знает. Не то с детьми. Лиана для них не украшение, а смерть. Она их калечит. Бабушка Третья и калечит. На всю жизнь. Ничего, лишь бы мамочку любили и зарплату на книжку клали. Со временем родительские привычки побеждают любые благие намерения, и Ольга становится прижимистой, как мать, стервозной, как мать, сволочной, как мать. Брат сокрушается. Замуж ей нужно, говорит Папа Второй, сбежавший от родительской опеки, но Бабушке Третьей женихи дочери не нравятся. Тот не так вилку держит, этот из простых, а мы полковники, этот — молдаванин, а мы — русские, сухо роняет хохлушка-Бабушка Третья, а вот этому явно нужны все наши богатства, мы же состоятельные! Прочь, все прочь. Дочка живет с родителями, отвоевывает комнату у Бабушки Третьей, в смысле, ставит защелку. В тридцать-то лет. Дедушка Третий выходит на пенсию и напевает песенки Утесова. Собирает статьи о Северной Корее. Бабушка Третья копит. Сыну Пашке рвет ногу на соревнованиях, специально наступают шиповкой на ахиллесово сухожилие, — страшная рана дает о себе знать десятилетия спустя, он чуть прихрамывает, — и мальчишка увлекается парашютный спортом. Орел, сын. Дочь глядит из окна на стадион, где по утрам бегают пенсионеры. Прямо под окном еще растет деревце. Абрикос. Кто бы мог подумать. Абрикос и прямо на улице, подумать только. Молдавия.
Бабушка Третья утирает слезы на могиле матери Дедушки Третьего. Покойся с миром. Место главной самки в стае освободилось, и, естественно, занимает его она. Бабушка Третья. В аккуратном платьице, с бусами, золотыми кольцами, очень похожая на свинку из мультфильма, она держит мужа за руку и тот пожимает ей пальцы. Дети плачут. Собралось много народу, потому что Дедушка Третий человек важный, а молдаване очень тонко чувствуют, кому стоит приносить соболезнования, а о ком можно забыть. О Дедушке Третьем не забудешь. У всех нас есть дети и многие из них будут учиться в Политехническом университете. Дедушка Третий горюет. Стоя у гроба матери, заваленного цветами, он поднимает вверх лицо без слез и в этот момент собрание фотографирует приглашенный мастер ателье. Старый еврей. Торговля и уличная фотография в Кишиневе 60-хх это еврейский бизнес. Еще они занимаются строительством, но слишком уж проворовались, был громкий процесс, 31 человек арестован. Пусть фотографируют. Дедушка Третий не позирует. Глаза его сухи, потому что он мужчина, и мать, старый большевик, его бы одобрила. Цветов много, гроб завален буквально, и Дедушка Третий — примерный сын матери, но не отца, — стоит еще немного. Играет оркестр, Бабушка Третья все чаще поджимает губы, это уже привычка. Мать Дедушки Третьего глядит из гроба очень строго, и Бабушка Третья боится повернуться к покойнице спиной, а то вдруг еще чашку бросит! Вдовец улыбается. Дедушка Третий неодобрительно хмурится, глядя на отца, а тому все нипочем. Блаженный. Усы совсем как у Буденного, и Дедушке Третьему это кажется вызывающим. Как и многое другое. Например, развод. Конечно, разошлись они неофициально, но последние два года жизни матери она не была с отцом, знает Дедушка Третий. Поколение революции. Им что сойтись, что разойтись… Собачьи свадьбы. Это все идиоты типа Троцкого, который, вместо того, чтобы заниматься делом, нес ахинею о свободном браке. Хорошо, Сталин нашелся на вас. Дедушка Третий слегка кивает, и гроб поднимают, ставят в грузовик, детям лучше на кладбище не ехать. Но разве Бабушка Третья упустит возможность выжать из этого волнующего события максимум дивидендов? Обнимает деток. Всхлипывает, бормочет про горе, про осиротение. Дочь собирает плечи, сын глядит на дедовы усы, и еле сдерживается, чтобы не улыбнуться. Папа Второй обожал деда, а дед обожал Папу Второго. Часто мальчишка сбегал из дому — ну, вроде как гулять, — и шел к деду домой, и сидел, и часами глядел, как тот плетет корзины. Дедушка Третий бесился. Папа, кричал он в ярости, почему вы меня позорите?! Почему вы, пенсионер, на восьмидесятом году жизни решили плести корзины, жить в частном доме, как какой-то крестьянин, да еще и с этой женщиной?! Отец женился снова. Приятная вдова семидесяти пяти лет, с полным задом, и дед подмигивал внуку, когда зад проносился мимо, и вдова ставила на столик во дворе фрукты для мальчишки. Папа Второй смеялся. Очень любил деда. Папа, почему вы предали память вашей супруги, моей матери, спрашивал сурово Дедушка Третий. Почему вы, как и все порядочные люди на пенсии, не сидите дома, не играете в домино на улице по вечерам, не живете у меня, наконец? С твоей-то женой, смеялся отец. Дедушка Третий бесился. Бабушка Третья поджимала губы. Она с удовольствием бы приняла отца мужа, чтобы сожрать его с потрохами, чтобы отомстить, наконец, всему миру. Почему вы предали память мамы, отец? Молчи, щенок, говорил дедушка Папы Второго, мать твоя была женщиной жесткой, суровой, непреклонной, вот мне и захотелось чего-то мягкого, ласкового и послушного. Улыбался. Плел корзины. Дедушка, дедушка, плачет иногда по сне Папа Второй, хотя он уже сам дедушка. Дедушка, покажи корзину. Дедушка показывал корзину. Каким-то невероятным образом Дедушке Третьему удается сломать сопротивление отца и перетащить его к себе, в квартиру на этаж. Вдова обижена. Дом с фруктовыми деревьями во дворе, где лежало бревно, на котором большой и крепкий старик сидел, да плел корзины, да улыбался чему-то, — остается без мужчины. Бабушка Третья счастлива. Она превращает в ад и жизнь старика, мечет ему в лицо чашки, шипит в спину, унижает, оскорбляет, строит оскорбленную невинность, в общем, Братец Кролик оказался в терновом кустарнике. Старик не выдерживает, сплевывает, и мирится с вдовой. Женится на ней в ЗАГСе. Дедушка Третий оскорбленно решает никогда больше не говорить с отцом. Папа Второй бегает к старику тайком. Дедушка, расскажи про дружбу народов, спрашивал Папа Второй, которому Дедушка Третий часто рассказывает про интернационализм и братство. Старик смеялся. Приезжаю я в Туркменистан, говорит он, открываю школу для детей басмачей, и еду на рынок. А там конники пеших хлещут. Конники это туркмены, а пешие — казахи. Такая дружба народов, внучок. Дедушка. А про войну. Старик, призванный в 1942 году, и три раза встававший в атаку, молча плетет корзину. Про войну, напоминает Папа Второй. На войне стреляют, — вот и все, что говорит старик, и приосанивается, когда выросший Папа Второй привозит на показ ему своего сына, первенца. Фотографируется. Отец, говорит ему Дедушка Третий, пришедший тайком для серьезного разговора — он обожает серьезные мужские разговоры, желательно суровые, — что вы себе позволяете? Я хочу жить, коротко отвечает старик. Сказал и живет. До девяноста семи лет, крепкий, здоровый, все зубы на месте, в обед выпивает стаканчик вина, работает в удовольствие, возится в земле, с вдовой спит ночь через три, а что, в их возрасте совсем неплохо, а? Старик умирает, и его хоронит Папа Второй, уже капитан артиллерии, — приезжает ради этого специально из Белоруссии, где в то время служит. А вдова? Оказывается, умирает и жена дедушки, та самая вдова, — спустя два дня после смерти мужа, — так что Папа Второй хоронит уже двоих. Без оркестра, митинга и пришедших. Из живых, кроме могильщиков, на кладбище он один. Крепко выпивает. Сидит на скамеечке в ногах у покойников, усталый. Ждет вечернего поезда, к родителям идти не хо